Илья растерялся.
– До учебы в летном училище он работал на шахте.
– Хм, шахт в Смоленске нет.
– Ну наверное, плотничать умеет, слесарить…
– Ладно. Я передам все Борису Георгиевичу.
Но с Борисом Георгиевичем Меньшагиным Илья столкнулся сам в вестибюле горуправы. Бургомистр как раз вернулся после доклада в комендатуре. Он сразу узнал Илью, кивнул ему деловито, спросил о делах в музее, о том, как идет разборка книг, свезенных на Соборный двор. Илья отвечал.
– А тот колокол… пятнадцатого столетия еще на месте? Там, во дворе? – продолжал интересоваться Меньшагин.
Выглядел он бодрым, щеголеватым в своем безупречном сером костюме в мелкую полоску, в надраенных туфлях, благоухающий одеколоном. Глаза его как будто чуть сходились на переносице, и, немного расходясь, два луча взгляда охватывали цепко и умно собеседника.
– Да, – отвечал Илья.
– Об Одигитрии ничего не слышно? Вы же продолжаете розыски?
Илья кивнул и ответил, что пока так ничего и неизвестно.
– Ну что ж, хорошо. Хорошо. До свидания, – заторопился он, увидев в коридоре очередь жителей, пришедших, как обычно, к нему на прием.
Илья замешкался.
– Борис Георгиевич, – сказал он поспешно, – я пришел к вам… по личному делу.
– Ко мне? – переспросил Меньшагин, приподнимая брови. – Так что же вы молчите, пойдемте.
И они прошли мимо посетителей, сразу притихших при появлении бургомистра, и мимо секретарши и охранника.
Кабинет Меньшагина был просторен, чист. На полу лежал яркий толстый ковер. Вдоль стен расставлены стулья, перед добротным столом с резными украшениями тоже стоял стул. Стол завален папками и бумагами. Справа на стене висел большой поясной портрет подбоченившегося Адольфа Гитлера.
– Пожалуйста, садитесь, – предложил Борис Георгиевич, обходя стол, усаживаясь и сводя глаза на переносице, а потом устремляя взгляд на Илью.
Илья сел и подробно все рассказал Меньшагину. Тот слушал его молча, поставив локти на стол и сцепив длинные пальцы.
Илья умолк.
– Так, – произнес Меньшагин. – Так… Хорошо. Но, во-первых, – он расцепил пальцы и наставил указательный на Илью, – если ваш товарищ не сказал, что он летчик, об этом и не стоит никому рассказывать.
– Почему?
– К летчикам у них, как бы это сказать, пристрастное отношение… Пойдут допросы как военного специалиста. Затем обязательно попытаются завлечь в свои ряды. Летчик, как говорится, всюду штучный товар. Ну а в случае отказа, уж никуда отпускать не станут. – Меньшагин вздохнул. – Во-вторых, вы ручаетесь за него? Ведь, в свою очередь, поручиться придется и мне.
– То есть…
– Ну, что ваш друг, к примеру, не уйдет к партизанам или не займется подрывной деятельностью прямо здесь, в Смоленске? В моей практике уже случались подобные казусы. И новых я не хочу. Это может поставить крест на дальнейших усилиях по освобождению военнопленных. Понимаете?
Илья кивнул.
– Хорошо. Я напишу ходатайство о его освобождении как опытного электрика для работы на электростанции. Думаю, что шахтер и летчик должен знать толк в электричестве? – спросил с легкой приятной улыбкой бургомистр, вытягивая ладонь в сторону Ильи. – Ну или хотя бы быть быстрым и прилежным учеником.
– Спасибо, Борис Георгиевич, – сказал Илья, вставая и отодвигая стул.
Меньшагин удивленно посмотрел на него.
– Так куда вы спешите? Сейчас я все и сделаю, а представление вы и отнесете в комендатуру. Даже лишний час пребывания в этом дулаге многого стоит и чреват необратимыми последствиями.
И Меньшагин занялся составлением нужной бумаги. Получив ее, Илья отправился в комендатуру, находившуюся поблизости, на Главной улице, в здании бывшего банка. Он нес невесомый лист с текстом и печатью и подписью, и от этой грамотки зависела судьба его друга, Сеньки Дерюжные Крылья.
62
И судьба действительно решилась: Арсений вышел из дулага номер сто двадцать шесть. У ворот его встретил Илья.
Они смотрели друг на друга. Арсений осунулся и постарел. Но злой задорный блеск серых глаз был все тот же – деда Дюрги. Хотя у Дюрги-то глаза были как смоль.
Илья шагнул к нему навстречу, не зная, то ли руку подать, то ли обнять… И подал руку. Арсений ответил крепким пожатием. И они обнялись. Сердце Ильи, казалось, с силой ударялось о грудь Арсения, он должен был это почувствовать. Да и стук его сердца уловил Илья. Сердца касплян навеки сроднены. Озерная, речная, сельская дружба крепче любой другой. Ее не перескажешь, будь ты хоть Лев Толстой.
– На, возьми, – проговорил Илья.
– Что это?..
– Пиджак. И кепка.
Он доставал из объемистого потертого портфеля и то и другое.
– Ого, какой бюрократ у тебя, – сказал Арсений.
– Удобно таскать всякие черепки, книги, – ответил Илья. – Подарок Вельзевула.
– Какого?.. – не понял Арсений, рассматривая пиджак.
– А я же рассказывал, забыл? Филипп Ахромеевич, наш сотрудник, непримиримый борец с мухами. Ну а Вельзевул, как известно, был повелителем оных.
