Ницше, глубоко пораженный замечанием Бурже, применяет этот принцип в анализе вагнерианской эстетики в тетради 1883/1884 гг., а также в другом фрагменте, относящемся к ноябрю 1887 – марту 1888 г., равно как и в «Казусе Вагнера». Вот две цитаты, свидетельствующие о том, что Бурже – аналитик декаданса глубоко задел Ницше:
В том, что касается немецкой цивилизации, у меня всегда было ощущение упадка. Однако знакомство с чем-то идущим к упадку часто заставляло меня быть несправедливым по отношению ко всей европейской цивилизации.
…Стиль декаданса у Вагнера: каждое выражение становится независимым, субординация и координация зависят только от случая[857].
Я остановлюсь на этот раз лишь на вопросе стиля. – Через что дает о себе знать всякий литературный декаданс? Через то, что жизнь не живет более в целом. Слово становится суверенным и выпрыгивает из фразы – фраза растет и затемняет смысл страницы – фраза живет за счет целого, целое перестает быть таковым[858].
Благодаря интуиции Бурже Ницше понимает, что истинное лицо декаданса в атомизации и фрагментации стиля: сходным образом «запоздалые» общества подрываются из-за торжества индивидуализма, который разбивает тотальность Gemeinschaft. Тем не менее в истоках такой динамики декаданса лежат также несколько замечаний Бодлера, который в «Новых заметках об Эдгаре По» не соглашался соотносить литературу с понятием декаданса, с идеей того, что литература подобна индивиду, проходящему через детство, отрочество, юность, зрелость и, наконец, старость. Вместе с тем в одном из текстов 1855 г. мы находим размышление о нациях, где они определяются как «огромные коллективные существа», которые могут впадать в спячку, довольствуясь приобретенными богатствами и переживая впоследствии распад своей утонченной цивилизации. Действительно, Бодлер пишет:
Нередко бывает, что те же самые принципы, которые явились источником силы и взлета нации, приводят их к упадку, в особенности когда принципы эти утрачивают сотворивший их победный пыл и становятся для большинства чем-то вроде рутины[859].
Возвращаясь к Ницше, можно предположить, что Космополис представляет собой вид высшего сообщества, которое является альтернативным в отношении разрушающихся оснований современных обществ.
Итак, конфронтация с декадансом становится принципиальным фактором в эволюции мысли позднего Ницше, это – одна из острейших его концепций. Известно, что благодаря чтению, с одной стороны, писателей французских, с другой – русских, в частности Достоевского, немецкий философ существенно расширяет свое понимание пессимизма и нигилизма. Открытие русского писателя в Ницце зимой 1886/1887 гг. Ницше изображает в виде ряда идеализированных, «фатальных» ходов, которыми философ любил обрамлять свои интеллектуальные потрясения. После беглого упоминания Достоевского в письме к Францу Овербеку от 12 февраля 1887 г. уже 23 числа он описывает тому же адресату свою новую интеллектуальную привязанность:
Еще несколько недель назад имя «Достоевский» мне вообще бы ничего не сказало – мне, необразованному человеку, который не читает никаких «журналов»! В книжной лавке я случайно взял в руки только что переведенные на французский «Записки из подполья» (столь же случайно я открыл для себя на 21-м году жизни Шопенгауэра, а на 35-м – Стендаля!). Инстинкт родства (а как мне это еще назвать?) заговорил тотчас же, радость моя была необычайной: мне пришлось воскресить в памяти время знакомства с «Красным и черным» Стендаля, чтобы вспомнить, когда еще я испытывал подобную радость. (Это две новеллы, первая – это, в сущности, немного музыки, очень диковинной, очень ненемецкой музыки; вторая – очень удачный психологический прием, когда завет «Познай самого себя» словно высмеивает сам себя.)[860]
Достоевский в глазах Ницше находится в стороне (и даже по ту сторону[861]) французских психологов из-за своей способности копать вглубь, не отступать перед тьмой подземных и подпольных миров. Иногда кажется, как он пишет Ипполиту Тэну о Бурже, что «дух Достоевского не оставляет в покое парижских романистов»[862]. Большое облегчение, которым стало это чтение для Ницше, остается тем не менее в тени. «Славянский» нигилизм Достоевского вместе с его христианскими и политическими составляющими, доступность для понимания которых мыслитель полностью отрицает, по мысли Ницше, является волнующим моментом: «он сильно противоречит моим первичным инстинктам»[863], – пишет он Георгу Брандесу.
