В первые дни на орбите они тоскуют по родным, иногда так отчаянно, что, кажется, тоска выскабливает внутренности; затем волей-неволей осознают, что сейчас их семья — вот эти люди рядом, эти другие на борту корабля, которые знают то же, что знают они, видят то же, что видят они, и им не требуется никаких объяснений. С чего вообще они начнут дома рассказ о том, что с ними происходило, о том, кем и чем они были? Им не нужно никакого другого вида из окна, кроме того, который открывается из иллюминаторов станции на сужающиеся в пустоту солнечные батареи. Никакие заклепки в мире не заменят этих заклепок вокруг иллюминаторов. Пусть всю жизнь они ступают только по поверхностям со смягчающей подкладкой. И пусть не умолкает этот непрерывный гул.
Космос пытается стереть из их памяти представление о том, что такое день. Он спрашивает у них, что это, они уверенно отвечают: день — это двадцать четыре часа, вот и коллеги с Земли твердят им о том же, но космос отнимает у них эти двадцать четыре часа, швыряя взамен шестнадцать дней и ночей. Они цепляются за свои двадцать четыре часа в сутках, потому что их маленькие, слабые тела не знают ничего другого и привязаны ко времени режимом сна и бодрствования, активности кишечника и прочих биологических функций. Однако их разум освобождается в течение первой недели. Перемещается в сферу иррационального, где не важна смена дня и ночи, и покачивается на шатком горизонте Земли. День едва успевает начаться, а уже близится ночь, подобная тени облака, проплывающей над пшеничным полем. Наступающий спустя сорок пять минут новый день мчится через Тихий океан. Они и вообразить не могли, что это выглядит вот так.
Сейчас они следуют на юг от восточной части России по диагонали через Охотское море, и их взорам предстает Япония в серовато-мальвовом полуденном блеске. Маршрут проходит над узкой грядой Курильских островов, которая вытягивается проторенной дорогой между Японией и Россией. В этом смутном свете острова кажутся Тиэ цепочкой высыхающих следов. Ее страна — бредущий по воде призрак. Ее страна — когда-то виденный сон. Она лежит наискось и выглядит грациозно.
Вытираясь полотенцем после тренировки, Тиэ смотрит в иллюминатор лаборатории и мерно покачивается вверх-вниз. Поселись она на орбите до конца своей жизни, все было бы хорошо. Тиэ могла бы считать, что мать умрет только после ее возвращения на Землю. На ум приходит игра «Горячие стулья»: стульев непременно на один меньше, чем игроков, но пока музыка звучит, все продолжают участвовать, а цифры ничего не значат. Ты не должна останавливаться. Ты должна все время двигаться. У тебя есть эта роскошная орбита, и, пока ты вращаешься по ней, никто и ничто не причинит тебе зла. Пока планета несется галопом сквозь космос, а ты с опьяненным временем мозгом несешься за ней сквозь свет и тьму, ничто не заканчивается. Никакого конца нет и быть не может, есть только круги.
Не возвращайся. Оставайся здесь навсегда. Кремовый свет над океаном так изыскан, облака, колеблющиеся во время прилива, так нежны. В зум-объектив попадает первый снег на вершине горы Фудзи, затем серебряная цепочка реки Нагара, где ты плавала в детстве. Оставайся здесь, где идеальные батареи жадно пьют солнечный свет.
С орбиты человечество представляется ночным созданием. Человечество — это иллюминация городов и светящиеся нити дорог. Днем оно становится невидимкой и его попросту не разглядеть.
Если во время этого витка, второго из сегодняшних шестнадцати, отыщется свободная минутка и они посмотрят в иллюминатор, им едва ли удастся заметить признаки жизни людей или животных.
С приходом очередного утра маршрут приближается к Западной Африке. День выплескивается мощным потоком, стирая все видимые невооруженным глазом приметы человеческого существования. Они пролетают над Центральной Африкой, Кавказом и Каспийским морем, югом России, Монголией, востоком Китая и севером Японии в ослепительно-белом свете. К тому времени, когда в западной части Тихого океана наступает ночь, уже не видно ни стран, ни городов, которые намекали бы на присутствие человека. На этом витке вся ночь бездонно-черная, космический корабль крадется вдоль срединной линии Тихого океана между Новой Зеландией и Южной Америкой, задевает оконечность Патагонии, скользит обратно вверх в сторону Африки, и в тот миг, когда океан остается позади, а в поле зрения неторопливо вплывают побережья Либерии, Ганы и Сьерра-Леоне, рассвет вспарывает темноту, день затапливает пространство, все Северное полушарие снова сияет и делается безлюдным. Моря, озера, равнины, пустыни, горы, устья, дельты, леса и льдины.
Совершая виток за витком, время от времени они воображают себя межгалактическими путешественниками, исследующими новые планеты. На вид необитаемая, командир, говорят они, глядя в иллюминаторы перед завтраком. Не исключено, что там сохранились следы исчезнувшей цивилизации. Готовьте двигатели к посадке.
Виток 3, движение вверх
Почему космический корабль нельзя декорировать, как старый фермерский дом? — рассуждает Пьетро за завтраком. Наклеить обои в цветочек, протянуть дубовые балки — искусственные, разумеется. Легкие и негорючие. Плюс вытертые кресла и еще что-нибудь в этом духе. Как в старом итальянском фермерском доме. Или в английском.
