«Узнает или не узнает?» – думал тот.
– Летчик, – проговорил бородач. – Что ж, германец оказался проворнее? – Он кивнул на землянку. – Входите.
Они вошли в землянку, довольно просторную, с печкой, нарами, широким столом, колодами, заменявшими табуретки. Гвоздивцев зажег лампу.
– Садитесь, – предложил бородач и сам сел в широкое затейливое кресло из коряги, не спеша достал кисет, трубочку, набил ее.
– Прокоп Савельевич, – проговорил Гвоздивцев, – угощусь?
– Угум, – отозвался тот, пододвигая ему кисет.
Гвоздивцев откуда-то достал обрывок газеты, ловко свернул цигарку.
– Ну, – сказал Прокоп Савельевич, оборачиваясь к Арсению и попыхивая трубочкой. – Рассказывайте всё, как оно есть, без утайки.
– Дайте пить, – проговорил Арсений.
– А вон, в кадушке.
Арсений шагнул в угол и действительно разглядел деревянную кадушку с черпаком, зачерпнул.
– Стой! – окликнул его Гвоздивцев, вставая и подавая кружку. – Ни тиф, ни дизентерия нам тут не нужны.
И Арсений начал пить. Вода припахивала дымком и болотом, но была самой вкусной на свете. Он осушил одну кружку, потом другую.
– Не лопнуть бы, – пробормотал Гвоздивцев, смоля цигарку.
Арсений, отдуваясь, отошел от кадушки.
– Разрешите сесть, – сказал он.
Прокоп Савельевич поднял брови, огладил литую бороду.
– У него рана, – сказал Гвоздивцев. – Нарвался на сук, когда приземлялся…
Прокоп Савельевич кивнул.
– Садись.
Арсений сел, безвольно опустил плечи. Потом взглянул исподлобья на Прокопа Савельевича.
– Вы меня не узнаете?
Гвоздивцев и Прокоп Савельевич уставились на него сквозь дым крепкого самосада.
– Год назад на Гобзе мы стояли с друзьями в походе…
Прокоп Савельевич шевелил густыми бровями, смотрел внимательно.
– Погоди… Припоминаю, – молвил он, вынув трубку изо рта и направив дымящийся влажный чубук на Арсения. – Два парня с девахой были?
Арсений закивал с кривой улыбкой:
– Да, да…
– Так ты… который?
– Я внук Дюрги.
– Ба! Дюрги из Каспли?! – воскликнул Прокоп Савельевич. – Это ты? Тот парень?.. Дай-ка посмотреть… Ну и ну. Год назад? А по тебе, если судить, так уж годков… этак десять тому назад. А? Посмотри, Петро, – пригласил он Гвоздивцева, хотя тот и так смотрел с любопытством. – Прошлым летом я ехал от лесника Матвея Прасолова. И у них там, у ребят этих, палаточка на речке стояла. Девчонка такая пригожая, с теплыми глазами, что-то готовила… Где-то сейчас она… А он – внук одного коневода, ну не коневода, а знатока и ценителя. Варяжка-то от его жеребца, от хуторянина и хорошего крестьянина Дюрги, ну а по нынешним временам – кулака. Бежавшего однажды со своей старухой в Эстляндию, страну хуторов… И я ему даже в этом помогал. Да-а, – молвил он, снова оглаживая свою огромную бороду и хитровато поглядывая на Арсения, которому, конечно, все эти подробности слышать сейчас было крайне неприятно. – А внук-то – высоко взлетел. Вот бы подивился дед Дюрга. Да ты… как тебя величать?
– Старший лейтенант Жарковский, Арсений Жарковский.
– Да, товарищ старший лейтенант, ты можешь не сомневаться насчет моего начальника штаба. Петр Викентьевич и сам немало вынес и пережил. Как и все мы тут… Где же ты служишь? Как сюда залетел? Рассказывай.
– Кури́те, старший лейтенант, – предложил тут же Гвоздивцев.
