Сенька отмахнулся.
– Я и так полечу.
– Мэ-э-э, когда еще, а то прям чичас.
– Иде же твой ероплан?
– Мэ-э-э, а так, без моторчика и крыльев полетишь, Сенька Дерюжные Крылья!
– Я вот кэк дам промеж рог! – незлобиво воскликнул Сенька. – Так все слова позабудешь, овечья твоя душа.
– М-э-э, я баран. Я Александер Ма-ки-дон-ский, повелитель мира, – говорила Варька, все так же держа в руках курицу.
Курицу отпустишь, потом и не поймаешь. Эта и так запряталась в самый дальний угол двора, еле сыскали, случаем заметили. Тоже не хотела покидать хутор Дюрги.
– Ты бы, Александер, лучше помалкивал. Время царей миновало. А то, гляди, враз покатится твоя башка в шлёме с рогами, – нравоучительно ответил Сенька.
Трутень снова взвыл с тоскливой силой.
– Это он ему отвечает, – сказала Варька.
– Что?
– Сейчас переведу…
Но перевести не успела. Вдруг раздался окрик. Обернулись: на холме стояли сыновья Ладыги, Степка и Витёк, такие же длинные, кадыкастые парни, с палками.
– Вот оне, пастух с пастушкой!
– А я и слышу – воет ктой-то…
Сенька быстро встал.
– Стой на месте! – крикнули они в один голос, гогоча.
Сенька набычился, следя за ними. Те сбегали с холма, сильно отталкиваясь палками.
Подбежав, они остановились, разглядывая овец, барана, курицу в руках Варьки. Были они босые, в одинаковых темных портках и темных рубахах навыпуск. Глаза, так же глубоко посаженные, как и у батьки, следили горячо вокруг. Витёк был старший, но заправлял всем младший, Степка, с пушком над верхней губой, коротко стриженный, с оттопыренными ушами.
– Ну чиво, контра буржуйская? А? А? – спрашивал Витёк, снимая драный картуз с лакированным козырьком. – Куды намылилися?
– Сам контра, – тут же ответил Сенька.
– Чё?! – вскрикнул Витёк, наступая.
– Тшш, погодь, – остановил его Степка.
Он с интересом смотрел на Сеньку, Варьку.
– А то не контра? – спросил, усаживаясь подле Варьки.
Сенька отрицательно мотнул головой.
Степка ухмыльнулся.
– Ко-о-нтра. Элемент! Вот сеструха твоя… может, еще и не контра. А ты уже закоренел, Сенька Дерюжка. Как твой дед Дюрга. Вас и спутать легко.
– Гы-гы! – засмеялся Витёк, ширя лицо, показывая зубы.
– Ты говори, да не заговаривайся, – сказал Сенька.
– У нас мама колхозница, – напомнила Варька, косясь на братьев. – И дядь Семен с Дарьей.
– Ма-а-мка? А, ну ето да-а-а… Только и колхозники бывают бывшими. Скоро вышибут и дядьку Семена, и тетку Фофу из колхоза, лишенцами станут, – заявил Витёк, обходя сзади Варьку и трогая мешок за ее спиной.
В мешке сразу заурчал грозно Трутень. Витёк даже руку отдернул.
– Чиво эт там у тибе? Аль дите народилось в поле?.. И ты его уволакиваешь от контроля? Избавиться желаешь? А он хоть и кулацкий последыш, а все ж советский гражданин, хы-гы-хых!
– Дурак, – сказала Варька.
– Ну чего вам? – спросил Сенька. – В рань такую шастаете.
– Так с вами не поспишь, с контрой, всех будоражитя. То царские гимны там поете, то расхищаете социалистическую собственность революции и колхоза, – сказал Степка.
– Какую еще собственность?
– А вот хоть и эту, – ответил Степка, указывая на овец и барана. – После описи уже она считается обчественной. Указ вышел давно. Опись была? Была. Так и вот те на, чем возить, так лучше погонять.
– Она признана неправильной, – сказала Варька. – Не было схода.
– Ой-ёй, – дурашливо молвил Степка, толкая Варьку в бок, – какие мы сурьезныя, затейливыя, ай-яй, палец в рот не клади… А в поле две воли: чья сильнее? И ни отца, ни матери, заступиться некому.
– Наша воля такова: вертать овечек-то с бараном, – сказал Витёк. – А там разберутся – и про сход, и про опись, и про кулачество. Надо пождать, а не наутек пускаться. И курочку. И… что тама, в торбе-то?
– Да кот там, Трутень! – воскликнула Варька.
– Кот тоже подлежит конфискации али не? – спросил Витёк у Степки.
– А то как же. Он достояние массы трудящей, как и все вокруг. Это ранее котики и кошечки токо барыньке и грели ручки, а теперь – всем! – ответил Степка.
И Сенька готов был плюнуть и сказать: «Да забирайте!» Но его опередил Степка, и все пошло по-другому.
– Но я вот, что выскажу прямо, – вдруг сказал Степка. – Можно переиграть момент.
Все посмотрели на него. Степка обернулся к брату:
– Дай, Витёк, курнуть.
– У тебя своя, – ответил тот.
– И правда… – Степка полез в карман, достал коробку из-под монпансье, грязным толстым ногтем подцепил ее, открыл, набрал махорки, свернул из газетной полоски цигарку. – Ну хоть спичка есть для родного брательника?
Витёк бросил ему коробок. Тот прикурил и, щурясь, продолжил свою речь с дымом:
– А то и впрямь, ктой его знает, как оно по уму, закону, правилу, ну? Верно, Дерюжка? И чиво мы все задумали, что оно так, а может, и не так? Кто мы такие, чтоб решать – как выстрелом в яблочко?
Сенька переминался, глядел исподлобья, не понимая.
– Ка-а-роче! Гони их дальше, Сенька Дерюжка! Давай! – дозволил Степка и махнул рукой в сторону Каспли.
Сенька с недоверием глядел в бараньи круглые глаза молодого Ладыги и не знал, что делать.
– Забирай, отвязывай! – кивнул тот на барана.
Витёк с удивлением тоже глядел на брата.
– Батька ж наказывал… – проговорил он.
– Да что! – воскликнул Степка, жадно истребляя цигарку и кругля свои странные диковатые глаза. – Плохо лежит – брюхо болит. Да мимо пройти – дураком назовут.
Витёк еще сильнее удивился и воззрился на братца, как на полоумного.
– Ты чё мелешь… Чего ж мы… стороной, что ль?
– Да, Виктор Ларионович, – отозвался тот. – Стороной от овечек да барана. Не видали, не слыхали. Ты ж не сорока, что где посидит, там и накастит? Ну? Кумекай да помалкивай.
Сенька и вправду отвязал барана, потянул его, шагнул в сторону. Встала и Варька, но ее Степка придержал за плечи.
– А ты погодь, погодь. Не спеши.
Сенька остановился.
– Красны займы отдачею, – молвил Степка и почесал острый нос, невинно глядя снизу на Сеньку. – Чего стал? Иди. А ты сиди. – Снова притянул он книзу попытавшуюся встать Варьку. – Побеседоваем давай. О мировой там обстановке, странах вражеских…
– Да вы чего… – сказал Сенька, с трудом сглатывая.
Руки и ноги у него сделались ватными.
Варька сидела бледная. Витёк понял, куда оно идет, и, ухмыляясь, перехватил палку обеими руками и двинулся на Сеньку.
– Давай, давай, контрик! Ступай, забирай чужую собственность. Мы тебе не видали, не чуяли. И ты нас.
Степка поглядывал на свои уже топорщившиеся штаны, метал круглые взгляды вокруг, на Сеньку, на Варьку.