– Слушай, я пиджак пока не буду надевать… Гимнастерка, глянь, какая.
Илья смотрел на его грязную пропотелую гимнастерку.
– Ну просто так мы меньше будем привлекать внимания, – объяснил Илья.
– Нет, не надену. Я же как муравейник, – сказал Арсений.
– Какой муравейник?
– Такой. Вшивый.
– А мы и пойдем сперва в Рачевку к Вельзевулу, у него баня, – сказал Илья. – Тут для тебя и штаны, и носки, и рубашка.
Они уже шагали вдоль шоссе.
Арсений поглядывал на Илью и молчал.
– Закурить-то хочешь? – спросил Илья.
Арсений покосился на него.
– Так ты же…
Илья махнул рукой, достал зеленую пачку немецких «Eckstein № 5». Они закурили.
– Я ведь передавал такую пачку с надписью тебе, – сказал Илья. – Но, видно, паренек меня обдурил. Сам все скурил, мазурик.
– Нет, почему? – возразил Арсений, затягиваясь и пуская дым. – Батька его выкликал меня.
Илья остановился.
– Да?! Так я же ждал потом… На шоссе. Там написано было, что, мол, утром жду.
Арсений усмехнулся:
– Да ведь я не отозвался. Подумал, провокация.
– Ну а кто может здесь знать, что я Жемчужный? – спросил Илья.
Арсений туманно посмотрел на него.
– …А кто ты?..
– Я?.. – Илья запнулся, посмотрел по сторонам.
По шоссе катил мотоциклист в кожаной куртке, каске, в квадратных защитных очках. Они провожали его взглядами.
– Я здесь под своей фамилией. И под своим именем, – сказал глухо Илья.
– Но… – начал Арсений и как-то захлебнулся, умолк.
Илья взглянул на него. Арсений едва шагал. Сквозь смуглость на лице проступила бледность, все оно стало мокрым. Он остановился, начал гасить сигарету, окурок засунул в карман.
– Что с тобой… – проговорил Илья, глядя на него. – Да ты просто голоден, – сказал он и оглянулся. – Пошли, вон там дальше чайная есть.
Арсений молча шагал, пошатываясь, но потом пошел тверже.
– Сигарета крепкая, – пробормотал он.
Чайная стояла на обочине дороги. Там продавались бублики, печенье, конфеты, чай. Продавец, седой толстый мужик с красным носом и красноватыми шелушащимися щеками налил им два стакана чая, подал бублики на тарелке и сахар. Арсений осторожно взял стакан, судорожно отхлебнул и, обжигаясь, морщась, стал неотрывно пить, пока не осушил стакан до дна. Поставив стакан, утерся рукой, отдышался.
– Чай… давно не пил… забыл уже…
Илья попросил еще стакан. Арсений разломил бублик, понюхал кусок и начал есть, рвать зубами, глотать, почти, не жуя. От бублика вмиг ничего не осталось. Илья купил еще четыре. Арсений так же быстро съел и второй, и третий, запивая чаем, круша зубами кусковой сахар. Последний бублик он уже старался есть неторопливо. Продавец молча следил за ним. Илья тоже молчал, сербал свой чай. К бублику не притронулся. Потом взял его с собой.
Они вышли. Илья увидел за чайной поленницу дров, чурбак для колки и предложил посидеть там и покурить. Так и сделали. Арсений сел на чурбак, а Илья пристроился на сломанном хлипком ящике. Снова задымили немецкими сигаретами.
– Тебе их, что ли, выдают? – спросил Арсений устало.
– Нет, покупаю, – ответил Илья. – За свою работу получаю зарплату.
– Где?
– Что? – не понял Илья.
– Ну где работаешь-то?..
– Там же, в музее. В Иоанне Богослове.
– А-а… Музеи еще остались?
– Да.
– А кто платит-то?
– Горуправа. Меньшагин, он бургомистр. Мой непосредственный начальник художник Мушкетов.
– Меньшагин, Мушкетов… – машинально повторял Арсений, качая головой. – Ну а им?
– Что?
– Кто платит?
Илья пожал плечами.
– Немцы.
– Все-таки они… А ты говоришь, сигареты… что сигареты… за сигареты… – Арсений закашлялся.
– Ну что, пойдем? – спросил Илья.
– Сейчас.
Арсений еще посидел, глядя в землю, и на его волосах на затылке действительно висели яйца вшей, Илья отвернулся, снова взглянул на него. Арсений медленно поднимался.
– Пойдем, – сказал он тяжело.
И они шли по разоренному обожженному малолюдному Смоленску. Арсений поворачивал голову направо и налево, провожал взглядом солдат в касках и в пилотках, с автоматами, винтовками; смотрел, как рядовые отдают честь офицерам, вскидывая руку и вытягиваясь в струнку. Ветер трепал кроваво-красные полотнища с черной свастикой в белом круге, странно напоминающие советские знамена с серпом и молотом, только иногда на немецком флаге раскидывали крылья и черные орлы. На улицах попадались хорошо одетые русские прохожие, девушки в светлых цветастых платьях, женщины в кофточках и юбках, с сумочками и в шляпках, юноши в широких брюках и рубашках с короткими или засученными рукавами, мужчины в костюмах; но много было и крайне бедно одетых детей и стариков. Все шли по своим делам. Кто тащил мешок за плечом, кто нес под мышкой какой-то сверток или доски. Иногда по мостовой громыхала телега, нагруженная какой-то рваниной, бочками, железками.