— Вода чёрная, болотная, мутная. Плюс ряска. Сейчас август, вода зацвела уже. Ничего в ней не разглядеть.
— Хорошо, коли так, — сказал Николай. — А если всё-таки найдут, что делать будем? Оружие какое-нибудь есть у тебя, товарищ старший лейтенант?
— Нет оружия, — сказал Максим. — У меня же исследовательский корабль, зачем оно?
— Оружие — такая вещь, которая всегда может пригодиться, — поучительно заметил лётчик. — Сам видишь.
— Да, — согласился Максим.
Он представил, что будет, если немцы и впрямь обнаружат «Пионер Валя Котик» и похолодел. Уже второй раз за сегодняшний день. Технологии конца двадцать первого века, попавшие в руки немецких фашистов из тысяча девятьсот сорок первого года могли натворить неописуемых бед.
Конечно, в них ещё предстояло разобраться, но уж кого-кого, а проницательных учёных и инженеров у немцев хватало. Разберутся, в конце концов. Не сразу, но разберутся. И тогда… Нет, допустить этого нельзя ни в коем случае.
— КИР, — позвал он.
— Здесь.
— Скажи мне, пожалуйста, друг мой. В самом крайнем случае, если потребуется, мы можем уничтожить корабль?
— Смотря что ты имеешь в виду под словом «уничтожить». Полностью уничтожить, без следа, нет, не можем. Но можем превратить его в бессмысленный кусок металла.
— Конкретнее.
— Можно запрограммировать критический перегрев реактора таким образом, что он самоуничтожится и уничтожит весь корабль. Биопластик просто испарится, углерит распадётся на составляющие, металлы сплавятся. Десять тысяч градусов по Цельсию достаточно, чтобы расплавить печь в аду, не то что корабль
— Радиация? Хотя какая радиация у кваркового реактора, что это я… Болото, лес вокруг?
— Болото, разумеется, закипит и испарится. Лес может загореться. А может и не загореться. Как карта ляжет.
— Ясно-понятно, — Максим и сам не заметил, как подхватил выражение Николая. — Это можно сделать в любую минуту?
— Да. Управление реактором нарушено, ремонтные наноботы восстанавливают, но критический перегрев можно устроить и без этого. Достаточно запустить напрямую и бежать.
— Хм. А можно сделать так, что критический перегрев реактора запустится при попытке проникновения на корабль кого-то чужого?
— Нет ничего проще. К слову, фильм готов.
— Отлично. Но пока за немцами проследим. Опусти дрон ниже, пусть найдёт их.
— Слушаюсь.
Кроны деревьев прыгнули навстречу. Дрон запетлял на высоте метров сорока над землёй, выискивая отделение солдат.
Наконец, обнаружил.
Вероятно, немецкие пилоты весьма точно засекли и передали координаты упавшего И-16, потому что нашли его довольно быстро.
Нашли, обследовали и, убедившись, что лётчика в кабине нет, оставили двоих снимать вооружение — пулемёты, а остальные принялись обыскивать лес вокруг и, в конце концов, вышли к болоту.
Теперь дрон-разведчик держался гораздо ниже. Сначала он успешно притворялся жуком, а затем и вовсе уселся на ветку ближайшего дерева и замер, наблюдая и слушая.
Один из немецких солдат явно был охотником, потому что разбирался в следах. Собственно это он привёл отделение к берегу болота по тем следам, что оставил Максим, когда тащил на себе Николая.
— Вот здесь он зашёл в воду, господин фельдфебель, — переводил Максим немецкую речь.
— Это же болото. Зачем он полез в болото?
— Не могу знать. Возможно, хотел таким образом сбить со следа собак-ищеек.
— У нас нет собак-ищеек.
— Но он-то этого не знал.
— Он же ранен, ты сам говорил.
— Так точно, ранен. Кровь в кабине и следы крови на траве. Думаю, он не мог далеко уйти.
— Что ты предлагаешь?
— Нужно поискать на другой стороне болота. Если там есть следы, то пойти по ним и догнать русского. Он теряет силы от потери крови, как раненый кабан, это будет недолго.
— А если следов не будет?
— Значит, он утонул. Болото — коварная вещь. Его могло затянуть, когда он перебирался на другую сторону.
— Внимание, отделение, — скомандовал мордатый фельдфебель. — Обходим болото с двух сторон, ищем следы русского лётчика. Лично от меня пачка сигарет и полбутылки шнапса тому, кто первый найдёт, — он свистнул в свисток.- Вперёд! Точка встречи вон там, у сухого дерева.
Немцы снова разделились, солдаты принялись обходить болото по берегу.
— Умные, гады, — прокомментировал Николай. — А ты, смотрю, немецкий хорошо знаешь. Специально учил?
— У меня мама немка, — сказал Максим. — Так что язык с детства знаю, как родной.
— Из поволжских немцев?
— Нет, из самой Германии. Из Дрездена, это столица Саксонии.
— Ясно-понятно, — промолвил Николай нейтральным тоном.
— Коля, у нас границы открыты, и каждый сам волен выбирать место и образ жительства. Отец познакомился с мамой, когда был в Германии в командировке. Они полюбили друг друга. Мама переехала за отцом в Советский Союз, приняла наше гражданство. Потом я родился. Нормально всё, не переживай.
