– Вот представитель трудового коллектива нашего участка, пусть он свое слово скажет.
Серега подумал, что вовсе Мищук никакой не представитель, а просто мудак перекачанный. Но идея Триппера пришлась по вкусу начальнику цеха. Запахло кульминацией. Но прежде чем перейти к ней, Корзон попутно сыграл роль бдительного начальника:
– Почему не на работе?
За Мищука ответил профорг Загрушевский:
– Это капитан нашей цеховой футбольной команды. В пятницу начинается внутризаводской турнир по футболу, нужно срочно собрать команду. Андрей этим займется.
И добавил чуть сконфуженно:
– А то займем, как в прошлом году, последнее место в комбинате за неявку.
Интересно, мелькнуло в голове у Сереги, какое место может занять команда, которую собирают за четыре дня до соревнований?
Но Корзона ответ профорга удовлетворил. Он оглядел всех стоящих в коридоре и без персональной конкретизации обратился:
– Нам нужно решить судьбу этого парня. На него пришла бумага, что вчера он был задержан службой безопасности за опоздание, да еще в состоянии алкогольного опьянения.
Загрушевский первым неодобрительно зацокал языком. Он давно знал слабость начальника цеха к театральным эффектам и сейчас всячески старался ему подыграть.
– Но! – Валентин Валентинович назидательно поднял вверх указательный палец, – парень просит его простить. Говорит, что исправится, мечтает стать газорезчиком.
«Ага, бля, мечтаю», – подумалось Сереге.
– Мы, как трудовой коллектив, должны решить, что с ним делать. За него уже отдали два голоса и один голос против, – продолжал начальник цеха.
– Кто? – спросил Загрушевский. Триппер даже втянул лоснящиеся щеки и скрежетнул зубами от любопытства.
– Не важно, – отмахнулся Корзон, – я хочу услышать ваши мнения.
И Валентин Валентинович выразительно посмотрел на профорга, тот, в свою очередь, вопросительно взглянул на Триппера. Жирный мастер глазами какающей собаки уставился на Мищука. Щавель переводил взгляд с одного на другого и, наконец, остановил взгляд на Мищуке.
«Блин, ну ты же такой же работяга, как и я, – мысленно взывал к любителю английского футбола Серега, – ну не будь говном, скажи, что я нормальный и нужно меня оставить. Ну, пожалуйста. Пожалуйста».
Но Мищук не внял молчаливой мольбе своего коллеги. По тому, как он нахмурил брови и сжал губы в упрямую линию, Щавель понял, что ничего хорошего он о себе не услышит. Серега отключил слух на первом же предложении, как только до него донеслось словосочетание «конченый алкаш».
Он вдруг представил себя камышом. Вот он стоит одиноко на речке, все остальные камыши поломала детвора на дымовухи, а он чудом уцелел. Стоит он, значит, возле берега и наблюдает за миром. Видит, как лягушки квакают, раздуваясь пузырями; видит, как мальки из икры вылупляются; видит, как утки над рекой пролетают. Видит, как детвора купается, как они на тарзанке раскачиваются и падают спинами вперед, не дотянув до того места, где глубже всего. Видит, как вечером в сумерках на «шестерках» приехала парочка, видит, как они пили вино из бумажного тетрапака, а потом залезли по пояс в воду и там решили совокупиться. Причем так близко к одинокому камышу, что тот видит, как к ноге парня пиявка присосалась. Видит камыш, как приехала на речку компания, как долго пили водку и горланили песни, а потом два мужика поддерживая друг друга под руки, стараясь выглядеть более трезвыми друг перед другом, залезли по грудь в реку. Один долго натужно справлял нужду, а второй в метре от него все плескал воду себе на лицо, пытаясь чуть освежить оковы водочного опьянения. Видит камыш, как ночью падают звезды над рекой, а их отражение еще стремительней и прекрасней. А еще Серега слышал из песен, что камыш должен шуметь. Но представить себе этого не мог. Как и того, что то, что он называет камышом, на самом деле рогоз. Эх, так хорошо было стоять и представлять себя камышом. Камыш никто не уволит, никто не обругает «конченым алкашом», никто не заставит быть газорезчиком. Стой себе, шуми потихоньку, наблюдай за миром.
Представляя себя камышом, Щавель вдруг понял, что в реальном мире (том, что непосредственно в конторе цеха обслуживания металлургического оборудования номер четыре), ненавистный Андрей Мищук стоит молча и смотрит на него. То же самое делают начальник цеха, профорг и мастер участка. Серега осознал, что от него чего-то ждут, но не понимал чего. Поэтому он ляпнул сиплым голосом первое, что пришло ему в голову:
– Газорезчиком… это самое…
Фраза должного эффекта у аудитории не возымела. Корзон, не глядя на Серегу, словно его тут не было и не его судьба решалась, объявил:
– Два – два. Петряковский, твое слово.
Триппер с благодарностью посмотрел на Мищука. После слов адепта здорового образа жизни он уже знал, какой ответ будет правильным и не повлечет за собой критики со стороны начальства.
– Я за то, чтобы Гоменюка уволить, – не глядя на обвиняемого, буркнул толстый мастер.
«Ах, ты сука! – подумал Серега, – Я же у тебя, козла, полдня в огороде горбатил за сраные ботинки и ватники. Ты мне, козляра, личную жизнь испоганил, а теперь еще и трудовую».
– Три-два, – продолжал начальник цеха и, повернувшись к Загрушевскому, спросил, – Рафаил Михайлович, что скажете?
У Сереги дрожали колени. Это был его последний шанс. «Ну, хоть ты окажись нормальным человеком», – взмолился про себя Щавель. Профорг по-отечески глянул на него, потом перевел взгляд на начальника цеха, напустил на себя мрачный вид и назидательным менторским тоном, выработанным еще с советских времен, произнес:
– Прогульщикам и пьяницам не место в нашем цеху!
