вы допустили, что СССР развалился? А потом война с Украиной… Это же в самом страшном сне не приснится!
— А как вы допустили, что Германия, якобы неожиданно напала на Советский Союз, бьёт нас на всех фронтах и осенью немцы будут уже под Москвой?
— Но мы победили!
— Какой ценой?
— Двадцать семь миллионов человек, — повторил данные из фильма Николай. — Не верится.
— Тем не менее, это так, — сказал Максим. — Мы тоже заплатили немалую цену за новый Советский Союз. Одни демографические потери в девяностых годах двадцатого и начале двадцать первого века чего стоят. Потом украинская война… Но всё же, надеюсь, ошибки прошлого были учтены, и СССР 2.0, как мы его называем, будет жить долго. Очень долго.
— Почему долго? Всегда!
— Нет ничего вечного, Коля, — вздохнул Максим. — Судьба первого Советского Союза тому хорошее доказательство. Даже Земля когда-нибудь прекратит своё существование, это неизбежно.
— Но люди будут уже далеко, ведь так? — улыбнулся какой-то детской улыбкой младший лейтенант. — На других планетах…
Его речь замедлилась, глаза закрылись.
— Спит, — сообщил КИР.
— Пусть спит, — сказал Максим, поднимаясь. — Сообрази-ка пожрать что-нибудь. Что-то я проголодался.
Так прошёл день и ночь, и наступил следующий день — четырнадцатое августа.
Николай с утра почувствовал себя гораздо лучше. Даже поднялся, с помощью Максима доковылял до туалета, принял душ и с аппетитом позавтракал. Обследование показало, что пуля никуда не делась, сидит там же, где сидела — в сердце. Медицинские наноботы продолжали работать, но их возможности были ограничены.
— Каковы наши действия? — осведомился Николай, когда обследование завершилось.
— КИР, — позвал Максим. — Ждём от тебя вердикта. Ты у нас тут главный врач.
— Со вчерашнего дня ничего не изменилось, и вердикт тоже не изменился, — ответил КИР. — Нужна операция. Чем скорее, тем лучше. В имеющихся условиях она невозможна.
— Другими словами нужно уходить, — прокомментировал Николай. — К нашим, через линию фронта.
— Или искать хирурга здесь, — сказал Максим.
— Немецкого? — криво ухмыльнулся лётчик.
— Зачем сразу немецкого. Нашего, гражданского. Не все же успели эвакуироваться, кто-то должен был остаться.
— Нереально, — покачал головой младший лейтенант. — Все больницы по эту сторону фронта, уверен, отданы под немецкие госпитали. А наши хирурги — те, кто не успел или не захотел эвакуироваться, или сидят по домам или служат оккупантам. Кто по принуждению, а кто и добровольно. Говорю же, выход только один — к нашим, через линию фронта.
— КИР, какой твой прогноз, Николай выдержит такую физическую нагрузку? — спросил Максим.
— Он-то выдержит, — ответил КИР. — А вот его сердце — не знаю. Там всё на ниточке висит. В любом случае идти прямо сейчас нельзя, нужно подождать, пока наноботы хотя бы рану затянут на спине и на ноге и малую бедренную кость срастят.
— Это понятно, — сказал Николай, — со сломанной ногой много не находишь. Сколько ждать? Месяц?
— Ну что ты, — сказал Максим. — Гораздо меньше. Думаю, ещё три-четыре дня. Так, КИР?
— Примерно так, — подтвердил Корабельный искусственный разум. — Буду наблюдать.
— Три-четыре дня — куда ни шло, — сказал лётчик. — Поразительные у вас, в будущем, достижения медицинские. Залечить такие огнестрельные раны за три-четыре дня, да ещё и ногу сломанную починить — это прямо чудеса. Сказка! Вот бы нам такую медицину — раненых бойцов и командиров на ноги ставить быстро. И не только медицину, — он обвёл глазами жилой отсек. — Я забыл спросить, эта штука, корабль твой космический, в атмосфере летать может? Как самолёт.
— Нет, — ответил Максим. — Только взлетать и садиться. А летает он в космосе. Я знаю, о чём ты подумал. Загрузить в него несколько тонн бомб и сбросить на Берлин, да?
— Как ты догадался? — белозубо улыбнулся лётчик.
— Это было нетрудно. Вынужден разочаровать.
— Да ясно-понятно всё, — нетерпеливо махнул рукой младший лейтенант. — Сейчас это невозможно. Но потом, когда Красная Армия сюда вернётся и освободит Украину? Уверен, такой корабль лишним не будет. Слушай, — воодушевился он. — Зачем ждать освобождения? Перейдём линию фронта, расскажем всё. Уверен, командование ради такого случая организует мощный контрудар на этом участке фронта. Отбросим немцев, вытащим корабль из болота, оттранспортируем в тыл… КИР твой расскажет, что и как. Да ты и сам многое знаешь. Представляешь, как мощно и резко можно советскую науку и технику вперёд двинуть! Да мы с такими знаниями за год немцев задавим. А потом и всех капиталистов-империалистов вот здесь зажмём, — он показал кулак. — А⁈
Максим молчал, думал.
Путешествия во времени в 2095-м году по-прежнему оставались чистой теорией. Причём не одной. Насколько Максим помнил, кто-то из учёных консервативного толка считал, что путешествия в прошлое невозможны из-за пресловутого «эффекта бабочки» [2] Американский писатель-фантаст Рэй Бредбери в рассказе «И грянул гром» впервые описал действие этого эффекта применительно к путешествиям во времени. Нельзя менять прошлое, дабы не изменилось настоящее.
С этой точки зрения появление в 1941 году космолёта «Пионер Валя Котик», набитого сверхтехнологиями из будущего, включая КИРа, это не раздавленная бабочка из рассказа Брэдбери. Это гораздо страшнее. Дай эти технологии нынешнему Советскому Союзу, и вся история непоправимо изменится.
Но есть и другая теория, согласно которой форма бытия материи, пространственно-временной континуум, настолько устойчивая штука, что подобные парадоксы попросту невозможны.
Другими словами, незначительные изменения, которые совершает условный путешественник во времени в прошлом (та же раздавленная бабочка) как бы гасятся, и всё возвращается на круги своя. А вот серьёзные изменения, такие, к примеру, как передача СССР сверхтехнологий из будущего, не могут произойти. Что-то обязательно помешает — или корабль засосёт в болото так, что не найти, или он взорвётся, или сам Максим погибнет. Сама судьба вмешается. Или Бог для верующего человека.
Мало того. Есть третья теория, согласно которой человек, попадая в прошлое, уже самим этим фактом не менял существующую реальность, а создавал новую, параллельную. Эта новая реальность точно также жёстко детерминирована, как и прежняя, и все изменения, которые наш путешественник лихо вносит в прошлое, как бы заранее предопределены и естественны. Новая же реальность, другая. И таких новых реальностей, согласно теории, может возникать бесчисленное множество…
Надо ли говорить, что ни одна из теорий не была проверена практике? И становиться тем, кто впервые это сделает, Максиму совершенно не хотелось. Потому что, как в первом, так и во втором случае ничего хорошего его не ждало.
Вкратце, стараясь подбирать простые слова, Максим донёс до Коли свои сомнения.
— То есть, ты против? — осведомился Николай.
— Категорически.
— А если, когда мы уйдём, корабль найдут немцы?
— Будет большой «бум». Мы с КИРом перед уходом запрограммируем корабль на самоуничтожение.
— Ясно-понятно, — сказал Николай. — Надо подумать.
— Думай. Придумаешь другой ход, буду благодарен. Только вот ещё о чём подумай. Если даже нам удастся перейти линию фронта и попасть к своим, нас обоих будут проверять. Ты — ладно, у тебя и документы имеются и вообще довольно легко узнать в части, когда тебя сбили.
— Пропал без вести, — сказал Николай. — Напишут, что пропал без вести. Вряд ли кто-то из наших с земли видел, а потом передал. Я ведь дрался уже над территорией, которую заняли немцы.
— А радиосвязь? Ты по радио разве не передал, что вступаешь в бой с превосходящими силами противника?
— Радиосвязь… — криво ухмыльнулся младший лейтенант. — Эх, дорогой ты мой товарищ из будущего, о хорошей радиосвязи да ещё и в каждом самолёте мы пока только мечтаем. Так что — пропал без вести. А это значит, что проверять будут особенно тщательно. Вдруг меня немцы завербовали. Но ты прав. Тебе без документов трудно будет… О! Можешь наконтузию сослаться. Скажешь, контузило, не помню ничего.
— Угу. А форма хотя бы? Кто я — рядовой, офицер?
— Командир, — поправил Николай. — Офицеры у нас только в царской армии были, золотопогонники, беляки.
— В начале сорок третьего года погоны вернут, — пообещал Максим. — Как и офицерские звания, и само слово «офицер» реабилитируют.
— Не может быть.
— Может и будет. Вот я и спрашиваю, кто я — рядовой боец или командир? — он вздохнул. — Не поверят мне. Кончится тем, что или в лагерь отправят или в психиатрическую лечебницу, если попытаюсь правду рассказать. А в худшем так и вовсе расстреляют. Как шпиона. По законам военного времени.
— Почему как шпиона?
— Ну как… Видно же сразу, что я какой-то странный, не похожий на обычного советского человека. Плюс мой немецкий.
— Так у нас многие немецкий учат, в школе и потом. Я сам его учил. Шпрехаю, конечно, не так, как ты, но основы знаю. Короче, фигня это, — махнул рукой Николай. — Наоборот, хорошо. Переводчики нужны фронту. Что до странный… Мало ли чудиков на свете? На контузию можно всё списать. Ну не помнит человек, кто он!
— Нет, Коля, — покачал головой Максим. — Достоверную, убедительную и надёжную легенду мы с тобой вряд ли придумаем. Где-нибудь да проколемся. Или нас расколют. И тогда обоих к стенке.
— Чего сразу к стенке-то! — возмутился лётчик. — Я, между прочим, комсомолец, сирота, из рабочих и крестьян, у меня три сбитых фашиста на счету!
— И что? Ещё не таких к стенке ставили. Да ты и сам знаешь, что я тебе говорю.
— Так что же делать? — несколько растерянно осведомился Николай. — Ты можешь попробовать перейти линию фронта, когда встанешь на ноги, — ответил Максим. — Но один, без меня.
— А ты?
— А я попробую найти партизан и буду бить врага здесь. В крайнем случае, сам организую отряд. Я, вот, думаю. Может быть, тебе тоже остаться? Найдём хирурга как-нибудь, достанем твою пулю. Будем вместе воевать.