У другого торговца Сергей купил несколько магнитов, один из которых, правда пока не решил какой, он намеревался оставить себе, а остальные раздарить, еще серебряные крестики, иконки в серебряных окладах — все это тоже пойдет на подарки тем, для кого они хоть что-то значат. Ценность их стала еще больше оттого, что Сергей положил все сувениры, за исключением конечно магнитов и майки, на плиту, где лежал Христос.
Отовсюду слышалась речь на разных языках.
Сергей уже был здесь однажды, но тогда у него оказалось не так много времени, как сейчас и у него не было такого хорошего проводника.
Несколько военных стояло, уткнувшись в Стену плача лицами. Их береты были разного цвета. Игорь стал пояснять, кто из них десантник, кто летчик, но Громов эти подробности тут же забыл, сделал только фотографию этих людей. Он видел похожую в одном из рекламных буклетов. Иногда фотоаппарат у него отбирал Игорь и начинал фотографировать Сергея на фоне Стены плача, на фоне Храма гроба господня, на фоне толпы, заполнявшей улицы.
На одном из прилавков он увидел свою мечту — старое фитильное ружье. Ему было больше сотни лет. Да какое там, больше двух сотен! Наверняка такие ружья были у бедуинов, которых Лоуренс Аравийский сподвиг на войну с турками в Первую мировую, но уже и тогда, 90 лет назад, это ружье было старым. Приклад сделали в форме оскаленной морды какого-то чудища, похожего на дракона. Глаза, зубы — все было покрашено в разные цвета. Функционально — неудобно, такой приклад можно использовать разве что вместо колотушки, но очень красиво. Сергей взял ружье в руки, повертел, приклад рассохся, местами пошел трещинами, курок был новым или его просто очень хорошо очистили.
— Сколько? — спросил Сергей.
За ружье просили всего 150 долларов, а если поторговаться, то, наверняка, его отдали бы и за меньшую сумму. То есть Сергей вписался бы в суточные за два с половиной дня, и можно было считать, что это ружье ему просто подарили за очень хорошо выполненную работу. Но ружье было старым и наверняка в Бен Гурионе на таможне его не выпустят без документов. Громов подумал, что ружье просто великолепно смотрелось бы на стене рядышком с копьем из южной Африки, вьетнамским пробковым шлемом и щитом кочевников, который он привез из Казахстана. А если провезти ружье контрабандой? Положить его в кофр со штативом? Нет, такая хитрость, возможна в других аэропортах, но никак не в Бен Гурионе. Там тщательно просвечивали весь багаж.
— Можно попробовать разрешение на это ружье получить, но я не уверен, что успеем, — сказал Игорь.
— Жалко…
Сергей с сожалением положил ружье на прилавок.
Ноги начинали гудеть. Они чуть отдохнули, попив кофе и кажется успели посмотреть почти все, что хотели, когда наконец-то позвонил Илья.
— Я все, — сообщил он. — Вы как?
— Да, мы тоже закругляемся, — сказал Сергей.
— Когда за мной заедите?
— Жди. Сейчас заедем.
У Ильи был такой вид, словно последние часы он провел в застенках инквизиции, причем там его так искусно пытали, что не оставили следов на лице и теле, а только смертельную усталость в глазах. Ноги у него едва тащились, как у бегуна, который пробежал гораздо больше, чем мог себе позволить. Илья грузно осел на заднем сидении машины, но не развалился, сидел так, чтобы спина кресла не касалась.
Громов повернулся к нему.
— У тебя вид мученика, — сказал он, — если тебя по улицам водить, то милостыню давать начнут. Ты похож на тех придурков, которые умерщвляют плоть и хлещут себя по спине хлыстами, на которых — крючки.
— Ладно издеваться-то, — сказал Илья, но голос у него был веселый, точно он от испытанной боли получал удовольствие.
— Удачно хоть зашел-то? — спросил Сергей.
— Супер! Мастер просто класс. Жалко, что времени мало оказалось. Вот если бы парочку сеансов сделать, то я бы у него рисунок на всю спину заделал.
— И стал похож на члена якудзы.
— Ну, для такого рисунка, как у якудзы, двух сеансов — не хватит. Пришлось бы, как приехали сюда, каждый день ходить.
— Похвастаешься, что тебе нарисовали?
— Ща не могу. Кровь все еще идет. Пришлось забинтовать, а то майка к коже могла прилипнуть, пришлось бы отрывать.
— Представляю, что подумают о тебе в аэропорте, когда увидят свежую повязку, — сказал Сергей.
— А что они подумают?
— Решат, будто тебя на войне подранили, упекут в госпиталь, чтобы немного подлечить.
— Я им все объясню, а если не поверят, то сниму повязку и покажу татуировку.
— Что там хоть? — не унимался Сергей.
— Замысловатые узоры на спине, — сказал Илья. — Я же говорю — мастер просто высшего класса! К нему бы в Москве клиенты валом валили, а здесь он постоянно в простое. Обычно приходят девчонки мушку над губой нарисовать. Он сказал, что на этих мушках уже себе состояние сколотил, хоть и берет он за это пять баксов всего, но делаются-то они в три прокола. За день таких мушек можно несколько сотен понаставить.
— А с тебя сколько содрал?
— Полтос.
Машину качнуло, Илья отклонился назад, спина его задела спинку кресло.
