Бабкина А.М. Русская фразеология, ее развитие и источники. Л., 1970.
Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. М., 1956. Т. 12.
Бодлер Ш. О природе смеха и о комическом в пластических искусствах вообще // Истоки эстетики. Т. 3. М., 1967. C. 693.
Бодлер Ш. Проза. Харьков, 2001.
Бодлер Ш. Стихотворения в прозе (Парижский сплин). Фанфарло. Дневники. М., 2011.
Бодлер Ш. Цветы Зла. М., 1970.
Влахов C., Флорин C. Непереводимое в переводе. М., 1980.
Гак В.Г. «Коверкание» или «подделка» // Тетради переводчика. 1966. № 3. C. 38 – 44.
Гозенпуд А. Достоевский и музыка. Л., 1971.
Листрова-Правда Ю.Т. Отбор и употребление иноязычных вкраплений в русской литературной речи XIX века. Воронеж, 1986.
Осипова Э.Ф. Загадки Эдгара По: Исследования и комментарии. СПб., 2004.
По Э. Ворон / Изд. подгот. В.И. Чередниченко. Отв. ред. А.Н. Горбунов. М., 2009. Серия «Литературные памятники».
По Э.А. Полное собрание рассказов / Изд. подгот. А.А. Елистратова и А.Н. Николюкин. М., 1970.
Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. Изд. 2-е. М., 1968.
Фокин С.Л. Пассажи: этюды о Бодлере. СПб., 2011.
Adorno Th. «Wörter aus der Fremde» // Noten zur Literatur II. Frankfurt am Main, 1970.
Baudelaire Ch. Œuvres complètes I. Paris, 1975; II. Paris, 1975.
Baudelaire Ch. Correspondance I (1832 – 1860). Paris, 1973.
Compagnon A. Baudelaire devant l’innombrable. Paris, 2003.
Fournier É. La «Belle Juive» d’Ivanhoé à la Shoah. Seyssel, 2012.
Griffith C. Poe’s «Ligeia» and the English Romantics // Modern Critical Views on Edgar Allan Poe / H. Bloom (ed.). New York, 1985. P. 71 – 80.
Guiraud P. Les mots étrangers. Paris, 1965.
Hammond A. «Edgar Allan Poe’s Tales of the Folio Club: The Evolution of a Lost Book» / B. Fisher IV (ed.) Poe at Work // Seven Textual Studies. Baltimore, 1978. P. 13 – 39.
Hammond J.R. An Edgar Allan Poe Chronology. New York, 1998.
A Historical Guide to Edgar Allan Poe / J.G. Kennedy (ed.). New York, 2001.
Hoffman D. Poe Poe Poe Poe Poe Poe Poe. New York, 1972.
Levine S., Levine S.F. Comic Satires and Grotesques: 1836 – 1849 / E.W. Carlson (ed.) A Companion to Poe Studies. Westport, 1996. P. 129 – 148.
Lysøe É. Les voies du silence E.A. Poe et la perspective du lecteur. Lyon, 2000. P. 47.
L’Emprunt dans la traduction des textes littéraires / G. Roux-Foucard, R. Sauter (ed.) Transfer(t): travaux de traductologie franco-allemands Montpellier-Heidelberg. № 2. Montpellier, 2006.
L’étranger dans la langue / Eds. E. Eells, C. Berthin, J. – M. Déprats. Paris, 2013.
Stauffer D.B. The Language and Style of the Prose // A Companion to Poe Studies / E.W. Carlson (ed.). Westport, 1996. P. 448 – 467.
Poe E.A. The Collected Works of Edgar Allan Poe / Ed. T.O. Mabbott. Cambridge, Mass., 1978. Vol. II.
Thompson G.R. Poe’s Fiction. Romantic Irony in the Gothic Tales. Madison, 1973.
Братья по перу: Птицы, трансцендентное и «жуткое» у По и Бодлера[481]
Глава посвящена одному из самых суггестивных образов в английской и французской поэзии XIX века – птицам. Отталкиваясь от трех знаменитых стихотворений По и Бодлера – «Ворона», «Альбатроса» и «Лебедя» – и помещая их в более широкий поэтический контекст, мы покажем, как дуалистическая природа птиц – живых существ и символов трансцендентного, обитателей земли и неба – выявляет зазор между присутствием и отсутствием, знакомым, привычным и, наоборот, незнакомым, жутким (Das Unheimlich) в творчестве двух поэтов. Данный зазор лежит в основе взаимоотношений Бодлера и По (разумеется, взаимоотношений исключительно воображаемых или литературных), которые выстраивались через дихотомию близости и дистанции, тождества и инаковости. В завершение разговора о птицах По и Бодлера мы коротко обратимся к Малларме, который сумел раскрыть и довести до предела то, что в зародыше присутствовало в поэзии его предшественников.
