— Здравствуй, дядя, — пробормотал я.
— Так это ты, значит, того парня зубилой-то по голове? — спросил он.
— Я…
— Так и вперед делай.
— Чего там вперед, — перебил его Сеня. — Ты лучше ему про то, как в раю побывал, расскажи, и как оно там вообще… в раю-то…
— Как побывал? Так и побывал… Ничего тут, парень, особого нету. Побывал, и все…
— А как там, в раю? — не унимался Сенька.
— В раю как в раю… люди, они люди и есть… Что тут, что в раю… И начальство там тоже, как и здесь. Да-а-а. Много, парень, начальства… И еще тес у них там… Ну, дешевый! Много тесу! Прямо хоть даром бери!
— Это почему же? — спросил я, совершенно сбитый с толку.
— А потому, мил человек! Соображение иметь надо! У нас тут что? Ежели, скажем к примеру, помер человек — ему что? Сразу гроб требуется. А гроб-то из чего делают? Из тесу! Ага? Вот тут она заковыка-то и есть. Там ведь, в раю-то, люди не помирают. Зачем им еще раз помирать, коли они и так в раю? Вот оно тес-то и сберегается…
Эта длинная речь, видимо, совсем утомила Сениного отца, он свесил голову на грудь и сонно забормотал что-то.
— Пьяный, — с сожалением вздохнул Сенька, — с самого утра. Потому и рассказал плохо. Ладно. Пошли на то крыльцо. Я сам тебе расскажу.
Мы перешли на крыльцо избы, и он начал рассказ:
— Пьяница ведь он у нас, отец-то. Сам видишь. Сперва на медной шахте робил, потом завал там был. Сидели шахтеры под землей три дня. А как откопали их, начальство все на отца взвалило: плохо, мол, подпоры ставил, оттого и обвал. Ну его и выгнали. Он совсем запил. Пришел как-то раз домой еще по-за тем летом пьяный. Мы уже спим. И мамка спит. Лег он прямо на пол и уснул тоже. А утром мы встаем — видим: отец-то помер. Охолодал уже. Ну, мамка в голос… Пришли бабки. Обмыли, а там и гроб принесли, зелень пихтовую… Положили его в ту, старую, избу и позвали дедушку Кузьмича святое заупокойное писание читать. Знаешь, поди, дедушку-то Кузьмича? Ну вот. А он, дедушка-то, и сам, значит, выпить не дурак. Почитает-почитает, нальет стакашек, выпьет… Ну мы ему на ночь сороковку за труды поставили и закусить там, что требуется… И вот на вторую ли, на третью ли ночь — только не на первую — читает дедушка, стаканчик налил, отхлебнул от краев… Потом еще почитал, тянет руку за стаканчиком-то. Хлоп! Нет стаканчика. Он как глянул, так и обомлел: сидит, значит, отец в гробу, во всем покойничьем и остатки из стакашка себе в горло опрокидывает… Дедушка-то как сиганул на улицу через открытое окошко и давай «караул» кричать… Мы на дворе спали, вскочили, смотрим: а отец из окна глядит…
— Чего же это с ним было? — спросил я, потрясенный услышанным.
— Да одни говорят, сон такой был… литарический какой-то… А соседи вон считают, что все от пьянства… Вот он какой у меня, отец-то.
ЗАВОДСКОЙ „ИНСТИТУТ“
Неприметно появился в нашем цехе мастеровой Николай Сивков. Поначалу он был необщителен, молчалив, ничем из рабочей среды не выделялся, и мы, заводская мелкота, не сразу обратили на него внимание.
Душой нашей компании был Сенька Шихов, бойкий, веселый, острый на язык.
В обеденные перерывы ребята всегда толпились вокруг него. Садились мы, бывало, где-нибудь в уголок и, наспех покончив с едой, заводили разговоры.
— Вот Сашка саданул зубилой того, помните? — начал однажды очередную беседу Сенька. — Давайте, хлопцы, подумаем, как бы нам и самого Соловья-разбойника проучить.
— О чем разговор идет? Можно присоединиться? — спросил высокий худой парень, подойдя к нам.
Это и был Сивков.
Мы переглянулись, но Витька Суворов сразу оживился и подвинулся:
— Садись, садись, дядя Николай… Тут вся наша компания…
И, повернувшись к нам, пояснил:
— Дядя Николай мамке деньги приносил, когда отца «за политику» в тюрьму посадили…
— А про это много говорить не следует, — серьезно сказал парень.
— Так я же не всем… Это же свои ребята. Им можно, они не проболтаются… Мы, дядя Николай, про Соловьева толкуем: как бы проучить его.
— А зачем вам Соловьева учить? — улыбнулся наш новый знакомый. — Вы держитесь все вместе, дружно, артелью — и никто вам не будет страшен.
Сивков еще немного посидел с нами и ушел.
Н. Сивков (снимок 1928 г.).
Его совет нам понравился.
Канун петрова дня совпал в том году с воскресеньем. В субботу наши мастера поспешили скорей закончить сдельщину и засобирались домой. Мы сгрудились у чьего-то верстака и стали обсуждать планы на петров день. Цех почти опустел. В это время появился надзиратель сортировки Волокитин.
— А ну, огольцы, — обратился он к нам, — забирай метлы — и мигом убрать цех.
Вот тебе и раз! Выходит, спешили-спешили, работали-работали — и зря?.. Побоку теперь и лес, и голуби…
— Да ведь мы… — начал было Витька, но, увидев, что Волокитин уже ушел, безнадежно махнул рукой. — Эх жизнь!..
— У, Гроза деревянная! — погрозил Сенька кулаком.
Мы растерянно смотрели друг на друга, решая, куда же идти: за метлами или домой. Уборка цеха — работа не наша, а ослушаться боязно.
— Ну что, ребята, напустила вам Гроза пыли в глаза, нагремела, напыхтела и в лес улетела?
Обернувшись на этот голос, мы увидели Сивкова.
— А! Дядя Коля, — улыбнулся Витька.
— Ну, чего невеселы, буйны головы повесили? Цех убирать неохота?
— Ох, неохота, дядя Николай!
— А вы и не убирайте. Это сторожам делать положено, а их, должно, Гроза к себе домой послал конюшню чистить. Идите домой.
— А ежели оштрафует? — сомневался Витька.
— Не оштрафует. Ты свои сорок копеек честно заработал нынче?
— Ну, честно.
— Раз честно, иди домой. А уж ежели у него хватит совести оштрафовать — бастуйте. Из цеха не уходите, а работать не работайте. Мастера без вас как без рук. Цех встанет, Гроза напугается и отменит штраф. Понятно?
Еще бы непонятно! Понятно, как по-писаному. Мы уже собрались навострить лыжи, но Николай остановил нас:
— Только чур! Не болтайте, кто вам такую штуку присоветовал, а то меня за этот совет могут, пожалуй, и с завода попросить вежливым манером…
Дома за ужином я рассказал об этом происшествии. Мать беспокойно покачала головой:
— Ох, допрыгаешься, забастовщик!..
Но отец одобрил:
— Решили вы правильно. Штрафовать вас Гроза деревянная навряд ли будет. Чать, еще в пятом году штрафы законом отменили. И в книгах про то написано…
Долго тянутся трудовые дни, быстро летят праздники. Вернувшись в цех, мы узнали, что Волокитин все-таки оштрафовал всю нашу компанию.
— Что делать будем? — спросил Павел.
— Как что? — удивился Сенька. — Что решили, то и будем.
— Это он не по закону! — поддержал я Шихова. — Тятя сказывал, еще в пятом году закон вышел, чтобы штрафы отменить.
— Эй, вы, забастовщики, — торопили мастера, — а ну, давай заступай на работу.
— Нет, — покрутил головой Сенька, — робить не заступим.
— Это почему же? — поинтересовался Решетников.
— Уговорите Грозу, чтобы штрафу не было, тогда заступим!
И вся наша ватага вышла из цеха и расположилась у входа, на солнышке.
Мастера стали совещаться: без помощника много не наробишь, а время-то идет!.. Кое-кто ворчал, но Решетников согласился с нами:
— Надо помочь мальцам. Зря их оштрафовали.
По дорожке, ведущей к цеху, вприпрыжку бежал Волокитин.
— Ах, зачем эта ночь… — напевал он жиденьким тенорком.
Увидев нас на припеке, оборвал пение, вытаращил глаза и зашипел:
— Эт-то что такое? Почему не на работе?
— Потому что штрафуешь зря!
— Не по закону это!
— Сыми штраф — заступим робить.
Волокитин даже рот раскрыл от неожиданности. А когда понял, что мы не шутим, затопал ногами, заорал в ярости:
— Уволю, мерзавцы! Всех уволю!
— Пошто обутки бьешь, Иван Васильич, — подошел к нему Решетников. — Все равно на их штраф новых не сошьешь. Ставь им за субботу полный день — и точка.
Гроза деревянная рассердился пуще прежнего.
— Начальнику прокатки пожалуюсь! — завизжал он и кинулся к управлению.
— Ну, робя, беда, — покрутил головой Витька, — как пристукнет нас Шпынов — мокрое место останется…
— Не каркай, — хмуро оборвал Сенька.
Шпынова боялись все. «Без причины не налетает, а налетит — держись!» — говорили о нем старые рабочие. Мы присмирели.
«А не убраться ли подобру-поздорову в цех на место?» — начал подумывать я, но было поздно: Шпынов уже шел к нам, покусывая кончик светлого уса. У входа в цех он остановился, посмотрел по сторонам и обратился к семенившему за ним Волокитину:
— Так где же ваши забастовщики, Иван Васильевич?
— Вот-с, — указал на нас Волокитин.
Начальник прокатки нахмурился, посмотрел еще раз направо, налево, даже вверх взглянул и возмутился:
— Где? Говорите ясней! Не вижу!
— Вот-с, эти-с…
— Что-о-о?! — брови Шпынова взлетели на лоб. — Эти?! Шутить изволите, милостивый государь!..
— Помилуйте-с, Николай Николаич, какие шутки! Мальчишки-с, хамы-с, забастовку объявили…
Начальник прокатки запыхтел:
— Ну-с, допустим… Так кто же организатор и зачинщик этих… с позволения сказать, забастовщиков?..
— Вот-с! — Волокитин схватил за шиворот одной рукой меня, а другой Сеньку. — Они-с!
Шпынов усмехнулся, глядя на нас, и спросил несердито:
— Ну, так с чего же это вы задурили, господа зачинщики?
Сенька, немного путаясь, но в общем толково изложил всю историю. Начальник прокатки все усмехался. Эта усмешка успокоила меня, и, когда Сенька кончил, я вставил свой аргумент, казавшийся мне самым убедительным:
— Нас не по закону оштрафовали! Штрафы отменили в пятом году. И в книжках про то написано.
— О! — удивился Шпынов. — Да ты, брат, ученый?! И что ж, читал ты эти книжки?
— Читать не читал, а люди сказывали, — объяснил я.
— Так-так, учитесь, Иван Васильевич, у своих «забастовщиков», они пятый год лучше вашего помнят…