ает возможность перенесения в некоторой степени старой древней русской письменной речи в нашу современную письменную речь, возможность пользоваться ею и, следовательно, обогащаться новым притоком свежего, сильного слова.
Читатель, сам хорошо знающий русскую историю или, по крайней мере, знающий ее как последовательный и совокупный ход событий, прочтет с большим удовольствием и с пользой VI том «Истории России». Но читатель, который не имеет предварительных сведений об эпохе Иоанна, решительно потеряется в этом томе; для него будет многое нечаянно, многое неясно, неполно, непонятно, и наконец у него не останется в памяти ни связного, последовательного хода событий, ни полной, цельной картины всего царствования, а одни прекрасные этюды.
Но, может быть, спросят нас, как же различить историческое исследование от истории?
Не думаем, чтобы эти понятия были сбивчивы даже в общем обыкновенном понимании. Но скажем нашу об этом мысль. Под историей понимаем мы непосредственное, наглядное представление событий в их последовательности и в их современности (разумеется, насколько возможно этого достигнуть человеческому слову). Недаром событие является одно после другого и одно вместе с другим, хотя бы, по-видимому, ни в том, ни в другом случае, не было связи между ними. Не должно нарушать хода событий, как они были на самом деле, как они явились на земле. История должна уважить этот ход и взять его себе в основание. Но одно такое изложение событий было бы простым рассказом, повествованием вроде летописи; при событиях осталось бы и все случайное, преходящее, что обыкновенно сопровождает их. История – не летопись. Взяв этот былевой ход событий, совершающихся в случайности, история должна понять их смысл и, оставив неприкосновенным этот великий ход, должна откинуть все случайное, ненужное, сопровождающее ход исторической жизни. История должна осветить мыслью этот ход событий, мыслью в них же таящейся, из них же извлеченной, – и по возможности так, чтобы из одного изложения их видна уже была эта мысль. Итак, история есть непосредственное представление событий (народа, человечества) в их естественном ходе, в их действительной былевой современности и последовательности, но представление, освященное в то же время мыслью, движущей эти события, очищенное от всего мгновенного и случайного (ибо среди этого действуют исторические идеи), затемняющего их смысл. Следовательно, элемент художественный необходим в истории.
Историческое исследование есть искание или доказывание мысли, выражающейся в исторических событиях. Историческое исследование по свойству своему составляет совершенную противоположность безыскусственному летописному рассказу. Оно не есть рассказ событий. Напротив, оно обращается к ним настолько, насколько нужно для понимания, для объяснения мысли, в них выражающейся; события приводятся в доказательство, в подтверждение, как факты. Художественный элемент вовсе не нужен в историческом исследовании. Оно не повествует, а ищет, доказывает, роется в событиях. Итак, история и историческое исследование две вещи разные. Историческое исследование возможно и тогда, когда еще не создалась история, но без исторического исследования история создаться не может. Конечно, могут быть сочинения смешанные, то есть историческое исследование может мешать историческому рассказу. – Это отчасти видим мы местами и в сочинении, нами рассматриваемом; впрочем и тут оно принимает характер смешанной с исследованиями монографии, а не истории. – Основываясь на общей его характеристике, мы относим это новое сочинение г. Соловьева (VI том «Истории России») прямо к историческим исследованиям.
Но возможна ли у нас теперь история? Конечно, нет. История есть уже плод ясного самосознания, плод спокойного самосозерцания. А мы еще далеки от того. У нас теперь пора исторических исследований, не более. И кажется, эта пора только еще начинается. – Слишком крепко была отшиблена у нас память, слишком решительно была разорвана нами связь с прошедшим, чтобы не легло на нас за это законного наказания: непонимания жизни наших предков, непонимания своей собственной народной жизни. Скоро ли можем мы добраться до самосознания, когда и теперь требование народного или самостоятельного воззрения кажется для многих непонятным, а для многих слишком гордым, даже дерзким, ибо, по их мнению, выходит, что нам не должно сметь свое суждение иметь. Итак, устремим же все силы наши на то, чтобы сперва разработать и понять наше прошедшее и стать наконец на свои ноги, вопреки любителям ходить на помочах. А историю писать погодим. У нас есть история, труд великий, монументальный: это «История» Карамзина. Она принадлежит той ложной подражательной эпохе, которая, как ни хлопочут о ней защитники исключительной национальности западноевропейской, сдвинулась со своего места и увлекается, хотя медленно, потоком времени. Карамзин мог писать историю; он не замечал недостатка ясного самосознания. Неизбежные сомнения, необходимые недоумения и вопросы возбуждены еще не были. Карамзин взялся за огромный труд; он старался объяснить темные и непонятные места в истории; но ни сомнений, ни недоумений не видать в его сочинении; он нашел и тон, и слог для истории, им писанной. При «Истории» Карамзина мы не можем остаться; но она не потеряет для нас своих прав на глубокую благодарность и уважение. Цена ее, можем сказать, будет возрастать со временем. Сознавая общую ложность самой «Истории», мы кроме глубокого уважения к великому труду, будем прибегать к ней за указаниями, справляться с ней в том или другом случае, и, вы шедши за пределы ее круга, оценим ее лучше и поблагодарим за нее горячее. Повторяем, Карамзин точно мог писать историю. Но наше время не таково. История такого рода нас удовлетворить не может. Мы чувствуем, что почва колеблется под нашими ногами. Где же тут строить здание? Итак, нам надобно понять сперва русскую историю, понять самих себя, после полуторастолетнего попугайства; а это нелегко для нас, отвыкших жить своим умом и даже чувствовать своим чувством. Для того, чтобы достигнуть главной цели: понять свою историю и самих себя, нам необходимы исследования, исследования и исследования. Само собою разумеется, что учебник всегда возможен. Возможна, может быть, и монография, скорее в виде простого изложения событий.