– Вали! – приглушенно крикнул Витёк на Сеньку, замахиваясь палкой. – А то ребра посчитаю! Да в реку к ракам пущу.
Варька снова вскочила, Степка схватил ее за бедра.
– Стоять! Куды? На потную лошадку и овод летит. Вота мы и прилетели. А ты и впрямь взопрела, убегаючи, краля… Ну, ну, не брыкайся. Весна-то какая! Соловушки! Жилы бурлять!.. Поиграй бедрами-то, поиграй…
– Ты, сука ладыжская! – крикнул Сенька, бросая веревку и кидаясь назад.
Но его перехватил сильный длиннорукий Витёк.
– Ай! – взвизгнула Варька.
Степка накрыл ей ладонью лицо.
– А хто тута поминает мое доброе имечко да нехорошим словом?! – раздался издали окрик.
И все вмиг оцепенели, как в сказке. Повернули головы. По склону холма широко вышагивал сам Ладыга в расстегнутой шинели. Степка сразу отпрянул от Варьки, вскочил. Отпустил Сеньку и Витёк.
– Батя! – воскликнул он. – А тута мы, это…
– Глянь-ка, контру-то перехватили! – пришел ему на помощь Степка.
– Вижу, что перехватили, – отвечал тот, приближаясь и сверкая угольями глаз. – Молодцы.
Сенька припомнил затрещину и понял, что они с Варькой окончательно влипли. От этого кадыкастого длинноногого дезертира не жди добра.
Ладыга весело оглядывал овец, барана.
– Значит, перехватили. Добре, добре.
– Ага, батя.
– Токмо зачем же баловать-то? – вдруг спросил Ладыга, остро взглядывая на одного сына, на другого.
Степка потупился:
– Так оне саботаж устраивают. Не отдают.
– Чего она тебе не отдает? – спросил Ладыга.
Степка опасливо посторонился. На скулах Ладыги ходили желваки.
– Не… ну они же сбёгли, – бормотал Степка, – имущество уперли, вот токо овечек мы и перехватили.
– И что? – вопрошал Ладыга, тёмно глядя на него, вздувая ноздри. – Девка-то тебе не овечка! Знаешь, как это называется? Хужей, чем саботаж! Подрыв авторитета партии. И не намеренный ли? А? А это уже контрреволюционной деятельностью пахнет. Троцкистским говном! За такое – на месте вэмэнэ!
Ладыга сильнее распалялся.
– Да ты, чё, батя, – проговорил Степка, хлопая круглыми глазами. – Какое контрреволюционное… Ну ущипнул ее разок. Хых…
– А вот тебе и хых! Хых под дых! Я те покажу, забудешь свой нахрап! Выхолощу жеребца. И тебя. Враз волами заделаетеся.
– У жеребца конская порода, – пробормотал Витёк, – дак, как же он волом сделается…
– Порода? Наша порода тружеников и строителей нового, а тех, которые держатся за старое, – в перековку, в тайгу, к ледяному морю, ну а нет – так в расход, ясно?
Сыновья молчали.
– Я говорю: ясно?
– Ясно… Но мы же всю ночь бегали как угорелыя, – сказал Витёк. – Ловили этих подкулачников. Ну с разгону не токо ущипнешь, а и глазья в глазунью побьешь.
Ладыга сопел, оглядывая строго овец, Варьку, Сеньку, братьев, курицу.
– Ущипну… погоди, кобелька тебя, пащенка, тэ-э-к ущипну, што… – Ладыга повернулся к Сеньке. – Ну вот что. Хватит. Утренняя сходка заканчивается. Заворачивайте свое стадо и гоните обратно. Оно теперь нацина… лизированное.
– Не погоню, – ответил Сенька.
Все тут же воззрились на него.
– То есть как это? – спросил Ладыга.
– А так. Не погоню, и все. Забирайте! – И он повернулся к Варьке. – Пошли, Варька.