Такому двойственному и опороченному соблазнами разрушительного нигилизма духу не чужда некая «психология городов», метеоропатия мысли, продиктованная национальной принадлежностью. Таким образом, Ницше соотносит свою собственную философию с духом южным, духом солнца. «В Санкт-Петербурге, – воскликнул он в письме к Брандесу от 27 марта 1888 г., – я буду нигилистом»[864]. То есть «я буду таким же, как Достоевский».
Этот глубокий энтузиазм, к которому примешивается определенная сдержанность, скрывает на самом деле постоянную конфронтацию с главными темами автора «Бесов». Как верно отметили С. Дживоне и В. Страда[865] вслед за Парейсоном, основываясь также на других комментариях к книгам Достоевского, философ мог питать свою мысль творчеством русского романиста и испытывать на Достоевском собственные доктрины: Űbermensch, смерть Бога, вечное возвращение. Привязывая свою мысль к известному изречению «Бог мертв», философ обретает драматическое сознание потери смысла жизни и глубокой дезориентации человека эпохи модерна. Коротко: кризис, декаданс.
Нигилизм, «становление ничем» старых ценностей могли предстать в виде набросков, в виде своеобразного многоликого призрака как в творчестве Бодлера, так и в творчестве Достоевского: речь идет, с одной стороны, о нигилизме пассивности, нигилизме слабости, о нигилизмах, так сказать, незаконченных, которые еще способны занять пространство, покинутое божественным, но в то же время о его «двойнике» – нигилизме активном, нигилизме силы, самом сердце воли к власти, хотя, конечно, Ницше не думает, что Бодлер и Достоевский зашли так далеко в познании нигилизма.
Начиная с 1887 – 1888 гг. идея декаданса выходит на первый план; вытесняя другие категории, она выражает самую зрелую философию Ницше. Декаданс распространяется на все аспекты современной жизни: философия как декаданс, мораль как декаданс, литература и искусство как декаданс, политика как декаданс. Более того, декаданс предстает истинной психологией избранных умов, что вибрируют, колеблются в диапазоне самих фибр, скрытых нитей времени. В одном из фрагментов 1888 г. философ дает следующую картину декаданса:
Философии пессимизма:
декаденты физиологически
к примеру, Бодлер
Шопенгауэр
Леопарди: сексуальные злоключения
вначале – импотенция как следствие[866].
Нигилизм и пессимизм не могут полностью передать эпохальное значение феномена декаданса; это – всего лишь грани одной большой проблемы. Как отмечает М. Монтинари, «пессимизм не является проблемой, только симптомом. Подходящее для него слово – нигилизм, но нигилизм также не является причиной, но именно логикой декаданса»[867]. Чтобы достичь вершины всех судеб западной культуры, то есть декаданса, знаки которого преумножаются во всех сферах европейской жизни, необходимо, утверждает Ницше, прожить этот удел до самого предела, довести декаданс до пароксизма. Невозможно выйти из декаданса, но следует, как он пишет в 1888 г. в «Сумерках идолов», «идти впереди, я хочу сказать, продвигаться шаг за шагом в самом décadence (таково мое определение современного „прогресса“…) Можно воспрепятствовать этой тенденции эволюции и тем самым приостановить вырождение, скапливать его, способствуя тому, чтобы оно стало еще более бурным и грубым, – больше сделать ничего нельзя»[868].
На настоящий момент наша эпоха не допускает всей полноты жизни, простой добродетели восходящей жизни. «Современность», модернитет, по Ницше, есть «добродетель убывающая, закатная», она требует преумножения ценностей заката культуры. Необходимо быть декадентом – чтобы стать его противоположностью. Вот в чем Ницше упрекает Вагнера, не переставая при этом вести тонкую игру с идентификацией себя с музыкантом-декадентом. Прежде всего необходимо глубоко прочувствовать Вагнера, с тем чтобы иметь возможность от него действительно избавиться. Чтение Бодлера, как утверждает Р. Копп[869], помогает Ницше лучше познать самого себя, поскольку он узнает во французском поэте единственного и последнего ясно мыслящего декадента, первого и последнего «разумного приверженца Вагнера»[870]. Типических декадентов, пишет Ницше весной 1888 г., «которые ощущают себя нужными в вырождении стиля, которые тем самым притязают на некий высший вкус и стремятся к тому, чтобы навязать закон другим, всех этих Гонкуров, Рихардов Вагнеров, следует отличать от декадентов с нечистой совестью, декадентов строптивых»[871]