Не знаем, согласен ли с нами уважаемый автор: во всяком случае, самая книга его согласна с нами. Г. Соловьев предположил себе писать историю, но его верный исторический такт, но потребность современной науки русской истории, потребность, им чувствуемая и понимаемая, не допустили до этого и заставили его на деле написать не историю, а историческое исследование, – и мы очень этому рады. Попытка, если бы она осуществилась на деле, написать историю, попытка преждевременная, непременно была бы неудачна. Мы знаем, что не от недостатка дарования г. Соловьев не написал нам «Русской истории». Из его лекций, которые удалось нам слышать, из разных мест его сочинений, видим мы совершенно тому противное. Мы знаем: у него довольно исторического художественного таланта для непосредственного представления мыслью проникнутых событий, но эпоха не та, но не пришла еще пора для «Русской истории», и потому г. Соловьев может написать только историческое исследование.
Сказав теперь, к какому роду принадлежит, по нашему мнению, новый труд г. Соловьева, обратимся к самому труду и посмотрим, что высказывает в нем автор, как смотрит на Иоанна IV, на его эпоху, на Россию XVI века.
Нечасто в истории встречаются эпохи, в которых бы исторический интерес был так возвышен и так сосредоточен, как в царствование Иоанна. Иоанн провел всю свою жизнь на престоле, с лет младенческих до старческих, и какую изменчивую, бурную и многознаменательную жизнь. И общее значение эпохи, и великие события, и личности, как самого Иоанна, так и окружающих его людей, все становит эту историческую в жизни народа эпоху наряду с самыми замечательными.
Автор в начале книги, говоря о первых годах Иоаннова царствования, высказывает очень верную и важную мысль, о которой мы уже упоминали. В отношениях Иоанна к боярам видит он последнее проявление борьбы между государем, начинающим новый порядок вещей, пришедшим к новому понятию о власти, – и его дружиной, помнящей прежнее свое значение и старающейся его удержать. Приводим слова самого автора.
«В – это правление решен был чрезвычайно важный вопрос для государственной жизни России. Северо-восточная Русь объединилась, образовалось государство, благодаря деятельности князей московских; но около этих князей, ставших теперь государями всей Руси, собрались, в виде слуг нового государства, потомки князей великих и удельных, лишенных отчин своих потомками Калиты; они примкнули к московской дружине, к московскому боярству, члены которого должны были теперь, по требованию нового порядка вещей, переменить свои отношения к главе государства. Вокруг великого князя московского, представителя нового порядка, находившего свой главный интерес в его утверждении и развитии, собрались люди, которые жили в прошедшем всеми лучшими воспоминаниями своими, которые не могли сочувствовать новому, которым самое их первенствующее положение, самый их титул указывали на более блестящее положение, более высокое значение в недавней, очень хорошо известной старине. При таком сопоставлении двух начал, из которых одно стремилось к дальнейшему, полному развитию, а другое хотело удержать его при этом стремлении, удержать во имя старины, во имя старых, исчезнувших отношений, необходимо было столкновение. Это столкновение видим в княжении Иоанна III и сына его, столкновение, выражающееся в судьбе Патрикеевых, Ряполовских, Холмского, Берсеня и других: необходимы были стремления со стороны великих князей освобождаться от людей, живущих стариной и во имя этой старины мешающих новому, необходимы были стремления выдвигать людей новых, которые бы не оглядывались назад, смотрели бы только вперед и поэтому были бы покорными слугами нового, от которого получили свое значение, свое общественное бытие. Но вот великому князю Василию Иоанновичу наследует малолетний сын его, Иоанн, который остается все еще малолетним и по смерти матери своей, правившей государством; в деле управления становятся люди, не сочувствовавшие стремлениям государей московских; как же поступят теперь эти люди, у которых развязались руки, которые получили полную возможность действовать в свою пользу, по своим понятиям? Оправдают ли они свое противоборство новому порядку вещей делами благими, делами пользы государственной? Уразумеют ли, что бессмысленно вызывать навсегда исчезнувшую удельную старину, исчезнувшие отношения, что этим вызовом можно вызвать только тени, лишенные действительного существования? Сумеют ли признать необходимость нового порядка, но не отказываясь при этом от старины, сумеют ли заключить сделку между старым и новым во благо, в укрепление государству? Сумеют ли показать, что от старины остались крепкие начала, которые при искусном соединении с новым могут упрочить благосостояние государства? Мы видели, как Шуйские с товарищами воспользовались благоприятным для себя временем. В стремлении к личным целя