евяностые, и неожиданно для Рафаила Михайловича советская власть закончилась. Начался бурный этап быстрых заработков и легких денег у его номенклатурных коллег по партии. Загрушевский, стараясь не отставать от бывших соратников по партии, тоже попытался урвать свой кусок пирога, но внезапно оказалось, что изображения активности для успеха в коммерции и бизнесе недостаточно, нужно было действительно уметь что-то делать. Такого подвоха от судьбы Рафаил Михайлович не ожидал. Несколько лет он перепархивал из одной фирмы, возглавляемой его бывшим единопартийцем, в другую, пока всей новообразованной элите города не стала ясна его полная бесперспективность как трудовой единицы. В конце концов, он обрел пристанище в месте, где смог проявить годами наработанные возможности – стал профоргом в цеху обслуживание металлургического оборудования. Задача, поставленная ему начальником цеха, была противоположной обязанностям любого профорга, но вполне понятной, а также весьма выполнимой бывшим коммунистом. По версии начальника цеха, рабочий должен больше работать и меньше выделываться. Вместо того, чтобы объяснять трудящимся цеха их права (а главное, преимущества членов профсоюза) или бороться за улучшение условий трудовой деятельности, Загрушевский пугал их очередными волнами кризиса (захлестнувших, с его слов, металлургический комбинат), вероятным сокращением цехов с последующей чисткой кадров и толпами безработных за стенами завода, которые спят и видят как бы занять место несговорчивого рабочего. Именно в цеху обслуживания металлургического оборудования распустился ярким цветком самый главный талант Рафаила Михайловича – создавать активность, ничего при этом не делая. С видом занятого человека он разъезжал по участкам цеха, собирал еженедельные собрания, на которых записывал в кожаный ежедневник данные сначала всех чернобыльцев, потом афганцев, затем аллергиков, доноров, сирот, семейных с детьми. Для чего была нужна эта информация, никто не знал. Сам же Загрушевский таинственно отвечал, что это влияет на составление графика отпусков. Хотя на самом деле этот график придумывали мастера участков, исходя из внутриучастковых симпатий. Либо, как пример, Рафаил Михайлович мог потратить неделю на поиск человека, который смог бы сыграть на позиции опорного полузащитника в цеховой футбольной команде. Это с учетом того, что команду цеха на постоянной основе представляли всего лишь два молодых любителя футбола. Остальную его часть составляли мужики от двадцати до пятидесяти лет, которые решили откосить рабочую смену под спортивным предлогом, иногда приходивших на игру с перегаром и в заводских ботинках. У команды не было ни формы, ни бутс, ни болельщиков, ни состава – в общем, ничего, кроме веры профорга цеха. Средним показателем команды обычно был счет 8:0 в пользу других заводских команд. Помимо футбольной команды, Загрушевский курировал еще бригаду художников, единственным шедевром которых был плакат на здании конторы, гласящий: «Цех обслуживания металлургического оборудования – движение, опережающее мысль!» Также он курировал собрания ветеранов цеха. Что и говорить, дел у профорга казалось очень много, поэтому времени рассмотреть жалобы маляров, работающих полгода на объектах первой сетки, а получавших по третьей, катастрофически не хватало. В разговорах с трудящимися Рафаил Михайлович использовал старые комсомольские приемы, пытаясь внушить слушателям невольное уважение к себе тем, что звал всех руководящих людей города уменьшительно-ласкательными именами. Начальника РОВД – полковника милиции – называл Санёчек, мэра города Юрцом, секретаря горсовета Эдиком, главврача больницы Петюней. Такими же панибратскими именами звал всех начальников цехов, городских депутатов и бизнесменов. Причем никто и никогда не видел Загрушевского в компании этих людей и даже слыхом не слыхивали, чтобы эти люди вообще знали о его существовании. Тем не менее, прикрываясь чужим авторитетом, Рафаил Михайлович успешно внедрял в цеху политику непосредственного руководства и достаточно скоро стал если и не замом начальника цеха (для зама все-таки нужно было обладать опытом и знаниями инженера), но кем-то вроде адъютанта, правой руки. Только с его благословления человек с рациональными и не очень предложениями попадал в кабинет начальника цеха, хотя в производственных вопросах профорг был ни бум-бум. И именно с таким человеком и решил посоветоваться мастер Триппер в решении насущной проблемы.
Загрушевский деловито обошел балки, оглядел бригадира Кобчика и всех его коллег, потребовал показать ему динамометрический ключ. Костян Логунов на вытянутых руках протянул ему ключ. Рафаил Михайлович поцокал языком, провел средним пальцем с золотой печаткой по хромированной поверхности ключа и вопросительно посмотрел на Триппера. Непонятно было, какие выводы сделал из увиденного профорг. Триппер нетерпеливо протянул ему гайку с сорванной резьбой. Загрушевский неопределенно произнес: «мда-а», надул щеки и уставился на гайку. Триппер уставился на профорга. Бригадир Кобчик, пыхтя папиросой, уставился на Триппера. Костя Логунов вопросительно уставился на бригадира. Серега Гоменюк устало уставился на Костю. Паша Тихоход, склонив голову, уставился в потолок. Так прошла минута. Поняв по затянувшейся тишине, что от него ожидается какое-то решение, профорг еще раз произнес «мда-а» и важно выдал:
– Тут нужно со специалистом консультироваться.