— С-с-с, — только и смог он прошипеть, терпеливо перенося боль. — Даром в общем, — добавил Илья, сквозь стиснутые губы.
Наколку ему закрыли салфеткой, приклеили ее к коже пластырем, чтобы не слетела, потом еще забинтовали на всякий случай, вручили запасные салфетки и тюбик с кремом. Этим кремом, каждые два часа, Илья должен был протирать наколку. Приходилось каждый раз сдирать, прилипшую к телу салфетку. Илья делал это, стиснув зубы, ну совсем как герой какого-нибудь фильма, который не стонет и не кричит, когда ему делают операцию без анестезии. Илья изворачивался, чтобы достать рукой наколку, косил глазами, но все равно ее не видел, а только чувствовал боль, когда дотрагивался ладонью до кожи. Вот по этой боли он и определял — то ли место намазал. Пластырь вскоре стал отклеиваться. У Ильи был только скотч, которым он намеревался замотать в аэропорту кофр от штатива и сумку, в том случае, если там не запечатывают багаж. Приклеивать скотчем салфетку было как-то неправильно. Пришлось Илье искать аптечный киоск и покупать там пластырь.
Сергей положил банки с хумусом в пакеты, обложил их одеждой, чтобы банки, когда будут грузить сумку, не разбились. Однажды он с ужасом видел, как подобное происходило на Кубе. Сотрудник аэропорта бросал сумки пассажиров на транспортер, который загружал их в багажный отсек самолета так неаккуратно, словно пытался выместить на них какое-то зло. Он поднимал их на уровень груди, а потом делал бросок, будто это на самом деле его враг или манекен, на котором отрабатывают приемы самообороны.
Хумус его попросила купить супруга. Она прослышала где-то, что есть в Израиле такое угощение, которое делается то ли из бобов, то ли из гороха, а может из того, и из другого. Сергей хумус пробовал. Смысла не было объяснять супруге, что это, хоть и питательная, но не очень вкусная еда. Она сказала бы ему, что он просто не хочет тащить лишний вес. Легче было привезти требуемое чтобы она сама убедилась — картошка гораздо вкуснее. Сергей спросил у Игоря — где продается хумус. Оказалось, чуть ли не в любом продуктовом магазине. Тогда он купил три литровые банки. При этом Громов подозревал, что есть их содержимое придется ему, а супруга только поковыряет в первой вилкой, попробует немного, скажет, что еда действительно не очень вкусная и больше к ней не притронется. Выбрасывать три литра хумуса, привезенного из такой дали, будет жалко.
Вечером Игорь зазвал всех к себе в гости и устроил прощальный ужин, который приготовила его супруга. Почти двадцать лет назад она, как и Игорь, жила в Санкт-Петербурге, вернее в Ленинграде. Ей было очень интересно пообщаться с соотечественниками. Отчего-то супруга Игоря решила, что Сергей очень любит хумус, вероятно узнала — сколько тот его купил, так что на прощальный ужин она на стол поставила и это угощение тоже. К счастью, оно было не единственным.
Пакеты в аэропорту пришлось разворачивать, потому что когда таможенники принялись за работу, сверяясь сданными просвечивания, то конечно, в первую очередь их заинтересовали банки с хумусом.
— Разверните, пожалуйста, вот это, — сказал таможенник, показывая на банки, — что это такое? — продолжил он расспросы, когда Сергей развернул банки.
На вид и вправду содержимое банок выглядело очень странно и подозрительно, какая-то светло-коричневая масса, которая вполне могла оказаться чуть подкрашенным пластидом. А вдруг и на теле пассажира есть бомба и при попытке задержания, убедившись, что на борт самолета ее пронести не удастся, он устроит взрыв здесь?
— Это хумус, — сказал Сергей, подумав, что дальнейшие пояснения не требуются.
— Мы вынуждены проверить эти банки на наличие взрывчатых веществ.
— Да бога ради! — сказал Сергей. — А что вы с ними будите делать?
— Посыплем содержимое специальным раствором, — невозмутимо сказал таможенник, — а после, если взрывчатых веществ не найдется, возвратим вам.
— Зачем же они мне тогда будут нужны с вашим раствором?
— Раствор безвреден.
— Берите насовсем, — сказал Сергей, широким жестом протягивая таможеннику банки.
Таможенник их забрал, унес, но на этом проверка не закончилась. Сперва осмотрели вещи, потом стали разбираться с Сергеем. Въехать в Израиль не так сложно, а вот уехать из него гораздо труднее. Вскоре Сергей чувствовал себя, как выжатый лимон. Сил у него никаких не осталось, и он все сильнее ощущал раздражение. Тактика допроса часто основывается на том, чтобы вымотать допрашиваемого, заставить его ради того чтобы отпустили быть откровеннее.
Пока продолжались эти мучения, банки с хумусом проверили и принесли обратно.
— Возьмите, — сказал таможенник, отдавая банки Сергею, — все в порядке.
— Спасибо, — сказал Сергей, — но мне они уже не нужны.
— Почему же? — искренне удивился таможенник. — Я говорил вам — присыпки безвредные.
— Что-то мне не хочется есть хумус с присыпками, — сказал Сергей. — Это не специи и не кетчуп. Интересно, а как на вкус еда с присыпками, выявляющими ее взрывоопасные свойства? Если поесть, а потом закурить, не взлетишь ли сам на воздух? В общем — спасибо, но я их оставлю здесь.