– Но мальчик хочет исправиться, стать газорезчиком и работать дальше в нашем цеху. Как Вы считаете, его нужно уволить или не надо увольнять?
«Не надо увольнять» Корзон произнес с особым нажимом, почти по слогам, чуть наклонившись к лицу уборщицы и пристально глядя ей в глаза. До той, видимо, дошло, что от неё ждут ответа, она как-то судорожно сжалась и, глядя в потолок, сдавленно просипела со странной интонацией, по которой было непонятно, то ли она считает, что нужно дать Гоменюку второй шанс, то ли просто повторяет услышанную часть фразы:
– Не надо увольнять.
Валентин Валентинович удовлетворенно выпрямился, видимо, большего от уборщицы не стоило и ожидать, и опять заложив руки за спину, направился в противоположную сторону коридора, не забыв добавить: «Два – ноль!» Серега удовлетворенно засеменил за ним. Уборщица еще какое-то время постояла «смирно», потом шумно выдохнула, глаза приобрели нормальный размер, она удивленно посмотрела по сторонам, как бы спрашивая у стен, а что это вообще было, но не найдя ответа, смочила в ведре тряпку и продолжила затирать до дыр линолеум.
Корзон стремительно несся по коридору, действие начало его всерьез захватывать. Заходить в кабинеты и отвлекать людей от работы из-за нехватки драматизма не хотелось. Все-таки Валентин Валентинович четко понимал, что он в первую очередь начальник цеха, а лицедейское амплуа не более чем хобби. Походив по коридору взад-вперед с семенящим за ним то ли еще бетонщиком, то ли уже газосварщиком, Корзон все-таки дождался, когда в одном из кабинетов хлопнула дверь, и ринулся на звук. Щавель нехотя ломанулся за ним. Он не понимал, сколько нужно голосов от «коллектива», дабы его характеристика была полной, но счет два – ноль считал весьма комфортным. Звук хлопающей двери издал какой-то низенький, щуплый, с какими-то пубертатными усиками инженеришка лет тридцати пяти в стираных джинсах, в мелкоклетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами и огромными на фоне субтильного тела очками в роговой оправе. В руке инженеришка нес огромный чертеж, безрезультатно пытаясь сложить его складочкой к складочке. При виде сего очкастого несуразия Валентин Валентинович сбавил шаг и уже степенно и вальяжно преградил инженеришке дорогу, и поставленным голосом обратился:
– Сергей Николаевич, – тут глаза за очками инженеришки стали размерами с очки, видимо, начальник цеха весьма нечасто обращался к нему по имени-отчеству, – помоги мне с проблемой. Тут на мальчика, – Корзон ткнул пальцем в сторону будущего газосварщика, – пришла бумага, что он опоздал на работу, да еще и был с перегаром, – Серега даже не дернулся напомнить про ограниченное количество промилле: комфортный счет позволял особо не суетиться, да и, честно говоря, ожидал он от щуплого инженера пролетарского сочувствия. – Парень вроде неплохой. Вот не знаю, оставить его или нет. Как думаешь?
Инженеришка, все еще копавшийся в огромной простыне чертежа, даже не взглянул в сторону Гоменюка и неожиданно басом выдал:
– Уволить на хрен!
И не меняя тона, начал что-то втирать начальнику цеха про то, что капремонт они делают по старым чертежам, еще за 1964 год, а он точно знает, что в ремонтируемом цеху три года назад провели новый кислородопровод, и при демонтаже колонн по старым чертежам может произойти авария.
Всего этого Серега Гоменюк уже не слышал. «Уволить на хрен» звучало многократно у него в ушах надрывным скрежетом. Как этот мелкий додик мог такое ляпнуть? Как вообще на совершенно незнакомого человека можно взять и сказать «уволить на хрен»? Как можно такое сказать на молодого, побритого, расчесанного человека в нарядной рубашке и штанах? На абсолютно трезвого! Это же все равно, что взять человека и убить. Вот ты есть, а вот «уволить на хрен» и тебя уже нет. Ты же сам стоишь и выглядишь как чмо какое-то в своей застиранной рубашке и идиотских очках, тебя самого уволить на хрен нужно, чтобы контору не позорил. Кто дал право этому дрыщу решать судьбу человека? И не просто человека, а уже без пяти минут газосварщика. Правильно говорит бригадир Кобчик, что все низенькие мужики говнистые.
Пока Серега переживал внутри себя страшную обиду, нанесенную дрыщеватым инженеришкой, последний успел поведать о своей проблеме начальнику цеха, получить от того руководящее указание и ретироваться обратно в свой кабинете, все так же барахтаясь в складках чертежа.
– Два – один, – с интонацией судьи из телешоу произнес Корзон.
Серега расстроился. Так все хорошо начиналось, такой прекрасный перевес в два голос был утрачен из-за какого-то дрыща невразумительного. А Валентин Валентинович не унимался. Он уже вошел в актерский раж и ему срочно были нужны второстепенные персонажи, дабы завершить финальный отыгрыш. И тут в контору потный и запыхавшийся забежал Триппер.
