— И за их… будущую любовь! — раскручивал я тему. Богатство их тоже нельзя упускать в чужие руки.
— Ну, это мы еще поглядим, — усмехнулась Алла.
— Когда ж мы Настьку-то увидим?! — воскликнул друг.
— Надеюсь, на их свадьбе, — сказала Алка и добавила язвительно: — Если состоится!
Имелось в виду, что вряд ли! То есть нас как будущих родственников и совладельцев ее роскоши не ощущала. Ну что ж. Поглядим.
Пока неплохо и так. Все годы нашей бурной молодости они одалживали нам, пока я не получал гонорар и не расплачивался — по традиции в «Европейской». Лучший в городе кабак! Сациви, сухое вино, бастурма. Тяжелые мельхиоровые ножи и вилки. «Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась!»
— Что-то мы слишком, мне кажется, увлеклись детьми! — прошептал-ла Алла во время нашего танца. Алла ревновал-ла!
— А?! — рявкнул я. — Плоховато слышу!
Следующий танец я исполнял с Нонной.
— А когда мы Настьку-то в ресторан приведем? — вздохнула Нонна. По ее понятиям образование надо начинать здесь.
— Ну, в ресторан ей рано еще! — увильнул я.
Ушел, от обеих!
— Что-то вы долго, Валерий, не были! — умильно улыбаясь, встретила теща.
— Сценарий писал! Между прочим, фильм запускается!
— Я тоже снималась в кино! — Толстая теща сверкнула очками.
Да, было такое.
— Ну тогда вы тем более должны меня понимать! — склонил ее к союзничеству. — А ты чего, Настька, сонная такая?
— А ты возьми ее в свое кино! — радостно воскликнула Нонна.
— Рано нам еще, правда, Настенька? — засюсюкал дед. Все тут заискивали перед Настенькой. Забаловали! Сидела важная, как Будда. Но не как Будда — мрачная. Что тут станется с ней?
— Ты, Катя, когда начала сниматься? — с ехидцей обратился тесть к теще. Взял на себя сегодня функции главного весельчака. Вообще он мужик неплохой. — В двадцать?
— В девятнадцать! — сложив губы бантиком, кокетливо сообщила теща. Теперь, конечно, в это трудно поверить.
— Ну вот видишь, Настька! Рано еще тебе! — Дед попытался пощекотать Настю, но та не реагировала.
Они, конечно, переживали, что мы ее увезем. Но не век же ей здесь сидеть, толстеть!
— Мы с тобой на море поедем, кино снимать! — сообщили мы Насте, когда вышли на прогулку на Ольгин пруд.
— А дети там будут? — серьезно поинтересовалась Настька.
— Дети? — Я на мгновение задумался. — Обязательно!
Для драматизма, чтобы лучше запомнилось, позвонил в полпервого ночи. Сняла трубку Алка, потом друг Кузя в своей комнате.
— Привет! — заорал я, зачем-то изображая, что звоню из шумного помещения. — Не хотите в Ялту поехать, на съемки моего фильма?! Полный ажур!
— А что? Отлично! — бурно обрадовался он, но, наткнувшись на холодное молчание супруги, умолк.
Алка помучила нас молчанием.
— Что ж, можно, — многозначительно сказала она, словно намекая на что-то за кадром.
— Ой! А как же детей мы оставим?! — встревожился Кузя.
— Ничего! Перебьются! — хладнокровно произнесла Алла.
— Ну почему — оставим! С собой возьмем! — произнес я радушно.
Теперь молчание Алки было другим. Более глубоким. «Ах вот как?» Она-то надеялась, хотя бы на юге, на прежний разгул. Это ведь я ее с Кузярушкой познакомил — честнейшим человеком!
Теперь и я паузу не собирался прерывать! Долго молчали. Перемолчал ее!
— Да, я же и забыла, ты теперь у нас друг детей! — усмехнулась она.
Дети — святое.
В Ялту ехали поездом, демократично, со всей съемочной группой, но своим купе, с Кузей и Аллой, и встретились наконец-то наши детишки. Но — не сошлись!
Их Тим ходил по всему поезду, настырно приставая с разными просьбами то к мирно пьющим кинооператорам, то к младшим администраторам, и все время возвращался с какой-нибудь добычей: то конфеткой, то каким-то красивым шурупом. Бережливо прятал в свой ранец, Насте не давал.
Та, насупленная, лежала на верхней полке, видимо, обиженная недостатком внимания. Да, с Тимом они вряд ли сойдутся, увы! То я, то Кузя, то Нонна время от времени заглядывали к Насте на полку, пытались ее смешить.
На остановках вытаскивали ее, ходили по платформе. Покупали сначала картошку с укропом, а потом уже вишню в газетных кульках, промокших пятнами.
И вот на длинном, тоскливом перегоне Настя вдруг тяжко вздохнула, свесила свои тонкие ножки (я помог ей слезть), села против Тима и спросила решительно:
— Тим! А ты любишь животных?!
Он даже перепугался.
И вот — море, солнце! Вокзал в зелени!
Увидев меня с моей свитой на платформе, Ухов оторопел.
— А… — Он пытался что-то вымолвить, но не смог.
— Входит в стоимость блюд! — ответил я фразой загадочной, а поэтому неопровержимой и обвел плавным жестом своих.
— А я, — наконец выговорил он, — сделал тебе люкс в гостинице. На двоих! — тихо добавил он, точно не зная, с кем я тут ближе.
Да я и сам этого точно не знал. Лет пять назад радостно поселился бы с Кузей — и уж мы бы!.. Но не сейчас.
