[344] Иначе говоря, Иван отрекается от своего сочинения, в котором утверждал, что если нет Бога, то все позволено. Неизвестно, признал ли он существование Бога, но очевидно, что существование морального закона он в конце концов признал. Таким образом, Иван преодолевает дьявольский соблазн и принимает страдание как наказание за «подлые мысли». Он вершит над собой суд совести, к чему его и подталкивал черт.
Но если у Достоевского черт выступает как орудие морального выбора, то у По он лишь казнит героя, который вовсе не испытывает никакого раскаяния. По использует фигуру черта в качестве художественного приема: черт – исполнитель кары за преступление, и только. Преступление интересует По-художника исключительно как свидетельство иррациональности человека, его одержимости, склонности поступать назло себе. В отличие от Достоевского По не писал о проблемах этических прямо. Его больше интересовало художественное изображение психологии преступника; воздерживаясь от прямых моральных оценок, По, так сказать, предвосхитил известный принцип натурализма. Противоречивость человеческой природы – один из вопросов, по которому писатель расходился со сторонниками оптимистического взгляда на человека. Об этом – его рассказ «Бес противоречия» (1845). Героя По не оставляет мысль о совершенном им убийстве (кстати сказать, ради получения наследства), и он пытается спастись от нее бегством: «Я мчался как сумасшедший по запруженным людьми улицам. Наконец прохожие, заподозрив что-то неладное, бросились за мной следом. И тогда я почувствовал, что моя судьба решена… Вдруг словно невидимый дьявол ударил меня по спине широкой ладонью. Долго сдерживаемые слова признания вырвались из моей души»[345]. «Бес противоречия», или «непреодолимое желание поступать назло себе», толкает героя к признанию. «…мы могли бы счесть этот дух противоречия, – замечает автор в эссеистической части рассказа, – прямым подстрекательством сатаны[346], если бы не знали, что иногда он действует во благо»[347]. Здесь заявлена важная мысль о связи добра и зла: рука Сатаны выбивает признание из героя, который отнюдь не испытывает раскаяния. Подчеркнем, что в отличие от героев По герои Достоевского (Иван Карамазов, Ставрогин, Раскольников) испытывают глубокие душевные муки и в конце концов казнят себя за совершенные ими преступления.
Кроме определенного сходства функций черта у По и Достоевского, можно говорить и о совпадении в облике потусторонних персонажей в их произведениях. Так, в рассказе «Бон-Бон» дьявол наделен запоминающейся внешностью. «Линии его фигуры, изрядно тощей, но вместе с тем необычайно высокой, подчеркивались до мельчайших штрихов потертым костюмом из черной ткани, плотно облегавшим тело, но скроенным по моде прошлого века. Это одеяние предназначалось, безусловно, для особы гораздо меньшего роста, чем его нынешний владелец. Лодыжки и запястья незнакомца высовывались из одежды на несколько дюймов. Пара сверкающих пряжек на башмаках отводила подозрение о нищенской бедности, создаваемое остальными частями одежды… На этом субъекте не было и следа рубашки; однако на шее с большой тщательностью был повязан белый замызганный галстук…»[348] (курсив мой. – Э.О.). Заметим попутно, что по сравнению с ранним вариантом рассказа «Бон-Бон» («Проигранная сделка», 1832)[349] описание черта претерпело значительные изменения. Взамен римской тоги на нем появился кургузый костюм, вместо аккуратного галстука и крахмальной рубашки – засаленный галстук, повязанный на голое тело.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что внешность героев четырех рассказов По, при всем разнообразии черт, которыми автор наделил обитателей преисподней, не имеет какой-либо социальной – или строго исторической – конкретики. Писателя заботила главным образом эстетическая сторона дела, а в создании нужного художественного эффекта ему было мало равных. Достоевский, напротив, наделил своего героя узнаваемыми чертами, характерными для представителей определенного социального слоя, а именно «бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве»[350]. Это «известного сорта русский джентльмен, лет уже немолодых… с не очень сильной проседью в темных, довольно длинных и густых еще волосах и в стриженой бородке клином. Одет он был в какой-то коричневый пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный, сшитый примерно еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды… Белье… было грязновато, а широкий шарф очень потерт. Клетчатые панталоны гостя сидели превосходно, но были опять-таки… слишком узки… Словом, был вид порядочности при весьма слабых карманных средствах»[351] (курсив мой. – Э.О.). Если сопоставить нарисованный Достоевским портрет с приведенным выше описанием внешности странного визитера в рассказе «Бон-Бон», можно отметить удивительные совпадения. Это и потертость, поношенность костюма, и грязноватое белье, и несоответствие моде, и контраст различных частей одежды, и необычность деталей, таких, например, как галстук на голое тело, белая пуховая шляпа не по сезону, черный облегающий фрак и – одновременно – папильотки (последняя деталь – в рассказе «Черт на колокольне»).
