Город был взят сравнительно недавно — фрицы ещё простыни из окон убрать не успели, не говоря уж о том, чтобы заниматься прогулками. В основном встречались только наши солдаты да беженцы, толкающие перед собой детские коляски, набитые барахлом. Среди гражданских, конечно, попадались молодые и возможно даже симпатичные особы, но одно дело — смотреть вслед барышне, красиво одетой и весело цокающей каблучками по брусчатке, и совсем другое — видеть лица потерявших кров людей. Смотреть им вслед никакого желания не возникало. Даже вспоминая наших беженцев, я, глядя на серую колонну, не испытывал злорадства. Хотя и особого сострадания не испытывал тоже. Как говорится — за что боролись, на то и напоролись…
Гораздо большее сожаление у меня вызывали закрытые гаштеты. Ведь из-за желания попить пива я в основном и затеял всю эту поездку. Теперь же мы бродили от одной неработающей точки местного общепита к другой, расстраиваясь всё сильнее и сильнее.
Один только раз слегка поднял себе настроение, когда на маленькой площади увидел статую рыцаря. Идентифицирующих подписей под этим истуканом не было, а морда была закрыта забралом. Обойдя вокруг каменной фигуры, я предложил Марату нацарапать на постаменте его имя, убеждая Шарафутдинова, что лица всё равно не видно, а заиметь себе прижизненный памятник — это круто! Но напарник от такой славы с негодованием отказался, предложив взамен оставить мой барельеф на стене кирхи. Причём барельеф будет даже частично живым, так как он не садист, убивать до конца своего друга. Тут уж отказался я, и, попинав закрытую дверь очередной пивнушки, мы пошли дальше.
А потом Гусев, разглядывая крылато-зубастую горгулью, установленную на замкообразном здании, упомянул о всепроникающем немецком мистицизме, и я впал в раздражённое состояние. Да и было с чего! Фрицы ударяются в мистику и носятся со своим Аненербе, как дурни с писаной торбой. Советское командование, убоявшись возможных свершений гитлеровцев на этом поприще, переориентирует нашу спецгруппу, ставя ей новые задачи. Мы их и выполняем, вот только толку от всего этого…
Ведь единственный раз, в Бальге — замке, расположенном километрах в шестидесяти отсюда — получилось реальное дело! Правда, десантного полка, как было обещано ранее, нам в усиление конечно же не дали — за ненадобностью. Не дали и батальона. Но я на это даже не рассчитывал, так как после получения последних разведданных масштабы операции вовсе не предусматривали применения крупных сил. Выяснилось, что там не было ни военнопленных, ни крупных эсэсовских частей, которыми нас пугали на начальном этапе планирования. Данные оказались верны: приданной полуроты вполне хватило, чтобы разведчики совместно с «крылатой пехотой» взяли семерых «научников», две машины документации и странный прибор с огромной антенной. Как выяснилось, по задумке, эта штука должна влиять на погоду. Не в том смысле, что вызывать лёгкий летний дождь, а в том, что при её помощи можно было сгенерировать полноценный ураган. Правда, только в теории. На практике у фрицев постоянно что-то не вырисовывалось. Только всё равно это было хоть что-то!
Кстати, за Бальгу вся группа награды получила, а я, на сладкое, ещё и внеочередное звание — полковник НКВД. Поэтому хоть и привык ходить в общевойсковых капитанских погонах, пришлось отдать их Марату, а самому в соответствии с традицией, идущей ещё с сорок первого года, стать майором.
Но после Бальги ничего толкового у нас не получалось. Более того — пошли потери, чего не случалось уже достаточно давно. При взятии объекта «Кирхбург» были ранены Козырев и Тельцов, причём Тельцов — тяжело. А под Пиллау чуть не покрошили всю группу. Во всяком случае, ранены были все…
Сам я в том бою заработал лёгкую контузию и частичное скальпирование гранатным осколком, а Пучков схлопотал пулю в ляжку. У остальных в основном осколочные, и ребята, отказавшись от госпиталя, обошлись медсанбатом.
И ведь главное, какой итог этих операций? В Кирхбурге всей добычи и было, что трое малохольных «профессоров» да здоровенный меч, над которым они тряслись так, что даже сбежать не успели, пока десантура воевала с охраной. Все лопотали — «клинок Зигфрида, клинок Зигфрида»… И толку нам с этой сабли? Если только как музейную ценность в Эрмитаж сдать? А Ванька за этот «клинок» осколок в голову получил. Думал, не доживёт до эвакуации пацан… Но Тельцов выкарабкался, и его, слегка откачав, отправили в подмосковный госпиталь.
Зато при взятии точки под Пиллау разведгруппа и взвод десантников натолкнулись на сильное сопротивление. А главное — откуда «вирбель»[7] выполз, я так и не понял. ЗСУ[8] делов тогда наворотила от души. Её счетверённая двадцатимиллиметровка пробивала толстые кирпичные стены влегкую, и мы потеряли восьмерых, прежде чем смогли поджечь эту гадюку.