Бодлер вспоминает свое первое знакомство с произведениями По как своего рода «месмерическое откровение»:
Я могу отметить для Вас нечто еще более необычное и почти невероятное: в 1846 или 1847 г. я ознакомился с несколькими отрывками из Эдгара По; я испытал необычайное потрясение; поскольку полное собрание его сочинений вышло отдельным изданием только после его смерти, я набрался терпения завязать знакомства с несколькими американцами, жившими тогда в Париже, и позаимствовать у них несколько подшивок газет, которые По редактировал в Америке. И вот тогда, хотите верьте, хотите нет, я открыл для себя несколько поэм и новелл, замыслы которых я уже имел в себе, правда, они были смутными, расплывчатыми, неупорядоченными, и которые По сумел скомбинировать и довести до совершенства. Таким было начало моего энтузиазма и моего долготерпения[482].
Следуя этому удивительному ретроспективному изложению, По написал совершенные версии потенциальных произведений Бодлера еще до того, как последний их задумал. Для Бодлера, таким образом, По был эдаким литературным прародителем или старшим братом на выбранной им стезе. Но еще важнее, чем прочитанные произведения[483], было сделанное им открытие: По в глазах своих современников, не в последнюю очередь благодаря клевете своего душеприказчика Руфуса Гризуолда, был алкоголиком и маргиналом с сильно подмоченной репутацией. Наконец-то Бодлер обнаружил, что у той сомнительной идентичности, которую он давно хотел, но не осмеливался признать собственной, есть конкретное имя – Эдгар По; он получил ее письменное подтверждение, свидетельство, знак[484].
Таким образом, фигура зеркальности, узнавания, аналогии изначально определяла характер отношения Бодлера к По. По был двойником, родственной душой, братом по духу и – чужестранцем, человеком иной культуры, одновременно знакомым (bekannt) и незнакомым. Они никогда не встречались и не состояли в переписке, тем не менее на протяжении последних двух десятилетий Бодлер ощущал постоянное присутствие По в своей жизни[485]. Заметка Бодлера, посвященная последнему тому переводов из По, представляет американского автора в свете диалектики присутствия и отсутствия, реального и воображаемого взаимодействия с чужим языком, с иной национальной, лингвистической и литературной идентичностью[486]:
Искренним ценителям талантов Эдгара По я скажу, что считаю свою задачу почти выполненной, хотя мне было бы приятно, чтобы доставить им удовольствие, преумножить сделанное. Два сборника – «Необычайные истории» и «Новые необычайные истории», – а также «Приключения Артура Гордона Пима» способны представить творчество Эдгара По в различных его аспектах – как рассказчика-визионера, порой устрашающего, порой благожелательного, то насмешливого, то нежного, всегда как философа и аналитика, почитателя магии абсолютного правдоподобия, создателя самых бескорыстных на свете буффонад. «Эврика» показала им взыскательного мыслителя и диалектика[487].
Бинарности, при помощи которых Бодлер думает о По, поражают, раскрывая диалектический характер отношения Бодлера к американскому предшественнику. В двух основных работах, ему посвященных, – «Эдгар По, его жизнь и творчество» и «Новые заметки об Эдгаре По» – Бодлер видит в По родственную душу именно потому, что По был чужаком и изгоем в собственной стране. Как Моисей, он был гласом вопиющего в пустыне (voice crying in the wilderness) и так же, как Моисей, – столбом света[488]. Пустыня (wilderness) – это, конечно, Америка, страна, известная своей демократией, а также дидактизмом, материализмом и утилитаризмом – чертами, которые По клеймил, а Бодлер преувеличивал. Последнее неудивительно, если учесть, что антиамериканизм – одно из устойчивых клише французской литературы от Шатобриана, Стендаля и по сей день[489]. Для Бодлера По в отличие от своих соотечественников не был моралистом потому, что его волновали необъяснимые, иррациональные импульсы человеческой природы; потому, что его творчество не имело никакой цели, кроме самого творчества, со всеми своими апориями и зазорами между добром и злом, знакомым и незнакомым, трансцендентным и жутким, добродетелью и извращенностью[490].
Оппозиция дихотомических качеств и импульсов, которую разделяли оба поэта, сменила трансцендентную, утешительную этику прежнего поэтического ментора Бодлера – Виктора Гюго. Гюго соединял противоположности для того, чтобы их трансцендировать и обобщать (ср. в «Созерцаниях»: «Когда я говорю вам о себе, я говорю вам о вас»[491]). Бодлер, напротив, следуя диалектике в духе По, предлагает сразу поощрение и отповедь, дает надежду и ввергает в отчаяние: «Упорен в нас порок, раскаянье – притворно»; «Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы / Без дрожи ужаса хватаем наслажденья»[492]. Если скорбь о смерти дочери Гюго, которая лежит в основе «Созерцаний»[493], уравновешивается верой в Бога, то скорбь Бодлера носит и более личный, и более абсолютный характер. Его жизненный опыт, подобно горю лирического героя в «Вороне» По, наделяется смыслом, только будучи одновременно прожитым и отчужденным; подобным же образом его альбатрос и лебедь, как и ворон По, – это