Илья поправил очки и махнул рукой.
– Что-то успели, но многое – нет. Оставлено на разграбление. Старинные манускрипты, грамоты, иконы, печати…
Он замолчал. Вид у Ильи был потерянный. Анне захотелось его привлечь, погладить по голове. Она встряхнулась.
– Но… значит, ты не обедал?!
Илья молчал, глядя сосредоточенно куда-то в сторону.
– Пойдем к Станиславу Маркелычу, мама что-то приготовила.
Илья отстраненно взглянул на нее.
– А где… герр Фурман?
– За ним приехала машина, и он куда-то укатил. Иди, ты же помнишь, где дом Шведова?
– Ну помню.
– В конце Заречной, – уточнила все-таки она.
– А ты?
– У меня работа.
– Давай я отпрошу тебя у Маркелыча? – предложил Илья.
И он так и сделал.
Вдвоем они пошли на Заречную. Илья рассказал, что успел все сообщить Палену, и тот сразу обещал помощь, так что Смарокова можно считать обезвреженным.
По пути им попадались касплянцы. Илью узнавали не сразу, некоторые удивлялись, но большинство – нет. Время удивляться уже прошло. Слишком много событий свалилось на Касплю за эти летние и осенние месяцы.
Дул ветер, лужи казались синими, а на середине дороги были всё такими же мутно-глинистыми, как обычно. Собаки почти не лаяли. Это заметил Илья. Аня объяснила, в чем дело.
– Новый собачий порядок, – добавила она.
– А порядок действительно новый, другой, – откликнулся Илья.
Она быстро взглянула на него сбоку. Он блеснул в ответ стеклами.
– Да. Я не знаю, как это растолковать… Все-таки разруха большая. Ты бы не узнала Смоленск. Только каменные дома и уцелели, да и те не все. А деревянные выгорели почти вовсе, напрочь. Но управа действует. Водопровод восстановлен. Электростанция свет гонит. Кирпичный завод выдает кирпичи. Ну радио… На самом деле, не мелочь. Если видеть эти руины. «Новый путь» выходит даже. Газета. Хлеб выпекается. Больницы работают. Собор открыт! Я раньше никогда в жизни и не был там на службе. А вот побывал, услышал. Меньшагин верующий. Он же в Красной Армии служил, и оттуда его поперли за религиозные убеждения, как говорится. Я удивляюсь, как же это его раньше на руководящую должность не выдвинули? Он прирожденный руководитель-хозяйственник. Все у него получается. Хотя он и не пошел бы при советской власти… Он называет ее кровопийцей.
– А немецкую? – быстро спросила Анна, перешагивая лужу и оскальзываясь.
Илья подхватил ее за талию, мгновенно ощутив ладонями дивную тяжесть литого девичьего тела.
Какие странные обстоятельства, думал он, глядя на нее и вокруг и как бы не узнавая ничего и все узнавая до мельчайших подробностей. Этот солнечный ветер, синева небесная, голос Ани, недавняя беспощадная ругань отца, слезы сильно постаревшей матери превращались в яркий калейдоскоп, и в нем и находилось сознание Ильи, рассыпавшееся на мелкие частички. Он не мог сосредоточиться.
Каспля была родной и бесконечно чужой. И вон синеет и пламенеет озеро. Илья жадно всматривался в озерные дали, будто мог увидеть ту самую дальнюю деревню Горбуны, где жила когда-то – в прошлой древней жизни – добрая старушка Марта… Марта Берёста. Надо же, какое у нее было прозвище.
И сейчас она представилась ему и вправду берестяной какой-то, – вот живой березой над просторным озером. У корней ее чистейшая крыничка.
Может, и все происходящее – ее крыничка, очередная сказка про околдованное село, охваченное злыми чарами, да не только село, а уже, наверное, половина Руси.
Они пришли в дом Станислава Маркелыча. В кухне шумел самовар. Пахло жареной картошкой с луком. Пелагия Сергеевна хлопотала, накрывая на стол.
Илья озирался с любопытством.
– Илья, мой руки, – говорила Пелагия Сергеевна, – и садись… А Павел? – спрашивала она озабоченно. – Где же он?
Илья пожал плечами.
– Ну наверное, в церкви.
– Надо его позвать. И того видного полковника.
– Он не полковник, – возразил Илья. – Майор. Он, небось, в комендатуре. Там его и накормят, не беспокойтесь.
Пелагия Сергеевна прямо посмотрела на него и потуже затянула концы платка под подбородком.
– Илья, – сказала она со вздохом, – мое беспокойство… об Анечеке.
Илья кивнул.
– Я уже рассказал эту историю Хупелю.
– Да?! – воскликнула она, вскидывая брови и сияя серыми глазами. – Правда?
– Он обещал посодействовать. Уж через Фурмана нагонит страху на Лёвку… Хм, Лёвка… Надо же.
– Но я все-таки схожу до церкви, – сказала Пелагия Сергеевна и начала собираться.
– Мама! – воскликнула Анна, снимая с нее пальто. – Да хватит уже, а?!
В это время из комнаты донеслась чарующая музыка. Все остановились и замолчали.
– Ох, я не знаю… не знаю… – проговорила Пелагия Сергеевна, усаживаясь и сжимая ладонями виски, когда музыка умолкла. – Он же такой обходительный… И приехал.
Илья усмехнулся, цепляя вилкой жареную картошку с луком и отправляя ее в рот.
– У него свой интерес, тетя Пелагия, – проговорил, с хрустом жуя картошку. – А что это было?
– Музыкальные часы, – объяснила Анна.