Триппер глупо кивнул, поняв, что помощи от Рафаила Михайловича как с козла молока, и заискивающе спросил:
– А нам что делать?
Этим «нам» мастер Петряковский вдруг неожиданно для самого себя посадил себя в одну лодку с бригадой бетонщиков. Почуяв, что здоровенный мастер морально упал, профорг тут же постарался дистанцироваться от проблемной ситуации и невозмутимо бросил:
– А вы крутите, не останавливаетесь, – и, ретируясь, добавил: – Пойду, скажу специалистам.
Теперь вместе с бригадой матерился и мастер Триппер. Под его неусыпным надзором бетонщики закончили рвать резьбу гаек первого ящика и дисциплинированно перешли ко второму. Вскоре пришло время обеда. Все кроме Щавеля отправились подкрепиться в заводскую столовую. Причин на это у Сереги было три. Во-первых, у него не было денег на обед. Во-вторых, после вчерашнего отравления ему кусок в горло не лез. Ну и в-третьих, после физических упражнений с динамометрическим ключом живот его окончательно скрутило. Он рванул в угол цеха, где было помещение туалета, залетел туда и скоропалительной курицей-наседкой, кряхтя, уселся над выложенным коричневой плиткой отверстием в полу. Кроме Сереги в помещении находилось несколько мужчин и неожиданно пожилая уборщица, явно пенсионерка. За годы мытья туалетов уборщица потеряла всякое стыдливое ощущение половой дифференциации и ориентировалась только на расписание, которое велело убирать туалет каждые два часа. Сейчас она ритмично била шваброй с намотанной грязной тряпкой по пяткам мужчин, стоящих плечом к плечу возле наклонного желобка из белого кафеля. Серега стеснительно склонил голову в каске так, чтобы не было видно лица, и попытался скрыть от бессовестной уборщицы локтями и коленями свой унизительный процесс.
– Жрёте без меры, потом срёте без памяти, – конкретно ни к кому не обращаясь и ни на кого не глядя пророчески угадала уборщица, расписалась на листике графика уборки и вышла.
Чтобы Серегу случайно не припахали к какой-либо случайной работе, Гоменюк после посещения туалета тихонько слинял из цеха и затаился возле заводской столовой, поджидая свою бригаду. Вскоре бригада вышла сытая и сонная. Кобчик с Костяном блаженно закурили послеобеденные папиросы. Но вскоре следом вышел Триппер и перебил работягам кайф: мол, из-за большой очереди и так долго в столовой простояли, в цеху могут хватиться, что никто не собирает балки вот уже сорок минут, поэтому наказал курить на ходу и бегом марш в цех. В очередной раз пришлось подчиниться.
Бригада вернулась в цех с надеждой, что за это время найдется хоть один умный человек, до которого дойдет, что рвать резьбу на гайках в данном случае не выход из сложившегося положения. Особенно сытой бригаде не хотелось тягать тяжеленный ключ на полный желудок. Но, к сожалению, пока такого человека не обнаружилось. Еще полтора часа прошло в режиме умышленной деформации промышленных метизов. Триппер куда-то бегал, кого-то искал, кому-то звонил, но в первый день ремонта у каждого были свои цели и задачи, и спасение утопающих не входило в круг обязанностей инженерно-технических работников руководящего звена. Приходилось только уповать на обещание профорга Загрушевского найти специалиста, который поможет с решением заковыристой задачи. И ведь не подвел Рафаил Михайлович! Преследующее его по жизни ощущение, что товарищи всегда бдительны и всегда за ним следят, не позволило ему нарушить слова, сказанные перед коллективом, пускай даже нижестоящим по заводской номенклатурной лестнице. Профорг словно Адъютант Его Превосходительства, высоко подняв голову, торжественно вел за собой начальника цеха обслуживания металлургического оборудования номер четыре Корзона Валентина Валентиновича.
Валентин Валентинович был степенный, малоподвижный человек лет пятидесяти с невозмутимым выражением лица в тонких очках. Белая его каска с логотипом цеха чистотой и отсутствием царапин резко контрастировала с грязными, пыльными касками рабочих, как его цеха, так и цеха, в котором производился ремонт. На начальнике ЦОМО-4 была новая серая спецовка не по размеру с немного закатанными рукавами и штанинами. Из нагрудного кармана спецовки деловито выглядывали блокнот и две ручки. Специально для него уставшими и потными Костяном и бригадиром Кобчиком было устроено показательное выступление с динамометрическим ключом и последующим изувечиванием гайки. Начальник цеха взял горячую от технологических унижений и издевательств гайку, внимательно осмотрел резьбу. Еще одну гайку поднял Загрушевский, снова выдал «мда-а» и замолчал, понимая, что сейчас время монолога его начальника. Не выдержав такой театральной паузы, Триппер недоуменно поглядывал на первых лиц цеха, а потом как бы в знак солидарности поднял гайку и, морально сгруппировавшись, уставился на неё, исподлобья наблюдая за реакцией начальства. Наконец Корзон, не меняя выражения лица, спросил: