Я переполнена не только страхом перед Ящером и своей участью, во мне плещется штормящее море ужаса неопределённости под ветрами отчаяния и безысходности.
— Сколько? — хриплю я, сама не веря, что спрашиваю. — Сколько раз?
— Раз? — Ящер смотрит насмешливо и наклоняется ко мне так близко, что я чувствую его дыхание на своих губах. — Пока мне не надоест, а у меня стоит отлично. Думаю, тут речь идёт об отрезке времени. Неделя, может, больше…
Его слова впечатываются в моё без единой кровинки лицо.
— Скажу насколько долго, как только попробует товар в первый раз.
В ужасе смотрю на Гордеева.
Он протягивает руку и снова пропускает между пальцами светлые пряди. Я даже шелохнуться не могу, оказывается, я уже до упора вжалась в спинку кресла.
Товар.
Я для него товар.
Он будет меня «пробовать» и только потом решит, как долго я буду отрабатывать помощь.
Нервно облизываю губы, и их тотчас касается его пальцы. Ящер с нажимом проводит по ним, пробуя их на мягкость.
— Но тогда вы мне поможете? — через силу выдавливаю я.
Неужели я соглашусь? Всё это просто не может происходить со мной…
— Давай посмотрим, на что-то годишься. Вперёд.
Он пересаживается на диван и широко расставляет ноги.
Тоннельным зрением вижу, как он приглашающе похлопывает себя по бедру, не отводя от меня выжидающего взгляда.
Неуклюже поднимаюсь из глубокого кресла и на подгибающихся ногах подхожу к нему. Видя, что я почти парализована, Гордеев тянет меня за руку, и я плюхаюсь на диван рядом с ним. Сердце пропускает пару тактов. Подозреваю, что взгляд у меня затравленный и даже умоляющий.
Но ведь он ни к чему меня не принуждает. Это мой выбор.
Каменное лицо Ящера говорит именно об этом. Ему плевать, уйду я или останусь.
— Давай сначала ртом, — озвучивает он свои пожелания.
Подношу руку к его ширинке и, ухватившись за пряжку ремня, медлю. К глазам подступают слёзы. Моя нерешительность раздражает Ящера.
Он снова зажимает мой хвост в кулаке и медленно его наматывает на руку. Автоматически считаю — три оборота. С замиранием сердца жду, что вот сейчас Гордеев дёрнет за волосы и придавит мое лицо себе к паху, чтобы показать, кто здесь хозяин.
Но Ящер лишь поворачивает моё лицо к себе.
— Это будет тебе уроком, — жёстко говорит он. — Больше не полезешь туда, куда не надо. О чём ты думала, идиотка?
Гордеев злится.
— Что ты придёшь, и всё само устроится?
Из глаз одна за другой капают крупные слезы.
— Радуйся, что не нарвалась на моральных уродов. Проваливай и больше не суйся к таким, как я, нехуй домашним девочкам знакомиться с этой стороной жизни, — он слегка встряхивает руку, в которой зажаты волосы. — Поняла, дурища?
Я так напугана, что просто мелко и часто киваю в ответ. Ящер отпускает мои волосы, как мне кажется, с сожалением.
— Вали давай, и чтоб я тебя больше не видел, — с ленцой велит Гордеев и тянется к мобильнику.
Мне хочется бежать не оглядываясь, но ноги так ослабли, что я тащусь к выходу из ВИП-комнаты, пошатываясь. Уже хватаюсь за дверную ручку, когда позади меня раздаётся злой голос Ящера:
— Макс, что за хуйня у вас в городе творится?
Выстреливаю из комнаты, пока разъяренный Ящер не передумал, и замираю за дверью, переводя дух. Сейчас какому-то Максу похоже прилетит за то, что Гордеева беспокоят кто не попадя.
Снаружи меня встречает все тот же Коля, который не сводит глаз с Татьяны, подпирающей стену напротив двери в ВИП-комнату.
Она, что, так и ждала тут? Боялась пропустить свою смену?
Прокурорская дочка внимательно осматривает меня. При виде заплаканных глаз на её лица расцветает удовлетворение. Отлепившись от стены, Татьяна ныряет в открытую дверь, где Гордеев уже прощается с неведомым Максом:
— Скоро подъеду, — и сразу же без перехода: — На колени.
Судя по звуку щелкнувшей пряжке, это он Тане:
— Давай-давай, — закрывая дверь поторапливает меня Коля. — Поговорила? Свободна.
Вздрогнув, отмираю.
Надо отсюда уходить. Едва переставляя ноги, покидаю ВИП-зону.
Прохожу мимо грохочущего танцпола, пробираюсь через группки молодняка, вышедшего потрепаться.
Каждый шаг даётся всё легче, и на улицу я вылетаю почти бегом, но холодный ветер отрезвляет, и я возвращаю за пальто.
Мозги потихоньку встают на место.
Ящер прав. Мне повезло. Могла ведь быстро совершить карьеру от аспирантки до опытной любительницы. А если бы нарвалась на мерзавцев, то и до статуса профессионалки рукой подать.
Невидящим взглядом уставившись в зеркало, завязываю поясок пальто, и пытаюсь разобраться: почему я сразу не рванула оттуда, как только он заговорил об оплате натурой? Для меня это неприемлемо, но я всерьез рассматривала его предложение. Его взгляд меня поработил. Как гипноз. Действительно, василиск. Опасный ящер. Не надо было приходить. Он всё верно сказал, только теперь я совсем не знаю, что он не делать. Хоть бы Лёшка уже очнулся!
