– За что же награждать-то? – возразила Галина Степановна. – Соль-то кому досталась?
– Еще неизвестно! – воскликнул подросток.
– А их и не осудили, – сказал Петр Ефремович. – Оправдали. Я читал. Там защитник у них был – не человек, а съезд народных депутатов. Меньшагин, три часа свою речь держал, да так, что зал вскочил с аплодисментами. Это же недавно и было – в марте.
Женщина через час, наверное, вернулась с целым тюком травы.
– Вот, простыни там сыскала, – говорила она, развязывая обгорелые перепачканные простыни и насыпая травы перед коровой.
– Дай жа и моей Милке, – попросила бабка.
Женщина недовольно покосилась на козу, но немного травы дала и ей.
– Дядя Илья Прохорович, – проговорила Ира, – надо было и мне Борьку привести, а?
Илья молчал.
А город всё горел. И после некоторого затишья его снова затрясло от взрывов, пальба на Днепре усилилась. Один из снарядов опять ударил в стену где-то около башни Веселухи, той, в которой и хранилась соль. Бабка перекрестилась.
– А сольцы-то надо бы набрать, – сказала она.
– Там наверняка заперто, – предположила Галина Степановна, шмыгая носом.
– Так что ж… – откликнулась бабка и зыркнула на Илью, на Петра Ефремовича, заправляя выбившиеся волосы под платок. – Есть и у нас мушшины.
– Это уже будет мародерством, – заметил Илья.
– Чего? – не поняла бабка.
– Воровством, – пояснил он.
– И-ии-их, – отозвалась бабка. – А когда немец взломает, это будет-таки по-благородному, ага?
– Наши еще ударят, дадут им жару, – подал голос подросток.
– Отбить эту часть города будет очень трудно, – сказал Петр Ефремович. – Мосты взорваны. И немец здесь укрепился.
– Но они же полезут через Днепр? – не унимался паренек.
– Кто?
– Немцы!.. А наши что, не могут?
Петр Ефремович покачал головой.
– У нас, видно, нет таких сил…
Послышалось тарахтенье моторов. Все примолкли. Подросток осторожно выглянул из башни, хотя мать на него и шикала.
– Мотоциклисты, – сообщил он.
И в этот момент корова протяжно замычала. Хозяйка замахала на нее руками, дернула за веревку, покраснев от натуги и выпучив глаза. Но один мотоцикл заработал на сбавленных оборотах напротив башни. И вскоре в арке появились две фигуры в касках.
– Ja. Und wer bist du? – громко спросил один.
– Das ist ein Kolchos! – откликнулся другой.
Оба засмеялись. Люди в башне молча глядели на них.
– Hier nehmen Sie das Wasser! – воскликнул один.
– Он просит воды, – сказал Илья.
Галина Степановна взяла кружку, зачерпнула из бочки и подошла к немцам. Немец, просивший воды, принял кружку и залпом осушил ее. Показал знаками, что хочет еще. Галина Степановна снова набрала воды и поднесла ему. Он выпил и, утирая губы, кивнул на товарища, мол, и ему. Галина Степановна и второму принесла воды. Но тот, едва поднес кружку к губам – сморщился, быстро взглянул на Галину Степановну, потом на товарища. Брови его ломались, лицо кривилось.
– Ich will nichts von dem Zeugs, – проговорил он.
– Genau genommen ist es Wodka, – со смехом ответил первый и сунул кружку Галине Степановне, расплескав немного воды.
Но другой перехватил кружку и, опрокинув ее, вернул женщине.
– Aber ich bin nicht so der Trinker, also… – проговорил, он, круто поворачиваясь на каблуках и направляясь к арке.
– Danke, verrückte Dame, – сказал тот, что пил, уходя.
Мотоцикл затрещал громче, и его звук стал удаляться.
– Чего они балакали там? – спросила бабка.
– Один не хотел пить гадость, другой пил… Потом что-то про колхоз, – вспоминал с трудом Илья. – И называл вас, Галина Степановна, кажется, сумасшедшей…
– Тьфу! – плюнула бабка. – Сам-то он хадость. А вода ведь из святой крынички.
Так называли сказки бабы Марты из Горбунов, тут же вспомнил Илья: крынички.
– …А мог бы просто дать очередь… – проговорил задумчиво Петр Ефремович. – Ты, баба, язык-то за зубами держи, среди них есть и понимающие.
– Да, нам сегодня такой попался, – подтвердил Илья.
– А у мене уж и зубов-то нема! – откликнулась бабка.
36
Ночь пришла снова теплая. Стрельба поздно вечером поутихла, наверное, сражающиеся отдыхали и ужинали. В башню еще заглядывали немцы. Подросток, все-таки умудрившийся ускользнуть от пригляда строгой матери, рассказал, что по всей стене стоят немцы и что они затащили наверх пулеметы и подняли минометы. Все думали, что сейчас их отсюда и выгонят. Но нет. Немцы больше не обращали на них внимания. Иногда доносились их голоса.
Что ж, когда-то эту же стену взялись охранять поляки с литовцами, а русские под началом воеводы Шеина держали город в осаде, били по стенам из пушек, а один участок и подорвали, – он называется сейчас Шеинов бастион, потому что поляки пролом заделали землей.
