А ниже камня Перевалочного, на правом берегу, желтеют крепкие новенькие строения. Кричим с лодки:
— Чьи постройки?
Кто-то, в щегольской городской кепке, сложив руки рупором, отвечает, вспугнув эхо у Перевалочного:
— Фирма-а![3]
— Чья?.. Какая?.. — орем мы.
— Матафе-е! — надрывается кепка.
Мы удивленно переглядываемся. Матафе? Негритянское что-то. Наконец, Раф, как агроном, догадывается: — Эмтеэф, — молочно-товарная ферма.
Причаливаем. На берегу доярки тщательно моют подойники. Разговорились. Доярки — веселый, общительный народ. Узнаем от них, что МТФ колхоза имени Сталина имеет 80 коров, 4 быка-тагильца.
Отчаливаем, провожаемые бисерным звоном молока о дно подойников. А два года назад, судя по воробьевскому путеводителю, здесь были кулацкие хуторы: Крутой и Нижний Мыс. Жизнь внесла поправки. И мы учитываем их. Зачеркиваем в путеводителе хутора и пишем на полях: МТФ колхоза имени Сталина.
И снова глухомань, чащоба, тайга. Ни следа, ни голоса человеческого. Лишь изредка мелькнет высоко на дереве примитивный улей-колода. Такие ставились еще при Строгановых. Да это и есть те самые «места пустые» и «леса черные», о которых писали московским царям в своих грамотах «именитые люди» Строгановы.
На столетней сосне, на корявом суку сидит столетний ворон. Он не каркает, он хрипит от старости. О чем его зловещая песня? Похвала былому? Почему бы не выйти сейчас к реке медведю, не посмотреть взглядом удивленным и напуганным вслед нашему «Уральскому следопыту»?
Выстрел!.. Он звонко катится по затихшей реке и замирает где-то в таежных трущобах. Два следующих выстрела следуют один за другим. Стреляют рядом, за поворотом реки. Кого бьют? Медведя? Может быть, сохатого?
Река круто свернула влево. И навстречу нам медленно движется огромное колхозное стадо. Был ленив и сыт шаг откормленных коров, были стремительны скачки телят-подсосов, ревнивый гнев и вызов слышался в глухом, утробном реве быков-производителей. Пастух взмахнул длинным извивающимся кнутом и… новый звонкий выстрел прокатился по реке, замирая где-то в таежных трущобах. Вот она, чусовская новь, которая пришла в «места пустые и леса черные!»
А километром ниже снова тишина, снова непролазная тайга по берегам. Дрожат над водой радужные стрекозы, взметнулась вверх серебряным комом и звонко шлепнулась вновь в реку крупная щука. Согнув дугой узкие крылья, почти касаясь воды, проносятся кулики и в неподвижном горячем воздухе отчетливо звучит их нежный свист. Но река снова делает поворот, и мы видим палатки, много палаток и дым многочисленных костров.
Геолого-разведочная партия. Раф узнает среди них своего бывшего преподавателя.
Разведчики недр тоже делают многое для того, чтобы превратить чусовскую глухомань в радостный счастливый край. Едва ли в каком-нибудь другом месте найдет геолог такое необозримое поле для своих исследований, как на Чусовой. Она с геологическим поистине терпением ждет разведчиков недр, чтобы раскрыть перед их глазами свои сокровища. А их, этих сокровищ, великое множество на чусовских берегах. Тут и ценнейшие породы известняков, гипса, алебастра, мрамора, тут и платина с золотом, и серебро с свинцом, и драгоценные камни, хромистые, медистые, бурые железняки, медный и серный колчедан, кобальт, никель, каменный уголь и, наконец, нефть.
Подходим к камню Волегову. Из-за страшной быстроты течения, крутизны поворота и узости реки, Волегов считался очень опасным для барок бойцом.
В 1858 году под ним разбились четыре барки, в 1861 году — пять барок. Камень острым, безжалостным клыком выдается в реку навстречу течению.
Быстро темнеет. Из-за дальнего зубчатого леса показывается смугло-золотая ущербная луна. На небо высыпали звезды, крупные, красные, теплые. В робком свете мы снова видим на берегу новые, из свежих бревен постройки. Оттуда тянет на реку тонким ароматом свежескошенного сена и сладким запахом парного молока. Там, в густой теплой полутьме, звонко и счастливо смеются невидимые парни и девушки. Жизнь крепкая, уверенная и радостная расцветает на древних чусовских берегах!
Плывем в полной темноте. Маяком служит яркий костер на правом берегу. Это немцы сигнализируют нам, что они остановились на ночлег под камнем Высоким.
Седьмой день
Мы обрастаем попутчиками. Кроме немцев, с нами идет еще одна лодка — два брата и сестра, студенты Московского и Свердловского университетов. Итак, целая флотилия из трех лодок.
Видимо, ночью где-то в верховьях прошли большие дожди, и Чусовая, подпертая шальной водой из бесчисленных своих притоков, взыграла по-настоящему. Плывут сорванные где-то бревна, доски, целые плоты. На рассвете пришли в наш лагерь старатели, мывшие золото немного выше нас, и сообщили, что ими перехвачены две беспризорных лодки. Немного спустя примчались перепуганные геологи, у которых взыгравшая Чусовая унесла эти лодки. Они были возвращены им при общем смехе и шутках.