Из гранатомёта не получалось по ней отработать — уж очень удачное место фрицы выбрали для своей позиции. И выбить экипаж зенитки автоматно-пулемётным огнём тоже не вышло, потому что обычно открытая башня была прикрыта бронелистом. Самоделкины гребаные! Для стрельбы по воздушным целям после тюнинга эта хреновина уже не годилась, зато против пехоты показала себя не хуже нашего «КПВ». Вот тут нас всех и чуть не накрыло…
Зенитка долбила как сумасшедшая, и осколки даже не снарядов — кирпичей — выбивали ребят одного за другим. Моих пока Бог берёг, но десантников становилось всё меньше и меньше. Оно и понятно — в начале, когда всё только заваривалось, разведчики охраняли захваченных «языков», согнав их в более-менее нормальное укрытие, а десантура вела прямой бой. Но в конце концов, после очередной немецкой атаки и нам пришлось браться за автоматы. Только пока «вирбельвинд» не заткнули, всё равно приходилось очень тяжко…
Хотя и потом не очень-то легко пришлось. У противников ещё были два орудия 37 мм и лёгкая «двойка»[9], не решавшаяся, правда, подходить близко. Но самым плохим было то, что немчуры откуда-то набегало всё больше и больше, а патроны уже заканчивались. Так что нас бы всё равно смяли, если бы не авиация да подошедшие через сорок минут после уничтожения «вирбельвинда» передовые части дивизии Лизюкова.
Лизюковцы, как позже выяснилось, наткнулись на грамотно спланированную танковую засаду и проваландались сверх означенного времени почти три часа. Я тогда всю рацию у десантников изнасиловал, интересуясь, когда подойдут наши, но мне отвечали:
— Ждите, ведём бой. Скоро будем у вас.
И так раз за разом. В конце концов у меня почти случайно получилось связаться непосредственно с Гусевым, и пользуясь моментом, пока слышимость была более-менее нормальная, я, прижимая трубку к уху, завопил:
— Гамаюн, здесь Колдун! Нас плотно зажали, несём потери. Немцы силами до роты непрерывно атакуют. С ними два орудия и лёгкий танк. Фрицы постоянно подтягивают резервы. «Четвёртый» ведёт бой в пяти километрах от нас. Короче — приплыли!
Обычно я редко паникую, но тут было можно, поэтому моментально перевозбудившийся Серёга заорал в ответ:
— Колдун, держитесь! Через пятнадцать минут к вам прибудут «горбатые»![10] Обозначьте себя ракетами красного цвета!
На это предложение я даже икнул от неожиданности. Ну Гусев, ну ухарь — удружил, гадский папа!
Нет, со штурмовиками мы ещё в том году плотно контачили. Ребята там знающие и опытные. Но ведь далеко не всё! Тогда нас поддерживала элита, набранная чуть не со всего фронта, а что будет сейчас? Видел я, как фронтовая авиация обычно работает. Да они тут всё раскатают, не особо разбираясь, кто где, тем более от замка до немцев и ста метров не будет. Разумеется, накроют не специально, но у меня уже рефлекс: видишь штурмовик — лучше спрячься в щель поглубже, а то они парни широкой души, и стометровый промах у них за промах не считается.
Поэтому, придя в себя, ответил:
— Гамаюн, отставить «горбатых»! Как понял?! Отставить! Говорю по буквам — Нина, Антон, Харитон, Ульяна, Йошкар-Ола!
— Колдун, прекратить панику. Работать будет «Сапсан».
— Понял, понял! Обозначаю линию обороны ракетами красного цвета! И подкиньте авиацию «четвёртому», а то он буксует!
Что на это ответил командир, я не услышал, так как связь резко ухудшилась, а потом и вовсе пропала. Немного подув в трубку, в конце концов отдал её радисту и побежал предупреждать пацанов про ракеты.
То, что к нам идёт «Сапсан», он же мой тёзка Илюха Щербак, меня сильно воодушевило. Я с ним дело уже имел и знал, что он со своими ребятами относился именно к тем спецам, которые бомбу в печную трубу положить смогут. Так что отработают парни ювелирно — главное, чтобы фрицы наш разговор не прослушали и не начали при подлёте штурмовиков пулять красными сигналками в нашу сторону. Но это вряд ли. Чтобы они сели на нашу волну, да ещё и радист знал русский — на это шансов мало.
В общем, так и оказалось. Сначала авиация проутюжила лесопосадку перед замком, из которой волна за волной пёрли атакующие, а подошедшие вскоре части «четвёртого», в миру — лизюковцы, сходу погнали фрицев дальше.
А в результате… В результате мы захватили семнадцать пленных, семеро из которых были «чёрными монахами» с Тибета. И занимались эти идиоты тем, что при помощи каких-то штук, напяленных на голову, пытались связаться с подводными лодками в Атлантике.
Как я там же, на месте, выяснил — безуспешно. Дебилы, блин! Такое впечатление, что они про изобретение радио ничего не слышали. Чем сидеть с проволочной конструкцией на голове, им было проще взять рупор жестяной, обыкновенный. Тогда шансов докричаться до подлодки было бы больше…
Правда, начальство было довольно и объявляло за этих хмырей благодарности, но я для себя понял — аферисты они все! Мне порой даже смешно становилось из-за своих прежних страхов насчёт наличия у немцев каких-нибудь особо действенных артефактов. Да будь у Гитлера что-то по-настоящему рабочее, то он бы его давно применил.