Подняв воротник повыше и засунув руки в карманы, я пробегаю через освещенную парковку перед клубом, ветер с воды остужает горящие от слёз глаза, на и сует за шиворот свои пальцы.
Набережная ещё не пуста, но транспорт скоро перестанет ходить, нужно поторопиться. Надеюсь, мама уже спит, а то будет волноваться. Со дня Лёшкиной аварии она впадает в панику по любому поводу.
Пытаясь спрятать мерзнущий нос в шифоновый шарфик, я поворачиваю на аллейку, ведущую к остановке.
— Ты посмотри! Наша краля вместо того, чтобы вернуть нам долг, тратит денежки по ночным клубам, — словно из ниоткуда вырастает передо мной тёмная фигура.
По голосу узнаю одного из тех троих. Хочу его обойти, но из кустов, обрамляющих аллею, выступают двое других.
Сердце сжимается. Я уже дрожу вовсе не от холодного ветра.
— Мне думается, друзья, что пришла пора объяснить нашей общий знакомой, что мы тут не шутки шутим.
Глава 4
Мне их не обойти.
Мозг работает, словно фотоаппарат: щелчок — мысль, пауза, вспышка — осознание безысходности.
В кусты ломануться?
Там ещё быстрее схватят.
Заорать?
Да кто тут вот меня вообще услышит?
Справиться с ними мне тоже не под силу. У меня даже перцового баллончика нет. Причем вообще. Я его даже не купила.
Гордеев действительно прав: и о чём я вообще думала, идиотка?
Мне кажется, что мой ступор длится вечность, но, скорее всего, это такая же обманка мозга.
Они же ещё не дошли до меня… Наслаждаются моим страхом.
Медленно пячусь. Я не так далеко отошла от парковки клуба. Сделать шагов тридцать, и я вернусь в освещённую зону, а там камеры, охрана… Вот там уже можно и поорать. Но это если мне повезет.
— Сто, сука, по-хорошему не хочешь? Тогда мы подоступнее обоснуй найдём.
— Белобрысая думает, что она умнее всех, — сплёвывает тот, у которого на лице тянется тонкий дугообразный шрам от уголка губ до уха.
— Да, брат, — соглашается другой с полным ртом золотых зубов. — Она нас явно не уважает, но мы ей хорошие манеры быстро привьём.
Вразвалочку они направляются ко мне. Руки они держат в карманах, и мое воображение рисует там ножи.
Я опять отступаю, шаг за шагом, но расстояние между нами сокращается всё равно.
Господи, дай мне шанс! Пожалуйста, Господи!
Но у Бога Видимо другие планы, потому что, когда мне остаётся совсем чуть-чуть, золотозубый, разгадав мои намерения, совершает хищный бросок. Мозг отстранённо регистрирует происходящее в то время, как тело действует на инстинктах.
Вот урод уже совсем рядом и выкидывает руку в мою сторону. Отпрыгнуть и развернуться я успеваю, но побежать — уже нет. Он хватает меня за шиворот пальто и дёргает на себя, впечатывая спиной в его тело. Шарфик, попавший ему под пальцы впивается мне в горло, перешибая мне дыхание на выдохе. В глазах темнеет. И вот я уже чувствую его руку, ухватившую меня за волосы. Из глаз брызжут слезы.
Да, что ж такое… Выживу — отрежу к хренам. Все, кому не лень, тягают.
В подтверждение золотозубый с наслаждением дергает за волосы.
Я визжу, потому что это больно и потому что это страшно.
— Что? Уже не такая смелая? — сипит ублюдок мне на ухо, обдавая зловонным дыханием. От него отвратительно несет мокрой пепельницей, чесночной колбасой и давно нечищенными зубами. — Заткнись, сука!
— Пожалуйста, не трогайте меня! — скулю, когда ко мне подходит тот со шрамом.
Он дёргает за пояс пальто, и у меня вырывается ещё один крик ужаса.
— Заткнись, шмара! Ненавижу таких, как ты! Дерьма в жизни не ела, поэтому и на других как на дерьмо смотришь, — выплёскивает он на меня свою ненависть. — А ну, заткнись, я сказал!
И отвешивает мне оплеуху, потому что я не могу остановиться и подвываю от страха, а золотозубый меня встряхивает.
— Отпустите…
— Что, девонька, страшно? — ласково спрашивает третий с гаденькой ухмылкой. — Отпустим, уму-разуму научим и отпустим.
— Не трогайте меня, — молю я.
Бандит со шрамом, показывая, что никого не волнуют мои просьбы, запускает пятерню за полу распахнувшегося пальто и больно сжимает мне грудь.
— Ты нарываешься, тебе сказали закрыть рот. Ещё немного, и кроме основного долга будешь отрабатывать проценты, — он мерзко ухмыляется. — Натурой. Есть у нас местечки для таких, как ты. Ваша блядская натура там расцветает, и вы, мрази, сразу забываете, как смотреть на других сверху вниз. На стёртых коленках-то оно не сподручно.
Господи, не дай ему сделать со мной что-то!
— Я б тебя и сейчас, девонька, повоспитывал, — третий одобрительно смотрит, как урод со шрамом меня лапает. — Тем более, что после Арлекина ты со мной и сама ласковая будешь. Только мы пока тебе дадим последний шанс. Как договаривались, у тебя есть еще два дня. Мы — люди чести.
И все трое паскудно ржут, а женоненавистник продолжает больно тискать мою грудь.
— Дойки зачёт! — рекламирует он. — Ремешком бы пройтись.