Вышли ровно в девять. Плыть легко. Еще не жарко. Непередаваемо бодрит свежий речной воздух, пахнущий рыбой и сосной. Все переборы под водой. Кончились наши муки. Река вздулась, как обожравшаяся змея. Но половодье наделало немало бед. Затоплены не только «слюзки» старателей, залиты даже их шалаши. Мы видим, как старатели, прекратив работу, перебираются на высокие места.
Проходим камень Ершик. По виду совсем безобидный камешек, а слава у него плохая. В 1877 году, обходя его, пять барок разбились о подводные камни и затонули.
…Помнит Чусовая многие жуткие катастрофы. Случалось, что барка захлебывалась только одним бортом. Находившиеся в ней чугун или железо с грохотом скатывалось к одному борту, и барка опрокидывалась вверх дном, покрывая бурлаков своим днищем. Когда вода спадала, дно прорубали и из-под него вытаскивали изуродованные, раздавленные чугуном человеческие трупы.
Точных данных о том, сколько погибло на Чусовой барок, нет. Особенно крепко запомнили чусовляне годы — 1873, когда погибло 64 барки и обмелело 37 барок, и страшный 1877 год, когда за несколько часов разбилось 47 барок и в Чусовой утонуло свыше ста человек.
…Камень Бревенник сложен из очень непрочного известняка, наполовину разрушенного. Отвалившиеся глыбы образовали у его подножия груду подводных камней. Эти камни несколько раз убирались, но Бревенник насыпал на их место новые. Мы проходим это место особенно осторожно. Рулевой не садится ни на минуту. И все же частые удары то в борта, то в дно заставляют лодку зловеще потрескивать.
В деревне Сулем останавливаемся купить провизии. Разговариваем с продавшей нам молоко древней старухой.
В шутку спрашиваем:
— А медведи, бабушка, у вас водятся?
Она ответила спокойно, словно говорила о деле совсем обычном:
— Как не быть. У нас здесь лес верст на семьдесят без перехвата. Года не проходит, чтобы медведь скотину не задрал. Около самой деревни. Мой-от старик охотник, айда, гляньте, чо приволок вчера! — не без тайной гордости заканчивает она и ведет нас в избу. С печи, на длинном колу, свешивалась сушившаяся медвежья шкура с темно-сизыми кусками мяса на мездре…
Под Усть-Уткой попробовал свое охотничье счастье Раф. Из кустов, под самым носом лодки, начали выпархивать кряквы. Раф вертелся на корме, как на горячей сковороде:
— Утки… ах, чорт, утки!
А ружье его было запрятано от возможных дождей в чехол. Вытащил, собрал, зарядил. Утки исчезли.
Крайне интересен в геологическом отношении камень Романов, на вид невзрачный. Он сложен из известняков двух возрастов, при чем известняки более старые (девонские) лежат поверх известняков более позднего происхождения (каменноугольных). Камень Романов напомнил мне ватрушку, но перевернутую творогом вниз.
У камня Могильного есть замечательное место. Видишь, как река идет под уклон. Словно с горы катится. Кажется, что там, дальше, — обрыв, водопад, страшный, как Ниагара.
Нос «Уральского следопыта» врезается в мутные воды реки-притока Межевой Утки. На протяжении нескольких километров ниже своего устья мутная Межевая Утка идет, не смешиваясь с чистыми струями Чусовой. Так переболтали ее воду мощные электрические драги.
Межевая Утка — поистине платиновая река. В ее верховьях и по ее притокам открыто свыше 150 коренных месторождений платины. Здесь, в разное время, был найден ряд крупных самородков платины. Так, на реке Мартьяне были найдены самородки весом в 2, 3 1/2, 5, 6 и 8 килограммов.
На ночевку останавливаемся под камнем Желтым. В этот день пройдено 43 километра.
Восьмой день
Вчера, когда ложились спать, начало накрапывать. А когда проснулись, все еще моросил унылый, уставший за ночь дождь. Около двенадцати отошли уже километров пять от устья Межевой Утки, а ее мутная глинистая вода все еще не смешивается с чусовской.
Погода хмурится. Гадаем — будет дождь или нет? В это время проходим деревню Харенки. Раф, поглядывая на берег, говорит серьезно:
— Бабы с веревок белье снимают, значит, дождь будет. Верная примета!
И дождь, действительно, начинает накрапывать.
Под камнем Кривушей настораживаемся. В необычайной горной и речной тишине раздался вдруг шум мотора. Едва слышный, он порою как будто порывал невидимые заграждения и тогда трещал оглушительно и зловеще. И вдруг над хмурой, дикой Кривушей взмыла мощная стальная птица. Долго провожаем ее глазами.
Проходим знаменитый Кашинский перебор. Такого стремительного течения мы еще не видели. Здесь падение Чусовой на протяжении 420 метров — около трех метров.
Из пройденных за день камней, самый интересный, безусловно, Дыроватый. Эта каменная громада сложена из наклонно поставленных пластов известняка. В камне три пещеры, которые служили прежде жилищем для чуди. В одной из пещер найдены были костяные наконечники для стрел.
Останавливаемся на ночевку в дер. Пе