Все смотрят на англичанку Нелл, но та лишь пожимает плечами и помешивает ложечкой сироп в пакетике с перловой кашей из российских продуктовых запасов, которой ее угостили Роман с Антоном.
А лучше как в старом японском доме, говорит Тиэ. Барахла меньше, простора больше.
Отличная мысль, подхватывает Шон, парящий над ними, словно ангел. Он указывает чайной ложкой на Тиэ, точно ему в голову пришла какая-то идея. В Хиросиме мне довелось пожить в потрясающем японском доме, рассказывает он. Это был отель типа «ночлег и завтрак», а управляли им американские христиане.
Вы, американские христиане, просочились повсюду, комментирует Тиэ, подцепляя палочками ломтик лосося.
Ага, мы вас везде настигнем, даже в космосе.
Ничего, скоро мы от вас — то есть от тебя — избавимся, встревает Роман.
Но потом вы вернетесь на Землю, а уж там-то мы вам нигде проходу не дадим, парирует Шон. Он оглядывается и кивает. Пожалуй, мне бы понравилось, если бы тут все было оформлено в стиле старого японского дома.
Пьетро доедает кукурузные хлопья и прикрепляет ложку к намагниченному подносу. Знаете, по чему я скучаю сильнее всего? — спрашивает он и тотчас отвечает сам, по вещам, которые мне не нужны, вот по чему. По бесполезностям вроде аляповатого украшения на полке или коврика.
Роман смеется, то есть ты тоскуешь не по выпивке или сексу, а по коврику?
Я не сказал, чем занялся бы на этом коврике.
Не сказал, подтверждает Антон. Пусть это и дальше останется тайной.
Чем бы ты занялся? — тотчас любопытствует Нелл.
Тиэ подмигивает, да, Пьетро, расскажи, чем?
Лежал бы там, отвечает Пьетро. И смотрел сны о космосе.
День обрушивается на них ураганным огнем.
Пьетро наблюдает за микробами, которые позволяют получить более полное представление о вирусах, грибках и бактериях на орбитальной станции. Тиэ продолжает выращивать белковые кристаллы и в отведенный срок подключается к аппарату МРТ, чтобы пройти очередное сканирование мозга и документировать влияние микрогравитации на работу нейронов. Шон анализирует состояние кресс-салата — выясняет, что происходит с корнями растений, если гравитация и свет не командуют им, когда и как они должны развиваться. Тиэ и Нелл осматривают сорок проживающих на станции мышек, взвешивают их и фиксируют данные о том, как атрофируются мышцы в космосе. Позже Шон и Нелл проведут эксперименты по изучению воспламеняемости различных материалов. Роман и Антон займутся обслуживанием российского кислородного генератора и культивацией клеток сердца. Антон польет капусту и карликовую пшеницу. Каждый из шестерых запишет, испытывает ли головную боль, и если да, то насколько она острая и где локализуется. В какой-то момент они дружно возьмут фотоаппараты, прильнут к панорамным иллюминаторам и запечатлеют все объекты согласно полученному с Земли списку, уделив пристальное внимание тем из них, которые представляют особый интерес. Кроме того, они заменят детекторы дыма, опорожнят дополнительный резервуар для воды во втором слоте и поставят новый в третьем слоте системы хранения воды, наведут порядок в санузле и пищеблоке, починят туалет, который вечно ломается. Все эти действия, из которых складывается их день, обозначаются английскими аббревиатурами: MOP, МРС, PGP, RR, MRI, CEO, OESI, WRT-WSS, Т-Т-А-В.
Сегодня в списке объектов особого интереса на первом месте стоит тайфун, скользящий над западной частью Тихого океана в направлении Индонезии и Филиппин. Судя по всему, этот тайфун внезапно начал набирать силу. С орбиты его пока не видно, но уже через два витка они переместятся на запад и догонят его. Коллеги просят их сделать фотографии и видеозаписи, подтвердить спутниковые снимки, оценить величину воздушных масс и скорость их движения. К этим заданиям они давно привыкли, ведь они — все равно что метеорологи, своего рода системы раннего предупреждения. Они отмечают орбитальные витки, на которых их с тайфуном пути пересекутся, — четвертый виток нынче утром, пятый и шестой в южном направлении, а еще тринадцатый и четырнадцатый вечером в северном направлении. Впрочем, к тому времени они уже будут спать.
Утром Нелл получила от брата имейл, в котором тот сообщал, что сильно простудился, и она вдруг с удивлением осознала, что уже и не помнит, когда в последний раз болела, — в космосе ее организм снова помолодел, она не чувствует никаких болей, если не считать космических мигреней, которые, впрочем, она, в отличие от остальных, испытывает крайне редко. Вероятно, причина состоит в том, что здесь ты не ощущаешь собственного веса, не нагружаешь суставы, да и ум, если разобраться, тоже, поскольку возможности выбора сведены к нулю. Каждый твой день расписан поминутно, ты выполняешь то, что тебе велят, ложишься спать рано и, как правило, уставшей, встаешь тоже рано и начинаешь все заново, и единственное решение, которое тебе нужно принять, касается выбора еды, хотя и он весьма ограничен.