– Варшавские? – тут же спросил Илья. – Как же, как же, все о них слышали, только единицы слышали их.
– А какой же у него интерес? – спросила Пелагия Сергеевна, тоже приступая к обеду и взглядывая на Илью.
– Архив. Вы же ему сказали, что часть уцелела?
Пелагия задумалась, дотрагиваясь до горбинки на носу, и вспомнила, что действительно в первое его появление рассказывала об этом:
– Точно. Но… ведь нашу библиотеку и все увез к себе Смароков.
– Так у него всё? – спросил Илья.
Пелагия Сергеевна кивнула.
– Значит, надо организовать перевозку к вам, – сказал Илья.
– Куда? Наш дом ведь занят, Илья, – напомнила Анна.
Он взглянул на нее, перевел глаза на Пелагию Сергеевну, хмыкнул.
– Ну тогда сюда… Если Маркелыч не против. Вообще у немцев тоже жилищный вопрос остро стоит. Они в Смоленске запросто выгоняют людей и сами заселяются. А куда тем деваться? Комендант требует, чтобы они отправлялись по деревням. Но кому они там нужны? Борис Георгиевич возражает, что это посылать людей на верную погибель.
– Комендант?
– Борис Георгиевич? Меньшагин, бургомистр. А комендант – немец. И знаете, что придумал Меньшагин? Только – никому ни-ни.
Пелагия Сергеевна и Анна кивнули.
– Пишет на домах: «Typhus». Тиф. Большими буквами. Немцы тифа как огня боятся и не лезут в дома.
– Меньшагин? – переспросила Пелагия Сергеевна. – Юрист?
– Адвокат. А вы откуда знаете?
– О нем Роман говорил. Он хотел, чтобы его защищал этот Меньшагин. Да не получилось. – Пелагия Сергеевна тяжело вздохнула. – Хотел, чтобы Меньшагин защищал его и… «Князя Серебряного». – Она покачала головой.
– Эта книга и так-то слишком свободолюбива. А уж ваш батюшка превратил ее в… в… – он помахал вилкой, подыскивая определение, – в обвинительный акт.
Пелагия Сергеевна испуганно на него посмотрела.
– Какой еще акт, о чем ты, Ильюша? Это было просто представление, – возразила она.
– Как сказать и посмотреть, Пелагия Сергеевна. А многоглазый Аргус наш именно так и смотрит: глаз-то много, а во всех одно и то же… Ненависть и подозрение. Ненависть и подозрение. Одно вытекает из другого. Толстой как будто зеркало подставил Сталину. «Князь Серебряный» и есть такое зеркало. – Илья помолчал. – Хотя… нет. Одного зеркала уже мало. Тут у нас целая уже зеркальная комната. Пытки и трупы умножены. Борис Георгиевич поведал об этих масштабах. И об этом так называемом правосудии. Иоанну Грозному такой кровавый пир и не снился.
– Ильюша, ты кушай… – напомнила Пелагия Сергеевна.
После слов о пире это прозвучало как-то глупо, но что уж, так часто и бывает, одно бездарно соседствует с другим, и поправить это невозможно.
Илья отложил вилку и, благодаря, встал.
Пелагия Сергеевна и Анна смотрели на него.
– Но ты же не пил еще чая, – сказала Пелагия Сергеевна.
– Некогда чаи распивать, – сказал Илья, – надо, действительно, организовать все…
– Нет, – решительно сказала Пелагия Сергеевна, тоже вставая и насильно усаживая Илью. – Выпей чаю. Десять минут ничего не решат.
– Ну ладно… – согласился Илья.
– Но как… как Пален этот оказался цел и невредим-то, а? Госпиталь ихний ведь разбомбили? – уходя к самовару у печки, спросила Пелагия. – Просто чудо какое-то… Я его как увидела… Матерь Божия.
– Просто подвернулась поздно вечером оказия, он и уехал, – объяснил чудо Илья.
Пелагия Сергеевна наполнила кружку, долила туда из заварочного чайника пахучей заварки и подала Илье. Вместо сластей были знаменитые яблоки фельдшера. Илья тут же звучно откусил от тугого сочного яблока.
– Как мед, – проговорил он, изумленно расматривая яблоко, и взялся за кружку.
– Илья, – подала голос Анна, задумчиво глядя на него, – а ты не знаешь, зачем они собрали в нашем доме стариков Тамарки, детей и остальных? Для чего?
Илья посмотрел на нее сквозь отуманенные стекла, отвернулся, снял очки, достал платок и протер стекла.
– Не знаю.
– Илья, – снова позвала его Анна и больше ничего не говорила.
Он шумно отхлебнул чая.
– Мм, душистый… – Взглянул сквозь чистые стекла на девушку, все не сводившую ореховых глаз с него. – Не знаю, не знаю, – с раздражением повторил он. – В Смоленске их тоже собрали еще в августе.
– Где?
– В Садках за Днепром. Тоже выгнали оттуда жителей, ну из домов, а евреев туда заселили и запретили куда-либо без разрешения выходить.
– Это этот… Меньшагин твой?
– Он не мой. Бургомистр. Гетто устроила немецкая комендатура. Бургомистра только уведомили об этом. Он, наоборот, как-то помогает им.
– Кому?
– Евреям в Садках. В его распоряжении оказалось много соли, в Крестовоздвиженской церкви, это, знаете, сразу за Днепром? Потом в башне Веселухе. И он им отпускает много соли для обмена, хотя это и запрещено.
– И что?
– Ничего. Водят их на какие-то работы.
– А дальше?