Сердце Сереги ёкнуло. От Триппера можно было ожидать чего угодно. Он явно прибежал в контору по делу, но увидев в коридоре такую неожиданную пару, как нерадивый бетонщик и начальник цеха, остановился в недоумении. Что на Гоменюка пришла бумага от службы безопасности, он знал еще вчера, но вид явно довольного начальника его смущал. Тут, очевидно, было что-то нечисто. По-хорошему в таких случаях провинившегося рабочего увольняют с волчьей записью в трудовой. Все это занимает пять минут и происходит в кабинете начальника. А тут они стоят вдвоем в коридоре без свидетелей, видимо, о чем-то беседуют. О чем они могут беседовать? А вдруг этот придурок рассказал, что видел в сарае у мастера цеховую ручную лебедку? Сердце Триппера ёкнуло. От Гоменюка можно было ожидать чего угодно. Петряковский был хитер, не зря же он столько лет продержался мастером, не за знания и опыт его тут держали, в конце концов (в этом вопросе Триппер себя не обманывал), а за умение держать нос по ветру. И сейчас несло чем-то непонятным. Гоменюк посмотрел на него как-то неодобрительно и испуганно, а Корзон с видимым удовольствием, даже улыбнулся. «Ох, не к добру это», – подумал Триппер. Обычно начальник цеха гоняет его в хвост и гриву, а то и вовсе специально издевается. Вот как вчера, когда заставил его бегать по пролетам и узнавать, чем занимаются люди, которые даже не в его подчинении. Максимально собравшись и призвав всю свою хитрость и находчивость, толстый мастер подошел к странной парочке.
– Петр Петрович, хорошо, что ты здесь, – рабочие моменты уже не особенно интересовали Корзона, он уже предвкушал кульминацию вынесения вердикта и несся к ней как скорый поезд, попутно привлекая к сцене всех возможных актеров, не важно, желавших того или нет. – С твоего участка работник?
– С моего, – еще не понимая, в какую сторону клонит начальник, Триппер выбрал тактику односложных ответов.
– Как ты знаешь, пришла бумага на работника твоего участка, – Валентин Валентинович подчеркнул слово «твоего», как будто в том, что Щавеля поймали в рабочее время с перегаром, виноват был Триппер, – За такое я увольняю не думая, но парень обещает исправиться, хочет стать газорезчиком, – Серега обреченно закивал. – Вот ты, как мастер участка, как считаешь, нужно с ним поступить?
Триппер завис на несколько секунд, вытер платочком пот, струящийся по лбу. Оперативная память его мозга разбирала алгоритмы двух вариаций, каждая из которых не давала стопроцентно верного решения. Если сказать, что Гоменюка нужно за такое уволить, начальник цеха может позже ему припомнить, что тот раскидывался трудовыми ресурсами, особенно в тот момент, когда в цеху дефицит газосварщиков. Еще этот придурок Гоменюк может из мести рассказать про ручную лебедку, якобы украденную во время демонтажа в прошлом году. А если сказать, что его нужно оставить, то мало ли – вдруг этот придурок Гоменюк снова нажрется и опоздает (а вероятность этого очень велика), и тогда начальник цеха припомнит, что дебила в цеху оставили из-за поручительства мастера Петряковского. Триппер прикусил губу, глаза его бегали по сторонам, как бы показывая, что работа мозга зависла на этапе: «Блин, что же делать, что же делать?» Наконец его процессор нашел правильный ответ, и Петр Петрович выдал спасительный ответ:
– А пусть трудовой коллектив решит, что с ним делать!
Корзон посмотрел на жирного мастера с ненавистью. Во-первых, тот затягивал сцену, а во-вторых, использовал аргумент, который уже был использован начальником цеха, а подобный наглый плагиат не придает сцене ничего, кроме пошлости.
– Ты и есть трудовой коллектив, – сквозь зубы с нажимом процедил Валентин Валентинович, – скажи свое мнение.
Серега, почувствовавший колебания участкового мастера, интуитивно понял, что молчать больше нельзя:
– За меня уже два человека проголосовали, – нагло вклинился он в разговор начальства.
Корзон глянул на него неодобрительно, зато глаза Триппера блеснули надеждой.
– Кто? – быстро спросил Петряковский. От ответа на этот вопрос зависело, найдет ли он правильный выход из ситуации или нет. Нужно присоединяться либо к большинству, либо к авторитетам, подсказывал ему его опыт руководителя среднего звена. Тут самое главное – понять: авторитеты в большинстве или нет.
Но начальник цеха не дал шанса мастеру разобраться в этом вопросе:
– Не важно. Два человека проголосовали за Гоменюка, один против. Твой голос?
Триппер сглотнул, снова начав перебирать варианты, но тут за его спиной раздался шум открывающейся двери, ветер донес с улицы запах бензина и доменных выбросов. Со словами «там еще оле-гу-нар-соль-скья-ер…» в контору цеха зашел профорг Загрушевский в сопровождении того самого ненавистного Сереге Андрея Мищука в красной футболке с логотипом его любимого английского клуба.
Молодой бетонщик в этот момент потерял больше нервных клеток, чем он терял за всю свою жизнь. Интуитивно он догадался, что начальник цеха разыгрывает какую-то игру. Если бы он хотел уволить молодого бетонщика, то давно бы уже это сделал. И несмотря на все подыгрывания Сереги и сердобольного женского персонала, игра эта грозилась закончиться трагедией. Увидев Мищука, Триппер рванул к нему, как утопающий к спасительному кругу: