Он несколько мгновений молча переводил дух, затем закашлялся и потом уже спросил у дежурного.
— Пристав здеся?
— Здесь. А ты откуда?
— Я-то? Я на базаре, в красном ряду, сторожем.
— Зачем тебе пристава?
— Как зачем? Известно, воры пришли. Душ двадцать привалило. Меня прогнали, а сами, известно, ломать. Скажи приставу-то.
Дежурный доложил о событии околоточному, тот отправился к приставу в кабинет. Пристав вылетел бомбой, пристегивая на бегу шашку и, видимо, вполне готовый к бою.
— Дежурный, — лошадь! И шестерых казаков — со мной.
Нам он успел бросить по пути утешение:
— Сию минуту, господа! Это недолго.
На дворе, а потом на улице, под окнами участка, застучали копыта.
— Часто у вас так? — уныло спросил учитель ночного сторожа.
— Зачем часто? Николи, не бывало. Теперь, известно, свобода. Вот и грабят… Ох, замаялся. Рысью бежал.
— Далеко отсюда до рядов?
— Нет, близенько. Сейчас за углом и будет. Стар я стал бегать. А то — близко.
Не прошло и пяти минут, как копыта застучали уже в обратном направлении. В широко раскрытую дверь вкатился пристав, весь проникнутый еще воинским пылом.
— Убежали, мошенники. Жаль. Я бы им показал… Я бы им показал, где раки зимуют… А ты чего тут торчишь? — набросился он на сторожа. — Твое место здесь? Там у двух лавок замки взломаны. Ступай, карауль.
Услав сторожа, пристав заходил из угла в угол, заложив руки в карманы брюк, так что браунинг оказался на виду, и начал жаловаться.
— Вы представить себе не можете, господа, сколько у меня теперь хлопот. Я вам скажу откровенно: у нас все потеряли голову. Да, потеряли голову.
Он повернулся на носках и остановился.
— Происходит, так сказать, ломка старого строя. Это вполне естественно. И в результате — а-нар-хия. Разве я не прав? Я, господа, не политик. Полиция должна быть в стороне от политики.
— Это — в будущем, или таков вообще ваш принцип? — спросил я осторожно, вспомнив, как в свое время этот самый пристав, при пособии отряда городовых, держал меня посреди улицы за шиворот.
— Мм… Мы, видите, были обязаны… в силу обстоятельств… — пояснил пристав и с гордостью добавил: — Но теперь — теперь этого больше не будет. Прежде всего нужно привить в сознании масс, что есть границы… Вы понимаете? Мы стараемся прививать, но это трудно… Недоверие и недоверие на каждом шагу. Например, меня самого обвиняют в городе, будто бы я — организатор и руководитель так называемой черной сотни. Но посудите сами, господа: разве это в моем характере? Я всегда действую открыто. Если бы я был недоволен реформами, я прямо и заявил бы об этом… А, между тем, все повторяют нелепый слух, и даже, представьте себе, я получил уже предупреждение, будто бы меня собираются убить. Но за что же, господа, скажите, пожалуйста? Я — человек еще не старый, семейный. У меня малолетние дети. И вдруг — убить. Что вы на это скажете?
Учитель издал неопределенное мычание.
— Вы, конечно, согласны, что это недоразумение? — заторопился пристав. — Вы, наконец, сами можете убедиться… Неужели раз уже на человеке надет полицейский мундир, так ему нельзя оказывать никакого доверия? Ах, господа… Я тоже когда-то в гимназии учился… Э… Что там такое?
Явилась целая группа. Впереди шел городовой, с хмурой и недовольной физиономией. За ним два каких-то господина в мягких фетровых шляпах вели, держа под руки, третьего господина — без шляпы, но в очень приличном осеннем пальто.
— Грабителя изловили! — доложил городовой.
— Ты изловил? — поднял брови пристав.
— Так точно. И вот эти господа.
В руках у городового был какой-то большой сверток. Он бережно положил этот сверток на стол и объяснил:
— Награбленное имущество.
В свертке оказалось несколько пар брюк, пиджаки, жилеты, дамское пальто на вате. Все — довольно хорошего сорта, совсем новенькое и с пришпиленными к каждой вещи белыми магазинными ярлычками.
Господа в шляпах рассказали, что они задержали грабителя около красных рядов, вместе с этим самым свертком, и так как грабитель при задержании сопротивлялся, то они подозвали на помощь проходившего мимо городового.
— А вы сами, кто такие? — несколько сухо спросил пристав.
— Мы? Мы просто так. Обыватели.
— Ага… Ну, что же… Потрудитесь дать показания для составления протокола. Пожалуйте ко мне в кабинет. А этого мошенника — обыскать.
Задержанный, молодой парень лет двадцати, смотрел исподлобья и иронически улыбался, пока полицейские руки снимали с него модное пальто и обшаривали карманы.
— Вишь каким генералом оделся! — сказал дежурный, стягивая с ног задержанного высокие сапоги. — Дорого платил за пальто?
— Сорок три с полтиной! — отчеканил грабитель.
— Не много ли?.. Эге… Что это у тебя в сапоге-то? Долото? Стало быть, прямым путем в арестантские роты. Не успел дурень долото выбросить?
— Я — столяр! — с прежним лаконизмом возразил задержанный.
— Магазинные двери починяешь? Знаем мы вас… Эх, ты! Мастеровой кислощейного цеха! Как это нарвался-то?
Ироническая улыбка на губах задержанного заиграла сильнее.
— Что же, — теперь сажать меня?
— Известно, сажать. Перезимуешь в теплом месте.
— Так. Больше, значит, не нужен стал?
— А кому ты был нужен? — почему-то внезапно рассердился городовой и, захватив в охапку все отобранное имущество, перебросил его со стола в угол, на скамейку. — Чего зря болтать-то?
— Зря не зря, а денег сулили. И в случае чего — защиту и оборону. А это теперь как же, — тоже защита?
— Надевай сапоги! Нечего языком зря молоть. Ежели ты есть грабитель, так и должны мы тебя посадить. Никаких тут разговоров больше нету. Какую еще защиту выдумал?
— Отводи глаза! — усмехнулся задержанный. — Память, видно, слаба стала. Теперь, выходит, за ваши грехи да мне же и каяться?
Он вдруг повернулся в нашу сторону.
— Да что тут! Вот вы, господа, свидетели будете… Я в случае чего и на суде готов подтвердить. Это мне даже обидно. Вдруг какие-то там люди хватают, а полицейский оказывает помощь, когда нам обещано…
— Не разговаривай! — разом перебили его оба городовых. Даже тот старик, который привел нас в участок, вдруг окрысился и молча ткнул задержанного кулаком в шею. Потом все трое подхватили его под руки и быстро выволокли во двор.
Когда городовые вернулись обратно, вид у них был сердитый и как будто несколько сконфуженный.
— Совсем разбаловались! — недовольно бормотал дежурный. — Городят, Бог знает, что… Прямо уму непостижимо, до чего разбаловались.
Старик подошел к отобранным вещам и внимательно рассматривал каждую в отдельности, щупая, встряхивая и поднося поближе к лампе. Резюмировал свои наблюдения:
— Рублей на двести набрал, такой-сякой.
— Оставь! — сказал ему дежурный. — Пускай лежат.
Из кабинета вышел пристав вместе с двумя господами в шляпах. Распрощался с ними очень любезно и пожелал счастливого пути.
— Очень вам благодарен, господа, за содействие. Вы знаете, такое время… Мы положительно изнемогаем…
Когда господа ушли, довольные выполнением своего гражданского долга, пристав круто повернулся к дежурному.
— А где тот?
— Увели, ваше высокоблагородие. Разные скверные слова говорил.
— В одиночную?
— Так точно, в одиночную.
— Ага… Ну, хорошо… Пусть до завтра там будет. Завтра допрошу и отправлю рапорт.
— Десять часов, господин пристав! — напомнил я со всей возможной степенью любезности.
Пристав хлопнул себя по бедрам.
— Виноват! Совсем закрутился, знаете. Будьте любезны пройти ко мне. Вы подпишетесь, и я вас освобожу.
Прошли в кабинет и подписали две бумажки с объявлением о гласном надзоре.
— Вы будьте уверены, что это только формальность! — успокаивал пристав. — Но, тем не менее, придется вам пока посещать меня раза два в неделю… И, кроме того, сообщите, пожалуйста, завтра же ваши адреса. Я, вообще, от всей души готов облегчить вам все неприятности… Заметьте, господа, что я не какой-нибудь бурбон, и затем я — вне политики. Разуверьте, пожалуйста, ваших товарищей в тех клеветах, которые сыплются на мою голову. Конечно, я готов ко всему, — пристав отворотил полу сюртука и поиграл браунингом, — но все-таки нежелательно, чтобы эта роковая ошибка имела свои последствия… До свидания, господа!
Через минуту мы были уже вдвоем с учителем на темной улице, одни, без провожатых. У нас не было пока еще ни квартиры, ни приюта. Учитель был человек наезжий, а большинство моих товарищей успело исчезнуть неизвестно куда за время моего пребывания в тюрьме. Часы показывали одиннадцатый час ночи, в участке лежали наши подписки о гласном надзоре, но, тем не менее, мы были свободны, и это чувство наполняло наши души восторгом.
Потом кто-то нас увидал и кто-то за нами гнался, обещая выпустить кишки. Мы перелезли несколько заборов и счастливо избежали погони. Потом мы добрались-таки до дома, где жила семья товарищей, и там нас встретили тепло и радостно.
Для бедного учителя это было уже последней радостью. Его убили через несколько дней в соседней станице.
Так мы вышли по амнистии и сделались свободными гражданами.