Корзон согласно кивнул. Пьеса стремительно неслась к финалу. Оставался последний монолог судьи, объявляющего вердикт:
– Итак, – Валентин Валентинович сделал паузу, – трудовой коллектив сказал свое слово. Мой голос уже ничего не решает, даже если бы я отдал его за этого человека, – Серега отметил, что он для начальника цеха больше не мальчик, не парень и даже не газорезчик, а какой-то нейтральный человек, – все равно счет был бы четыре – три против Гоменюка. А значит, – он повернулся к Сереге, приподнял подбородок, затем торжественно и сурово с левитановской интонацией финишировал: – Ты уволен. Иди в бухгалтерию за расчетом.
И пока Серега стоял с полными глазами слез и осмысливал произошедшее, окружавшие его мужчины разошлись, каждый радуясь чему-то своему. Начальник цеха радовался, что прекрасно сыграл такую любимую роль судьи. Загрушевский радовался, что хорошо подыграл вышестоящему начальству. Триппер радовался, что прикрыл свою жопу не только голосом Мищука, но и голосом профорга. Мищук радовался, что так порицаемый им неправедный образ жизни справедливо наказан.
В бухгалтерию за расчетом Гоменюк не пошел. Он выскочил на улицу, бесцельно побрел подальше от здания конторы. Его душили слезы. Как такое могло с ним произойти? Ведь он сделал все правильно. Неужели это все из-за трамвая, который ехал со стороны тринадцатого маршрута? Да нет, не может быть, трамвай был без номера, да и маршрут заканчивал в другом месте. Тогда почему? Это все проклятый Мищук виноват! Если бы он не начал поливать Серегу говном, тогда бы и Триппер с Загрушевским проголосовали за него. И тем более начальник цеха проголосовал бы «за». Это Серега точно почуял, Корзон с ним играл, но не по-садистски в кошки-мышки, чтобы потом уволить, а по-другому. Вроде как учитель с нерадивым учеником – преподал бы ему урок, пошугал немного, да и простил бы, оставил в цеху. Ну, сделал бы газорезчиком, ничего страшного. Еще непонятно, что сложнее: всю смену на отбойном молотке дырынчать или в пылюке металл резать. К тому же у газорезчика тариф заработной платы точно больше, чем у бетонщика. А теперь что уже рассуждать. Как вообще можно быть такой гнидой, как Мищук? Серега ему что, жить помешал? Помешал ему отжиматься на турнике, пить свои долбанные БАДы (которые он рекламировал перед всем участком), помешал кататься на велосипеде или спать по девять часов? Ну не хочется тебе бухать – не бухай. Какие проблемы? Беги сразу с работы домой, запрись там как бирюк, уткнись в телевизор, где показывают спортивный канал, и смотри свой конченый футбол, пока вся жизнь не пройдет. Зачем мешать жить другим? Что это за потребность такая, если у тебя чуть-чуть что-то стало получаться лучше, чем раньше, обязательно лезть со своими никому не нужными советами, а тем более назиданиями к другим. Да, Серега любит немножко выпить после работы. А что, он не имеет права, что ли? Расслабляться тоже нужно. Вон врачи говорят, что нельзя держать все в себе, а то либо инфаркт получишь, либо рехнешься. Тем более на свои честно заработанные деньги. Ладно, пускай не всегда на свои, но когда надо, он может и долги отдать, а может вообще угостить хорошего человека по доброте душевной. Вон, Гендальфа в воскресенье угощал. Потому что по-человечески нужно к людям относиться. Никто, блин, не идеален. Нужно как-то понимающе относиться друг к другу. А не называть человека в присутствии начальника цеха алкашом конченым. Даже если человек разочек оступился, не нужно сразу же тыкать в него пальцами или увольнять. Нужно выслушать, понять, какой это человек (а человек этот окажется хорошим и душевным!), может слегка пожурить за проступок, а потом обязательно простить и помочь стать лучше.
Серега шел куда глаза глядят, поминутно сплевывая от возмущения и досады в доменную пыль, щедро покрывавшую асфальт и траву. Через полтора часа ноги незаметно для обладателя вынесли Серегу на еще недавно родную остановку «Прокатный Стан». Очень хотелось поделиться своей бедой с бригадой. Больше было не с кем. Мать вряд ли поймет все правильно, начнет сразу винить во всем сына, а тут и без неё настроение препаршивое. На свой рабочий участок Щавель решил не ходить, он легко мог там столкнуться с Триппером или того хуже Мищуком. А их видеть Серега сейчас хотел меньше всего. До конца смены оставалось часа три. Несостоявшийся газорезчик решил скоротать их сидя в тени куста акации, находившегося рядом с заводской оградой. В начале четвертого через проходные повалили первые люди. Серега знал по опыту, что это те люди, которым не нужно было мыться в бане. По заводским меркам получить такую должность считалось все равно, что вытянуть счастливый билет. В бане не мылись люди, которые в условиях завода оставались чистыми: кладовщики, инструментальщики, табельщики, дежурные электрики или водопроводчики, в чью смену не случилось ЧП, халявщики и халтурщики всех мастей и калибров, пользующиеся особым расположением старших мастеров или начальников смен. Большинство рабочих, переступивших проходную, сразу же направлялись в трактир «Маргарита» – большое питейное заведение, отделанное белым пластиком. «Сегодня же зарплата», – вспомнил Щавель, и нос его тотчас же отчаянно зачесался, а рот наполнился едкой слюной. Наконец, спустя еще минут сорок, показались люди с Серегиного участка. В том числе и его бригада в неполном составе, уверенно и целеустремленно словно спартанцы, шедшая в тр