— Нас шестеро, — мягко сказал я.
— Ну тогда с Худиком разговаривай! — Ухов махнул рукой в сторону директора, скромно маячившего в начале платформы, и помчался встречать других.
Ухов со своими приближенными жил в отеле, похожем издали на парус в небе, и заезжал к нам на белом автомобиле лишь на минутку перед съемками — вместе со мной «помечтать», как называл он это.
Мечтали по обыкновению на террасе ближнего кафе, где мы завтракали с семьями и где, помимо прочего, готовили отличные чебуреки. Эти «мечтания» за вкусным завтраком под сенью цветущих магнолий, не скрою, мне нравились. Свои «задумки» я набрасывал шариковой ручкой на мягких салфетках, точнее даже на половинках их, — бережливые хозяева кафе разрывали салфетки по диагонали.
— Так! — Ручка втыкалась в салфетку. — Про что фильм?
— Это уж ты нам должен сказать! — благоухая отличным коньяком, говорил Ухов.
— Так. — Ручка начинала двигаться. — Сознательные школьники… Стоп! Какие школьники? Дети-революционеры помогают чекистам, спасая золото партии от рук… кого?
— Какое золото партии? — терялся Ухов. В царившей политической неразберихе все могло быть.
— Ну не партии… Империи! Его пытаются увезти. Есть у тебя чекисты?
— Был один. — Ухов, надо признать, плохо соображал там, где требовалось хоть малейшее умственное напряжение. — Но уехал.
— Зачем?
Ухов беспомощно озирался.
— Вызвали на другой фильм! — говорила Ядвига, красавица помощница, строго следившая за тем, чтобы Ухов не перенапрягался.
— Что значит — был? Привезти! О чем тогда будет картина? — капризничал я.
— Ну… — тянул Ухов.
— Не ну, а да! — Времени у меня было в обрез. Жаркое южное солнце поднималось, и самое было время идти на пляж.
— Нужна сцена в порту!
— Где? — изумлялся разнеженный Ухов.
— Где! В порту! Слыхал про такое? Чтобы были краны — ясное дело, не современные, всяческие лебедки, крюки. Промасленные, мускулистые рабочие. Тут же чекист — пришел с ними посоветоваться, прильнуть, так сказать, к истокам. Тут же даются задания детям-революционерам.
— Ну… — с отвращением соглашался Ухов. — Слова-то будут?
— Пусть говорят что-нибудь! — Я махал рукой уже на ходу. — Потом сочиню, запишем. Пока!
Настя радостно залезала на мощный загривок Кузи — действительно мощный, — бывшего чемпиона общества «Буревестник» стилем баттерфляй! Мчались под гору.
— Но, лошадка! — Счастливая, она «рулила» его ушами, дергая то одно, то другое.
— Плыви… Давай! Давай! — Он придерживал ее за живот, но она, чуть хлебнув едкой морской воды, испуганно вставала на ножки, отрывисто дышала, тараща глаза.
— Ладно! — говорил Кузя. — Теперь физкультура!
Они маршировали по набережной, выкрикивая:
— Пионеры ю-ные! Головы чу-гунные! Уши о-ловянные! Черти о-каянные!
Настька смеялась.
Тимофей (полное имя Тима — в моде у новой аристократии были простонародные имена) видел смысл жизни в другом и в этом, надо отметить, несмотря на младенчество, был целеустремлен. В аккуратной белой панамке за руку с мамой (так он звал Аллу) он спускался на пляж, степенно складывал на топчане одежду, после чего начинал свой «обход». Подходил к блаженно раскинувшемуся на топчане человеку и, не отрываясь, смотрел.
— Тебе чего, мальчик? — наконец кряхтел тот, приподнимая лицо.
— А почему вы лежите тут? — неприязненно спрашивал Тим.
— А тебе-то что? — спрашивал отдыхающий, ошеломленный столь настырным напором.
— А это наш топчан! Вчера мы на нем лежали!
И, еще минут пять побуравив ненавидящим взглядом клиента, топал ножками дальше.
— А чего это вы кушаете? Дайте мне! — требовательно протягивал ладошку у следующего топчана.
— Обходит владенья свои! — ворчал Кузя.
Однажды прямо напротив бухты остановился белоснежный корабль. Я-то знал его по томным кадрам, снятым Уховым в прошлом сезоне, но Настька была потрясена.
Кузя как раз учил Настю плавать, поддерживая за живот. Но тут она вдруг забыла плыть и встала на ножки:
— Ой! Какой корабль! Папа! Он чей?
— Наш, Настенька! — небрежно произнес я.
— Скажи, — накинулся я на Ухова, утомленного съемками очередных своих поклонниц (это в детском-то фильме!), — вы золото партии… то есть, тьфу, империи, намерены похищать?
— Нет. А надо? — изумился он.
— Тогда о чем фильм?
Об этом он, похоже, не думал. Поправившийся за время съемок килограммов на десять, лишь жалобно стонал:
— Тиран! Ты какой-то тиран! Что ты хочешь?
— Я — ничего. Но другие могут поинтересоваться: о чем фильм?
— Так о чем? — мямлил запуганный Ухов.
— О похищении золота! Только вот на чем?
— Может быть, на… — Ухов виновато глянул на кремовую «Волгу», терпеливо ждущую его в тени магнолий.
— Нет! — отрубил я. — Только на этом! — И указал на корабль.
— Это, я думаю, дешевле будет, чем на берегу! — Худик робко посмотрел на раздобревшего Ухова.