Арсений посмотрел на него, похлопал себя по карманам. Но папирос не было, видно, забыл. Хорошая примета. Гвоздивцев взглядом спросил у Прокопа Савельевича дозволения снова угоститься его табачком, и тот дозволил, кивнув. И Гвоздивцев оторвал полоску газеты и, насыпав на нее самосада, придвинул к краю стола.
– Мастери сам, старший лейтенант.
И Арсений взялся вертеть цигарку. Не очень-то получалось.
Прокоп Савельевич и Гвоздивцев посмеивались, глядя на его старания.
– А пехота к этому делу привычная, – проговорил Гвоздивцев.
Наконец цигарка была готова, и Гвоздивцев поднес ему керосинку. Арсений прикурил, затянулся глубоко – и выпустил дым с блаженством.
Затягиваясь, он рассказывал о последнем бое, о задании, потом и о своей службе…
– Понятно, понятно, – проговорил раздумчиво Прокоп Савельевич. – Сейчас надо пойти к нашей медицине, к сестричке Нинушке. В наш госпиталь. Пусть обработает, перевяжет. Потом ужин. А разместишься ты…
– Пусть у меня квартирует, – сказал Гвоздивцев.
На том и порешили.
Рыжая бледная Нинушка в веснушках, медсестра лет пятнадцати-шестнадцати, осмотрела рану и перевязала чистыми тряпками, подложив вместо ваты мох. Больше никаких лекарств у нее и не было.
– А мы привезли вам медикаменты, – заметил Арсений, наблюдая за ловкими движениями тоненькой девчушки.
Она быстро взглянула него снизу.
– Кому это?
– Ну, партизанскому отряду Бати. В Корево, – уточнил Арсений.
– А-а, – отозвалась девушка-подросток. – Наш-то батя – Лесничий.
– Хм… Так это не одно и то же?
Девчушка покрутила головой.
– Не-а. Хоть их и путают, бывает. Обои с бородишшами. Мы сами по себе. А вы летчик?.. Здорово там, в небе? Чисто?.. Да страх какой. Бабахнуться об елку. Дайте я вам иголки выну.
– Не надо, я сам.
– Вы, товарищ летчик, не спорьте. У меня пинцет имеется.
И она достала из сумки с красным крестом устрашающего вида пинцет и, склонив над Арсением свое бледное лицо, усыпанное веснушками, начала им вытаскивать иголки. Арсений невольно дернулся.
– Чиво вы? Больно? – удивилась девчушка.
– Да ерунда, это я так. Нечаянно.
– Конечно, ерунда, – говорила девчушка, дыша на него тепло и чисто. – Вот пять дней назад ногу пилили Маркову… Это было больно.
– Кто пилил?
– Как кто? Я и пилила, – откликнулась девчушка. – Исай притащил ножовку, продезинфицировали на огне, дали Маркову самогона, и всё. Все забоялися пилить, говорят, раз ты хирург, то и пили. Ну какой я хирург? Год отучиться успела на медсестру…
– В Смоленске?
– Угу.
– Моя одна знакомая тоже училась… Из Каспли.
– Я из Слободы.
– …И где сейчас этот Марков? – спросил Арсений.
– А его отнесли как раз в Корево, там все ж таки госпиталь. И самолет должен был забрать на Большую землю.
– Мы с товарищем Самоедовым и сопровождали этот самолет, – сказал Арсений.
– Правда?.. Как же вы так… дали себя подстрелить?
Арсений пожал плечами. Что он мог ответить?
В сумерках уже плыл запах съестного. Но Арсений, доковыляв до землянки Гвоздивцева, едва прилег на указанные нары слева от входа, так сразу и исчез для себя и для всего мира.
– …добудиться не мог, пришлось всю кашу самому оприходовать…
Арсений бессмысленно озирался, морщил разламывающееся лицо, не понимая ничего.
– …говорю, хватить уже дрыхнуть, товарищ летчик, завтрак поспел, вставай, иди мыться.
И Арсений наконец разобрал при свете керосинки лицо кучерявого человека в пилотке. Начальник штаба. Какого штаба?.. При отряде… Лесничего.