Все как будто повторяется. Запад снова ломает Русь. Города покоряются в конце концов, а леса – нет. Оковский лес, лес трех рек, никто так и не смог полонить. И при Сигизмунде Третьем из высокого и таинственного родника истекали эти великие реки, а по сути, одна речь – русская. И при Наполеоне. А речи ничего не сделалось. Малый срок? А Смоленск полтораста лет был польско-литовским. Юрий Крижанич – сербский… или хорватский? – ученый муж, приехав в Смоленск в середине семнадцатого века, услышал на его улицах только польскую и литовскую речь, да еще и латынь.
…И все равно речь вернулась, да и как же иначе, если стопы его, города, омывает Днепр. Днепр – река славянская. Как и Волга, и Западная Двина. Такова и речь этой земли.
Смогут ли новые рыцари Запада сковать эту речь?
Илье пришел на ум известный исторический анекдот про Ксеркса, который высек море. Море секли плетьми и бросали в него цепи. И даже отрубленные головы надсмотрщиков, которые якобы были виновны в том, что буря разметала понтонные мосты, погубив многих персов.
По сути, любой властитель, задумавший поработить тот или иной народ, – безумец, который пытается высечь море и надеть на него цепи.
Но сила немцев велика. Это чувствовалось во всем. Даже в том, как выглядели солдаты вермахта.
Илья не знал, что будет дальше.
Он устроился на ночь уже не на досках, а на кусках обгоревшего шифера и толя, притащенных с пожарищ. Свои доски он уступил девочке. Рядом с ней пристроился и подросток, звали его Алешкой. И остальные кое-как улеглись. Все, кроме бабки. Она спать не хотела, сидела у входа маленьким согбенным стражем, что-то бормотала себе под нос.
В башне пахло дымом, коровой, сопревшей травой. В общем, обычные деревенские запахи. Но с улицы наносило резкими запахами гари, пороха, ядовитыми и катастрофическими.
И никто в башне не мог уснуть. Тем более что ночью стрельба возобновилась, полетели снаряды. Правда, немцы на стене пока не стреляли. Бой разгорался на Днепре.
Илья ворочался на своей лежанке, вставал, пил воду из бочки, пахнущей огурцами, и чесноком с перцем, и смородинным листом, снова ложился.
Ему вспоминался стих про одного грека, поэта… То есть сам грек этот стих и написал – о том, что он устал воевать, и, хотя в копье его замешены хлеб и вино, он лишь стоит и смотрит, опершись на это копье. Как его звали? Архилох или Алкей… Он бросил свой щит и убежал с поля боя, да. И потом не постеснялся об этом поведать в стихах. Архилох. Илья уже точно вспомнил. И еще одну подробность: спартанцы прогнали его прочь за этот стих. Да, об этом сообщил Плутарх, так и есть. Два с половиной тысячелетия отсюда до него.
Как странно выглядит все, что произошло в те далекие времена. Как будто люди были другими: выше, сильнее… А на самом деле греки, например, вряд ли они отличались от современных, от того же носатого и чернявого Борьки Желны. Но все кажутся мраморноволосыми и мускулистыми гигантами.
Под утро Илья очнулся, выбрался из башни. Люди в башне как будто все же забылись сном. Кто-то посапывал, Петр Ефремович храпел. Шумно вздыхала корова.
Илья озирался. Справа, ниже Соборной горы, вспыхивали догоравшие дома. Темноту пронзали очереди. Перестрелка шла на Днепре.
И с запада нарастал гул. Летели самолеты. Возможно, они и разбудили его.
Самолеты приближались.
Вот они, потомки Отто Лилиенталя!
Илья оглянулся на стену. Немцев видно не было. Наверное, они где-то скрылись, оставив часовых. И вскоре он разглядел прислонившуюся к зубцу башни фигуру.
И в следующий миг кто-то крикнул:
– Halt!
Илья обернулся. Чуть ниже, на улице Тимирязева стояли два немца в касках, с винтовками за спиной.
«Черт дернул меня выйти», – подумал Илья, еще мешкая в надежде на что-то. Но немец поднял винтовку и, может, клацнул затвором, да этого уже не было слышно в гуле самолетов, летевших над городом. Пришлось подчиниться.
Илья подошел. Окликнувший его солдат держал винтовку наперевес.
– Ja, wer will das wissen? – спросил он.
Кажется, спрашивал, кто Илья есть. И вдруг ему захотелось ответить: Архилох. Или – Сновид.
– Ich… – вспоминал Илья, – Ich… Einwohner… der… der Stadt…
Мол, я – житель города.
В это время самолеты начали сбрасывать бомбы за Днепром. Оба немца посмотрели в ту сторону.
Один из самолетов, отставший от основной группы, шел правее собора… он летел уже над оврагом, по которому проходила улица Зеленый ручей. И первую бомбу он сбросил прямо на Зеленый ручей. Немцы оглянулись.
– Mann! Was hat er denn bloß vor?! – воскликнул один.
Черта поминает, сообразил Илья.
А самолет неумолимо приближался, и следующая бомба уже с воем неслась прямо на крепость.
– Mann!..
Оба немца кинулись вниз по улице. Илья – за ними. Они резко свернули к обочине и рухнули плашмя в сточную канавку. Илья тоже. И бомба упала все же ниже улицы Тимирязева, но другая – в крепость, и земля качнулась. Самолет прошел дальше, Илья быстро встал и сразу увидел проломленную кровлю башни Позднякова. Из башни, из ее бойниц, из арки врат валила пыль с гнусным ядовитым дымом. Высоким лютым голосом – не ревела, а трубила корова.