покосился на Исая. Но… надо же его похоронить? Да и самому ему – куда деваться без харча?
Как бездарно они попались. На земле, как и в небе, – неверный шаг, неверное движение, и конец.
Он представил лицо Прокопа Савельевича, его бороду, внимательные глаза. Кугучев… да, Кугучев, он вспомнил его фамилию, – он был начальником разведки отряда. И вот погиб. Ни за что ни про что. То же и Исай… который, кажется, связан с Нинушкой…
Но хотя бы поймать Варяжку.
Арсений оглянулся и снова направился туда, где видел в последний раз лошадь. Он смотрел на землю и различал следы копыт. По ним и пошел. Остановился, достал компас и сориентировался, в какой стороне болото. Оно было на юго-западе.
Арсений быстро шел среди берез и елок, сосен, кочек, не теряя следов Варяжки. Иногда он останавливался и прислушивался. Слушать мешали слепни и комары. В лесу пели птицы. Автомат он закинул за спину. Пожалел уже, что не взял у Исая запасные рожки.
Пройдя через густой ольшаник, он оказался на берегу ручья, присел и начал черпать чистую воду и пить, плескать на лицо. Перевел дух. Следы копыт ясно были видны на топкой земле. Он пошел по ним через заросли крапивы. Стало уже жарко. Снова хотелось пить. Ноги проваливались в рыхлой лесной земле. Но он продолжал идти по следам.
Наконец лошадь свернула на лесную гриву, поросшую молодыми соснами, искрящимися на солнце. Тут земля была песчаной, сухой, и следы пропадали. Арсений сел, прислонившись спиной к теплому стволу. Отсюда открывался вид на лесные дали. Он смотрел на кроны сосен и елей, берез и мощных тополей или осин, издали не разберешь, они похожи. Иногда пролетали крикливые сойки. А потом высоко в небе закружил какой-то хищник.
Арсений наблюдал за его плавным полетом и ненароком вспоминал Ариэля.
Он достал из сумки лётную книжку и начал коротко записывать события с того дня, когда он с Самоедовым и Карпухиным поднялся в небо низкой облачности на перехват «юнкерсов».
…Неожиданно слева послышалось шуршание, он оглянулся и увидел крупного зверя с литым телом и полосами на морде. Это был барсук. Он деловито шел в траве, поводя черным носом, что-то быстро хватал с земли, съедал и как-то неспешно ковылял дальше. От Арсения он прошел буквально в пяти-шести шагах и не почуял его и не заметил, скрылся в зарослях.
Арсений дописал, спрятал книжку в сумку и нехотя встал. Надо идти, искать следы. На склоне он набрел на землянику. Ее было много, и он встал на колени и принялся собирать пахучие солнечные ягоды. Да, ведь и чуял уже давно этот особенный запах… запах детства: сосен, солнца и земляники. Вспомнил, как они ходили в бор на речке Жереспее с сестрами Лариской, Варькой, Зойкой, Маринкой и собирали землянику. Потом он туда привел Илью и Аньку. И нечаянно ткнулся губами в Анькину тугую горячую щеку. Она зыркнула ореховым глазом и вытерла щеку, но ничего не сказала.
Все-таки Арсений всегда подозревал, что Анька неравнодушна к Илье. А иногда казалось, что ей дороже он, Сенька Дерюжные Крылья. Илья историк, а он – летчик. Ну будь Арсений сам на ее месте, кого бы выбрал? Историк – архивная пыль. Летчик – счастье вечного неба. Правда, сама-то Аня любила книги, журналы. Это у нее от батюшки Романа Марковича.
Затрещала сорока, и Арсений очнулся. Оглянулся. Сорока перелетела с березы на сосну. Он посмотрел на свои руки. Пальцы уже были перепачканы земляникой… Взгляд упал на сумку из рыжей кожи, на автомат, прислоненный к сосне.
И недавние события налетели на него двумя хищными тенями худых. Мелькнули лица Кугучева, Исая. Исай еще совсем парнишка, лет семнадцать, наверное. Но по-взрослому грубый, курящий. Кугучев не одно уже задание выполнил. Дон Педро Гвоздивцев рассказывал ему по вечерам о работе отряда. Это были подрезания деревянных мостов, то есть подпиливались сваи, и мост обрушивался, когда по нему ехала техника. Подрыв водокачки, нескольких мельниц; захват зерна себе и раздача остального жителям окрестных деревень; выведение из строя узкоколейки с торфоразработок; диверсия на кирпичном заводе, в результате которой печи для обжига были разрушены; закладка магнитной мины под грузовик, в котором ехали французские солдаты, – да, у немцев были и не только румыны, итальянцы и испанцы, но и французы. Снова в Россию пожаловала армада двунадесяти языков. И от французов посыпались перья над взлетевшим грузовиком. Это была отличная операция. Агрегат по добыче торфа тоже полетел. Взрывчатку пронесла в каравае Дуся, которая теперь трудится поварихой в отряде. И отряду она печет взрывной силы хлебы. Дух хлебный так силен, что приходится делать это очень редко, чтобы не навести немцев. Исай подкрался к дому, в котором размещена была полевая радиостанция фашиста, облил его керосином с четырех сторон, да еще на чердак забросил кубышку с керосином, и все к чертям собачьим сгорело. Дуся еще успела поработать поварихой и у немца, залила двуокись ртути в котел, заправила им щи хорошенько, но, к сожалению, двуокись оказалась недоброкачественной, и немцы только продристали сутки, провалялись, чуть живы остались, но живы. Дусе тогда пришлось уйти на остров. На льнозавод из Германии привезли оборудование, стали перерабатывать льнотресту из Калининской и Смоленской областей для военных нужд. Минерами туда были направлены подростки, братья Алтуфьевы. Льнозавод сгорел. Только вот ребята уйти не успели, были схвачены, мучимы, но троп тайных к острову так и не выдали и об учителе своем Доне Педро ни слова не сказали. Их повесили. Дон Педро за это с немцами посчитался. Повел людей на гарнизон и весь уничтожил. И сам получил пулю в бок. Нинушка ее потом вытаскивала кузнечными щипцами, истонченными напильником почти до хирургического инструмента. Этим «пинцетом» она и иголки из лица Арсения вытаскивала.