Умывшись на улице из рукомойника, прибитого к сосне, Арсений вернулся в землянку. На столе стояли два котелка, один с чаем, другой с кашей. Возле них – горсть сухарей.
– Вот и все партизанские разносолы, – проговорил Гвоздивцев, усаживаясь за стол из еловых плах, снимая пилотку и пытаясь причесать курчавые волосы. – А небось, и в этих краях устраивалась база. И не одна. С боезапасом, тушенкой, медикаментами, всем необходимым… – Он достал фляжку и плеснул пахучей жидкости в кружки. – Давай, старший лейтенант, за благополучное приземление.
Чокнулись и выпили. Это был ядреный самогон. Арсений, закусывая пшеничной кашей, почувствовал, как парашютом воспаряет голова.
– Какие базы? – спросил он с трудом.
– Базы… Такие. Ну ты как, ничего сам по себе? Pez volador?[19]
– Мм… да-а, – выдохнул Арсений.
– Ну и está bien[20], как говорится.
– А?
– Лады. Накати еще.
И Гвоздивцев налил ему, а себе не стал. Арсений выпил.
– Не авиационный спирт, конечно, – проговорил Гвоздивцев. – Но тоже хорошая штука, огненно-жизненная, а?
Арсений с улыбкой кивнул.
– Не дураки же были и раньше, без ста граммов как Суворов перелез бы через Альпы? – спрашивал Гвоздивцев, азартно работая ложкой, ломая сухари крупными зубами. – Согласен? Pez volador?
– Согласен, – проговорил Арсений. – Только хочу уточнить один момент… Что за пец такой?
– Pez volador? – переспросил Гвоздивцев и рассмеялся. – Да рыба летучая.
– Рыба? Летучая? – спрашивал Арсений, глядя заплывшими глазами на капитана.
– Твой парашют на елке висел, как кальмар. Ну а ты был как pez volador.
Арсений усмехнулся.
– Занятно… Это на каком же языке?
– Испанском.
– Занятно… Только я летчик, а не рыба. Прошу это учесть.
Гвоздивцев вздернул свой внушительный нос и воззрился свысока на Арсения. Посмотрел-посмотрел и с улыбкой ответил:
– Учел.
– А испанский… что, изучали? – спрашивал Арсений, чувствуя электрические удары под языком.
Ему уже хотелось говорить. И в землянке было чертовски уютно.
– Ну не то что изучал прямо-таки. А так, хватал на лету.
– В Испании? – догадался Арсений.
– Ну.
– Хотел и я туда, – признался Арсений, грызя сухарь. – Да не успел.
– Ну как же? Здесь все продолжается, – возразил Гвоздивцев. – Все то же самое, по сути. То же самое. Тот же коленкор, как говорится. Там – пучки стрел, которые у немцев заворачиваются в свастику, и прочие черепа, тут – звезды и флаг красный-желтый-пурпурный. Уже и в Испании коалиции определились. В интербригадах были американцы, англичане и французы. Какие еще могли быть сомнения? Фашист – враг, испанский ли, итальянский или немецкий… – Гвоздивцев сломал сухарь большими сильными пальцами. – Нет, водили сами себя за нос. За ус. И вот итог.
– Вы кем там воевали?
– У Рудольфа, – отвечал Гвоздивцев, наливая из котелка чая, пахнущего смородиной. – Рудольф… – повторил он, запуская пальцы в спутанные волосы. – Не слышно было про такого среди летунов?.. Нет?.. Как обычно, страна не знает своих героев. Это Илья Григорьевич Старинов. Великий теоретик и практик подрывов и диверсий. Короче, партизан с большой буквы. Пускает поезда под откос, ломает мосты и хребты генералам. Генералов Георга фон Брауна и Бейнекера в Харькове вознес с потрохами. Адольф Людоедыч за голову Старинова обещает двести тысяч рейхсмарок. А он, слышно, уже действует в наших краях, от Ржева тянет противопехотные и противотанковые по