Утром следующего дня Перкинс приехал в Батон-Руж на машине с багажником, битком набитым энциклопедиями, продавать которые не собирался. На заднем сиденье лежала пачка «Южного прогноза» – ультраконсервативной газеты Бирмингема. Называясь представителем этого издания, Перкинс не раз получал возможность проникнуть в самые закрытые круги общества, отличавшиеся крайней расовой нетерпимостью.
Хотя у него по-прежнему все холодело при мысли о том, что может случиться, если ему не удастся предотвратить опасность – непонятную, а потому тревожащую, – страха Перкинс не испытывал. В детстве, проведенном в Джексонвилле, он насмотрелся немало ужасов, которые творил Клан, что во многом предопределило его решение стать тайным агентом; в этом он видел свою миссию. Стетсон Кеннеди остался в прошлом. Теперь был Джон С. Перкинс, человек с раздвоившейся личностью – фанатичного клансмена, чью маску он носил ежедневно, и мстителя, который скрывался внутри, ожидая нужного момента, когда Клану можно будет нанести сокрушительный удар.
Под палящим солнцем Перкинс ехал по живописным улочкам Батон-Руж в поисках телефонной будки. Увидев свободную, нашел в телефонной книге адрес ФБР.
Едва успев переступить порог кабинета Клеггса, Перкинс прямо с ходу спросил: «Вы знаете некоего господина Аяка?», чем немало шокировал агента.
– Нет. Что еще за Аяк, черт его дери? – озадаченно ответил тот, поглаживая идеально выбритый подбородок.
– Если бы вы сказали – да, и господина Акайя тоже, я бы ушел, – улыбнулся Перкинс. – Аяк означает «Я клансмен».
– Понимаю, – улыбнулся Клеггс. – Значит, вот вы какой, Кеннеди. Дюк сообщил мне по телефону о вашем приезде, – агент подошел к столу и отодвинул громоздкий вентилятор. Указал на кресло. – Садитесь, мистер Кеннеди. Чем могу быть полезен?
Разговор получился коротким. После звонка Дюка Клеггс запросил информацию о Ликурге Пинксе, однако не смог найти никаких следов присутствия его группировки в городе. Местный Клан доставлял немало хлопот, но был связан с Грином и Ропером, а не с Пинксом. Ни эпидемий, ни подозрительных заболеваний в городе не отмечалось.
– Что вы теперь собираетесь делать? – спросил Клеггс, провожая Перкинса до дверей и пожимая руку.
– Не знаю, если честно. Наверное, поеду в Хоуму – это единственная зацепка, которая осталась.
– Удачи! И будьте осторожны. В тех районах штата легко подцепить малярию.
Перкинс пробыл в Батон-Руж еще несколько часов. Купил местную газету, но не нашел в ней ничего интересного; поужинал в баре – в такой вполне могли заглядывать клансмены, – но услышал лишь болтовню на довольно безобидные темы; заглянул в больницу, убедился, что вспышек заболеваний нет. Наконец около семи вечера снова отправился в путь, собираясь переночевать в каком-нибудь мотеле поближе к пункту назначения.
Миновал Аддис, Плейкемин и Сеймурвиль. После Уайт Касла от жары стало совсем нечем дышать, а дома встречались все реже. За окном мелькали стволы деревьев, от сырости покрывшиеся мхом, темные пятна стоячей воды, засыпанные гниющими листьями. То и дело приходилось включать дворники, чтобы очищать лобовое стекло от раздавленных мошек, которые роились вокруг. В воздухе стоял гул от их жужжания.
Перкинс хотел остановиться в Дональдсонвилле, но было еще не темно, он решил, что не очень устал и может ехать дальше. Нездоровая влажная духота становилась совершенно невыносимой.
Пьер-Парт напоминал город-призрак, его пустынные улицы заливал лунный свет. Уже давно мимо не проезжала ни одна машина, и Перкинс начал опасаться, что случайно свернул не туда. Рубашка намокла от пота, а в душе поселилось странное беспокойство. Он решил остановиться в ближайшем мотеле.
Вывеска первого попавшегося по дороге не горела – похоже, он был заброшен. Перкинс проехал еще несколько миль, пока легкий туман с болот не начал заволакивать дорогу. Гробовую тишину нарушало лишь жужжание вездесущих мошек. Было так душно, что хотелось снять рубашку. Останавливала только боязнь быть искусанным.
Где-то недалеко от Наполеонвилла Перкинс увидел второй мотель. На этот раз вывеска светилась, а с веранды доносился скрип кресел-качалок, в которых расположилось семейство негров. У Перкинса невольно вырвался вздох облегчения. Он оставил машину на пустынной площади и направился к ним.
Лишь когда оставалось пройти несколько метров, ему стало понятно – здесь что-то не так. Никто из темнокожих не обернулся, чтобы взглянуть на гостя. Одни смотрели на землю, другие – на усыпанное звездами небо и продолжали раскачиваться. Старик, словно напевая, бормотал что-то нечленораздельное.
На веранде сидели пожилая пара, две пары помладше и трое детей. Чувствуя, как колотится сердце, Перкинс нерешительно подошел ближе. И увидел, какие у негров лица.
Сначала в глаза бросились желтушные пятна на темной коже. Но еще страшнее были синяки от лопнувших капилляров, особенно вокруг глаз и на лбу. На лицах взрослых пульсировали набухшие вены, словно под кожей шевелился клубок жирных червей. И все же в глазах теплилась жизнь, а рты были открыты. По губам детей текли тонкие струйки крови.