Почти во всех операциях участвовали и Кугучев, и Исай. Но выходили целыми из передряг. А тут просто пошли сопровождающими какого-то летчика и сгинули.
Арсений встал, постоял, озираясь, и пошел на другую сторону склона, проверить, нет ли там следов.
Отпечатки копыт он обнаружил внизу, там, где земля была сырой из-за близкого болота. И снова, как говорится, взял след. Он уводил куда-то в сторону от прежнего направления. И вдруг повел по трясине. Арсений остановился. Неужели Варяжка перешла болото? Вроде бы это было и не такое большое болото. Но окна, в которых скрылся Кугучев и его лошадь, и здесь могли быть. Арсений стоял и смотрел на болото с зелеными травами, утирая потное лицо. Поднял голову выше и в небе снова увидел того хищника. Как же ему там хорошо!..
Что было делать?..
Он решил все-таки попытать удачи и пойти по следу. Трясина под ногами покачивалась, пускала вдруг вверх струйки гнилостного нутряного духа. Арсений тыкал палкой, выломанной перед болотом. Шел, посматривая на далекую птицу, парившую в синеве, отгонял комаров и слепней. И думал о себе как о летчике, утонувшем в болоте. Отгонял эту дурацкую мысль, как слепня, но все равно думал про это… эту эпитафию, ага: «Летчику, утопнувшему в болоте».
Но след лошади просматривался уже до самого лесного берега. Значит, она перешла. Перейдет и он.
И перешел.
Сел, отдуваясь. Потом прилег на теплую, влажноватую землю, уже не обращая внимания на кровопийц, звенящих и жужжащих. Хотелось пить, и ничего больше. Достал компас. Он отклонился к западу. Все это время шел на запад. Неужели придется возвращаться? А ему-то надо двигаться на север. Аэродром там. Но как он пойдет без еды? Без воды? Да воду-то рано или поздно найдет… Где же Варяжка?
Отдохнув, он встал и направился по лесу. Здесь хотя бы было тенисто, сумрачно.
В одном месте он увидел хорошо различимый след Варяжки… Глядел на него, глядел и вдруг выругался со стоном. След-то был раздвоенный спереди! Копыто у Варяжки раздвоенное?!
– Это же лось, лось, – забормотал он.
Как и где со следа Варяжки он переключился на этот след? Лось и шел спокойно через болото на своих ходулях. Лосю никакая топь не страшна.
Среди этих болот он блуждает уже довольно долго. Далеко ушел, понял он, услышав вечерний голос кукушки. Да, обычно кукушка начинала под вечер. И солнце уже ниже…
Найти бы воду. Он прошел в молодом ельнике, продрался сквозь колючие стены и вышел к топкому месту. Может, это берег пруда или речки? Пошел дальше и уже увидел среди стволов что-то серебрящееся. Пошел быстрее, сшибая гнилушки, ломая сучья, напрямки – и вышел на берег озера.
Это было большое настоящее озеро. Над ним летали чайки.
Арсений упал на грудь и начал пить воду, тепловатую, пахнувшую тиной и рыбой. Пил жадно, долго, много. Потом стащил всю одежду и вошел в озеро, окунулся с головой. Его качало в воде как пьяного. Струйки воды сбегали по лицу. Он ощупывал перебитый нос, шрам над бровями, отдувался.
Надо отыскать на карте это озеро и определить, где именно он находится.
Но когда он вылез из воды и натянул одежду, на него навалилась такая усталость, что, позабыв о карте, он едва наломал еловых лап, лег и тут же отключился. И ни комары, ни слепни не могли его разбудить. Впрочем, слепни вскоре, как обычно вечером, пропали. И лишь комары ныли и звенели. Да поблизости кукукала кукушка – будто гулко била в колокол.
56
Под утро Арсений очнулся от холода. Промозглый туман наползал с озера. Арсений пошарил в карманах. Спички ему дал Дон Педро Гвоздивцев, а еще сложенный кусок газеты, нож и самосад. И Арсений достал газету, оторвал полоску, насыпал на нее самосада, послюнил краешек газетного обрывка, свернул цигарку, чиркнул спичкой и закурил. Он не курил, а пожирал сладковато-горький дым, так глубоко затягивался, что голова начала кружиться. Как можно вообще не курить на войне? А Самоедов, например, не курит. Табачок дарит мгновения услады… может, и последней услады. Даже если нет никакого боя, никакой бомбежки или артобстрела, пуля на войне может прилететь неизвестно откуда и от кого, действительно дура. Пуля-дура шарит на войне во всех направлениях. Максимов, лейтенант, только прибыл в полк, лег на кровать… лежал, лежал – бах! Постель в крови, у Максимова лицо белое, как подушка. Прострелил ногу. Так, случайно, пистолет все вертел. Салазьев ему самострела шил. Но Арсений ручался почему-то за летёху, по душе он ему пришелся. И он просил кэпа, начальника штаба Самсонова, дать Максимову шанс. И те в конце концов согласились, Максимов Генка был вырван из лап Салазьева.