В поэтике фантастического у По и Достоевского было нечто общее – при всех различиях их творческой манеры. Это общее точно определил сам Достоевский в известном письме Ю. Абазе: «Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что вы должны почти поверить ему[352]. О сходстве описания фантастического у обоих писателей говорит, в частности, Е.И. Кийко: «Некоторые детали сюжета, общий стиль повествования и манера воспроизведения разговоров героев с фантастическими образами у По и Достоевского во многом близки»[353]. Хотя это сказано о рассказе «Ангел необъяснимого» (1842) – в котором, кстати сказать, нет фигуры черта, – слова эти приложимы и к другим упомянутым выше рассказам По.
Вводя в повествование фигуру черта, и По, и Достоевский – каждый по-своему – вели идеологическую полемику с современниками. В «Братьях Карамазовых» черт выступает «критиком-отрицателем» идей Ивана Карамазова. С помощью этого художественного приема Достоевский обнажал опасные заблуждения тех, кого в «Дневнике писателя» он называл «коноводами утопического социализма»[354]. По словам В.Е. Ветловской, он «метил в идею любого насильственного переустройства общества во имя “хлеба”… с помощью власти, вседозволенности, всевозможных чудес и навязанного другим авторитета»[355]. По в своих «дьявольских» рассказах, как, впрочем, во многих своих произведениях, вел спор – философский и эстетический – с писателями-современниками.
Некогда Валерий Брюсов заметил, что По явился «прямым предшественником и во многом учителем Достоевского»[356]. В наши дни эту мысль продолжила Л.И. Сараскина. По ее словам, По явился «соединительным звеном между романтиками и реалистами»; он «прокладывал дорогу реализму, который Достоевский так и назвал – “фантастическим”»[357]. И в этом нет преувеличения. Чем больше мы исследуем тему «По и Достоевский», тем более очевидной становится связь и преемственность двух великих писателей. Достоевский, как и Эдгар По за несколько десятилетий до него, стремился проникнуть в мрачные глубины человеческой души, но – одновременно – умел создавать комические и гротескные ситуации. Неслучайно фигура черта стала одним из ярких приемов поэтики и По, и Достоевского.
Альми И.Л. Об одной из глав романа «Братья Карамазовы» («Черт. Кошмар Ивана Федоровича») // Достоевский и мировая литература. № 7. М., 1996.
Бэлнеп Р. Генезис «Братьев Карамазовых». Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста. СПб., 2003. С. 184.
Ветловская В.Е. Роман Достоевского «Братья Карамазовы». СПб., 2007.
Голосовкер Я.И. Достоевский и Кант. Размышления читателя над романом «Братья Карамазовы» и трактатом Канта «Критика чистого разума». М., 1963.
Гроссман Дж. Д. Эдгар По в России. Легенды и литературное влияние. СПб., 1998.
Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1985. Т. 1, 15, 19, 30.
Кийко Е.И. К творческой истории «Братьев Карамазовых» // Достоевский: Материалы и исследования. Т. VI. Л., 1985.
Николюкин А.Н. Эдгар По в России // Литературные связи России и США. М., 1981. С. 327 – 346.
Осипова Э.Ф. Загадки Эдгара По: Исследования и комментарии. СПб., 2004.
Осипова Э.Ф. О философских взглядах Эдгара По // Эдгар Аллан По. Новые материалы и исследования. Краснодар, 2011. С. 89 – 100.
По Э.А. Полное собрание поэм и стихотворений / Перев. и предисл. Валерия Брюсова с критико-библиографическим комментарием. М. – Л., 1924.
По Э.А. Полное собрание рассказов / Изд. подгот. А.А. Елистратова и А.Н. Николюкин. М., 1970.
Розанов В.В. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Опыт критического комментария. М., 1996. С. 11 – 135.
Сараскина Л.И. «Вторая проза» как искушение и соблазн русской классики // Высокое и низкое в художественной культуре. Т. 1. СПб., 2011.
Сараскина Л.И. Достоевский в созвучиях и притяжениях (от Пушкина до Солженицына). М., 2006.