— Я не переживаю, — сказал Николай. — Ты мне только скажи, мы выиграем эту войну?
Максим улыбнулся.
— Конечно, выиграем, Коля. Победа будет за нами.
— А когда? — жадно спросил лётчик.
— Немцы подпишут капитуляцию девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. После того, как падёт Берлин.
— Ох… Так долго?
— Да, Коля, так долго, — сказал Максим. — И цена Победы будет немалой. Уж можешь мне поверить.
[1] Известная пьеса К. Чапека «R. U. R.» была переведена на русский язык и вышла в 1924-м году отдельным изданием в Госиздате под названием «ВУР». Верстандовы униве
рсальные работари'.
Глава четвертая
Фильм младший лейтенант Николай Свят смотрел с широко открытыми глазами (немцы к этому времени ушли, забрав авиационные пулемёты и посчитав, что русский лётчик утонул в болоте).
Максим, сидя рядом с ним, тоже смотрел это кино.
Многие документальные кадры он видел неоднократно, но некоторые — впервые. События, о которых рассказывал фильм, были Максиму хорошо известны, но КИР сумел смонтировать хороший фильм, увлекательный, и Максим даже подумал, что по возвращении неплохо запустить его в Сеть, пусть другие увидят.
По возвращении, да… Эк легко он сейчас подумал о возвращении. А как это сделать? То-то и оно. Он не учёный, не физик, не математик, не космолог. Он — советский лётчик-космонавт. Первый человек, попытавшийся прыгнуть через нуль-пространство и в результате оказавшийся в прошлом. Сто пятьдесят четыре года. Не световых, обычных. Хороший прыжок вышел, качественный, спасибо вам, товарищи учёные.
Доценты с кандидатами, — вспомнил он строчку из шутливой песни Высоцкого. — Замучились вы с иксами, запутались в нулях.
Ты опять оказался прав, Владимир Семёнович. Запутались. Да так, что мама не горюй.
Вернуться. Как, спрашивается? Как⁈
Единственное, что приходит в голову — дождаться, когда ремонтные боты полностью восстановят корабль, взлететь, выйти за орбиту Юпитера и снова прыгнуть. Программа полёта никуда не делась, тупо её повторить и посмотреть, что получится.
Ага, и оказаться в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году. Почему там? Потому что, если из тысяча девятьсот сорок одного вычесть сто пятьдесят четыре, получится тысяча семьсот восемьдесят семь.
Что там у нас, в этом году? Даже КИРа спрашивать не надо, и так помню. На троне Екатерина Вторая, она же Великая. Крым — уже наш. Начало русско-турецкой войны, и создание нового русского казачьего войска из бывших запорожцев — Черноморского. Того самого, которое позже станет частью Кубанского казачьего войска.
Весёлое времечко, в общем. Как и любое на Руси.
М-да. А если всё-таки получится вернуться? Будем считать, что вероятность удачного прыжка — пятьдесят на пятьдесят. Неплохие шансы вроде бы, но на самом деле — прыжок в неизвестность. И тысяча семьсот восемьдесят седьмой год мне точно не нравится. При всём моём уважении к государыне императрице, князю Потёмкину и, в особенности, к Александру Васильевичу Суворову. Не хочу. Не люблю самодержавие и сословное общество, уж простите. Мне, потомку русских казаков, крестьян, рабочих и трудовой интеллигенции вкупе с немецкими дворянство претит. Равно, как и буржуазия. Первые кичатся своим происхождением, вторые деньгами. Как первое, так и второе глупо и недостойно настоящего человека. Так думаю. Поэтому лучше уж здесь, в сорок первом. Да, страшная война, но вокруг свои советские люди. Пусть из первого СССР, но всё равно свои. И я могу им помочь. Есть, правда, немалые шансы, что меня здесь элементарно убьют, но тут уже ничего не поделаешь. Убьют — значит, убьют. Погибну, защищая Родину, как и миллионы советских людей. В конце концов, я советский офицер и давал присягу. Но лучше, конечно, остаться в живых. Пусть немцы гибнут. Вот чёрт, я же немец наполовину. Что ж это теперь получается — своих убивать?
«Они тебе не свои, — ответил он сам себе. — Они пришли на твою землю и у них приказ — убивать славян, евреев и цыган. Евреев и цыган — всех, под корень. Русских, украинцев и белорусов — не менее тридцати миллионов в первый год войны. Оставшихся — за Урал и в рабы для нации господ. То бишь, немцев. План „Ост“. Абсолютно нечеловеческий. Помни о нём, когда возьмёшь в руки оружие. А ты возьмёшь, потому что ничего другого не остаётся».
Scheisse [1], как говорит в таких случаях моя мама, зачем вообще я согласился лететь на этом долбанном пепелаце? Ежу ведь было ясно, что он не доведён до ума!
Давай-давай, накручивай себя. Ежи здесь совершенно ни при чём. Ни ежи, ни кони, ни любые иные представители животного и растительного мира. Как раз ясно было, что всё идёт нормально и самое время лететь человеку. Потому что без участия человека все эти исследования космоса, в конечном счете, бессмысленны. Знание ради знания. Нет, только присутствие человека привносит смысл во Вселенную. Потому что человек и есть смысл.
Фильм кончился.
— Да… — произнёс Николай через некоторое время. — Победа, атомная энергия, Гагарин, космос… Потрясающе. Но как