Перкинс с трудом справился с желанием вернуться к машине и уехать отсюда куда-нибудь подальше. Но раз эти люди живы, им нужна помощь, как и любому больному. Сколь бы отвратительным ни был их недуг.
– Мистер, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он, подходя к напевающему старику.
Тот медленно повернул голову, будто это стоило ему огромных усилий. Маска из вен пульсировала и шевелилась.
– Наш мотель очень хороший, – едва слышно сказал он. – Замечательный.
– Не сомневаюсь. – Перкинс с трудом проглотил слюну. – Как вы себя чувствуете?
– Здесь всегда много народу, – продолжал бормотать старик. Затем кашлянул, и по подбородку потекла красноватая слюна.
– Сейчас я вызову врача. – Краем глаза Перкинс заметил, как пожилая женщина с трудом повернула голову и пытается что-то сказать.
– Говорите, мэм. – Он положил руку ей на плечо. – Сможете?
В горле у старухи что-то забулькало. Она выставила вперед челюсть, зашевелила губами, за которыми виднелись беззубые десны:
– Это лучший… лучший мотель в штате… Точно вам говорю.
Несколько секунд Перкинс стоял неподвижно, чувствуя, как по спине бегают мурашки. Потом поднялся по ступенькам и толкнул входную дверь.
Она оказалась не заперта. В холле бегали дети, негромко перекрикиваясь. Их лица покрывала сеть алых жилок. Телефона не было.
Перкинс закрыл дверь и бросился к машине. Когда двигатель завелся, резко вдавил педаль газа в пол. Сердце колотилось как сумасшедшее, воздуха не хватало.
Лившийся со лба пот обжигал глаза. Едва успев разогнаться, Перкинс заметил старого негра, который ехал на велосипеде, виляя из стороны в сторону. Дал по тормозам, чтобы спросить, не нужна ли ему помощь, но снова увидел ту же кровавую маску. Не выдержал и понесся вперед.
Увидев огни Лабадивилля, Перкинс вздохнул с облегчением. Но оказалось, источник света – один, и очень яркий. Это горел крест, высотой метров пять, из банок с керосином, прибитых к балкам; от него шел густой дым.
Въезд в город охраняли несколько человек в капюшонах – их форма немного отличалась от принятой в его Клане. Один из клуксеров, откидывая капюшон, направился к Перкинсу. Тот остановился и увидел женское лицо с тонкими чертами лица и распущенными волосами цвета соломы.
– Здравствуйте, незнакомец, – женщина поприветствовала Перкинса с легким французским акцентом. Потом посмотрела в машину. – Гляди-ка! Вы журналист «Южного прогноза»? Очень вовремя.
– Что-то случилось? – Перкинс пытался собраться, но голос предательски срывался.
– Не то слово! – вдруг очень резким тоном ответила женщина. – Бог наказывает местных негров. Они подыхают от проклятой болезни, которая у них в крови. Так и напишите. Рано или поздно это должно было случиться. Сам Бог показывает нам превосходство белого человека. Правильно я говорю?
Перкинс хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась лишь зловещая ухмылка. Такая же, как у стоящей перед ним женщины.
2. Башня правосудия
Отец Арно де Санси, настоятель доминиканского монастыря в Каркассоне, изучал тонкие строгие черты лица стоявшего перед ним человека.
– Так сколько вам лет? – приподняв одну бровь, спросил он на чистом языке ок.
– Тридцать восемь, – Эймерик растянул в улыбке сжатые губы. – Я родился в 1320 году.
– Всего тридцать восемь! – нахмурился отец де Санси. – А вы уже стали Великим инквизитором Арагона! Я полагал, что, согласно требованиям Климента V, эту должность не может занимать человек моложе сорока лет.
Эймерик слегка развел руками.
Стоявший в нескольких шагах сеньор де Берхавель посчитал своим долгом вмешаться.
– Отец Эймерик был назначен одним из последних указов папы Климента V. И арагонцы признали дальновидность его выбора.
– Сеньор нотариус, это мне известно. – Отец де Санси перевел взгляд на поблескивающие воды реки Од, которая лезвием разрезала долину с уже пожухшей растительностью и устремлялась к подножию крепости. – Я читал сопроводительное письмо аббата де Гримоара. Но вы должны понять мое, стариковское, удивление.
– Ну, не такой уж вы старик, – мясистое лицо сеньора де Берхавеля расплылось в улыбке. – Но если вам все же нужен тот, на кого можно опереться, лучше отца Николаса Эймерика не найти.
Разговор происходил на насыпном валу Каркассонской крепости, у входа в крытую галерею. Отсюда было рукой подать до круглой Башни правосудия, которую занимала канцелярия Инквизиции. Только что пробил Девятый час; послеобеденную духоту едва облегчал легкий ветерок.
– Простите, отец приор, – начал раздражаться Эймерик, – но я хотел бы узнать, зачем меня вызвали. В столовой говорить об этом вы не захотели.
– Вы очень проницательны, хотя и молоды, – вздохнул старик, а его голубые глаза, окруженные сеточкой морщин, лукаво блеснули. – Однако действительно пора поговорить о серьезных вещах. Сеньор нотариус, вы к нам присоединитесь?