А во-вторых, он по-прежнему не знал, где находится, — в комнате имелось только одно небольшое зарешёченное окошко под самым потолком, в котором виднелся лишь клочок неба да верхушка какого-то дерева — вроде бы клёна — с уже начавшими желтеть листьями.
В-третьих, не было одежды и обуви, а бежать в нижнем белье и босиком в начале осени — идея не из самых блистательных.
Приносила еду, тазик для умывания и меняла Максиму утку молодая немка по имени Марта. Плоское лицо, маленькие болотного цвета глаза с редкими ресницами, бесформенная грудь, короткие ноги и слишком широкие бёдра.
Красивыми у неё были только волосы, чьи густые, золотистые локоны выбивались из-под белой накрахмаленной шапочки.
Этим фактом Максим и воспользоваться в первую же минуту их знакомства, когда в комнату к нему вошла некрасивая девушка в серой униформе и белом переднике с подносом в руках.
На блузке под горлом виднелась белая круглая застёжка с красным крестом.
— Кто это, как считаешь? — мысленно обратился Максим к КИРу.
— Вероятно, Красный Крест, — ответил Корабельный Искусственный Разум, чья память была набита разнообразнейшими сведениями. — Немка. Немецкие санитарки чаще всего нанимались на фронт через Красный Крест. Серая блузка с длинными рукавами, юбка до пола, пелерина, шапочка, характерная заколка под горлом. Красный Крест, — повторил он уверенно.
Девушка поставила поднос на прикроватную тумбочку.
— Какие у вас волосы! — с искренним восхищением воскликнул Максим по-немецки. — Чистое золото!
Санитарка покраснела, выпрямилась, машинально поправила золотистый локон.
— И пахнете вы хорошо, — добавил он и улыбнулся. — Люблю, когда от девушки хорошо пахнет.
От неё и впрямь хорошо пахло. Чистое тело и мыло с ароматом ромашки.
— Как вас зовут? — продолжил он атаку.
— Марта, — едва слышно ответила она. — Не нужно. Мне запрещено с вами разговаривать.
— А мы тихонько, — он снова улыбнулся. — Никто не услышит, и мы никому не скажем.
Когда-то Максим с большим удовольствием посмотрел старый телевизионный фильм, созданный ещё в первом Советском Союзе, «Место встречи изменить нельзя». Там актёр Владимир Высоцкий в роли старшего оперуполномоченного Глеба Жеглова объясняет Володе Шарапову знаменитые шесть правил Глеба Жеглова, благодаря которым можно разговорить любого свидетеля.
«Правило первое. Разговаривая с людьми, всегда улыбайся. Люди это любят».
«Правило второе — будь к человеку внимательным, и старайся подвинуть к разговору о нем самом»
«Третье правило: найди тему, которая ему интересна».
«Правило четвертое — проявляй к человеку искренний интерес. Вникни в него, разузнай, чем он живет».
В фильме Жеглов уснул на четвёртом правиле, но Максиму хватило и этого. Он сразу понял, что правила эти универсальны и запомнил их на всю жизнь. Они не раз выручали его при общении с самыми разными людьми. Помогли и сейчас.
— Присядьте, Марта, — попросил он. — Всего на одну минутку. Окажите милость раненому. Вы же Красный Крест, правильно?
— Да.
— А сёстры милосердия Красного Креста, насколько я знаю, должны проявлять милосердие ко всем страждущим.
— Ну, хорошо, — сказала она, оглянувшись на дверь. — На одну минутку.
За эту минутку Максим узнал, что родом она из Лейпцига, у неё есть младшая сестра, а сама Марта любит поэзию и детей.
— Да вы идеальная жена, Марта, — искренне сказал Максим. — Кому-то очень сильно повезёт.
Марта опять покраснела (краснела она легко и быстро), снова оглянулась на дверь и ушла, предварительно заменив Максиму утку.
К вечеру они уже были почти друзьями, а на следующий день, в обед, Максим обратился к ней с просьбой.
— Скоро меня увезут отсюда, — сообщил он.
— Да, я слышала, что самолёт завтра… Ой, — она зажала ладошкой рот. — Я вам этого не говорила.
— Конечно, нет, — успокоил он её. — Не волнуйтесь, Марта. Никто не узнает о наших отношениях. Обещаю. Но мы расстанемся, может быть, навсегда. Это грустно. Я буду очень скучать.
— Я тоже, — едва слышно шепнула Марта и покраснела.
— Вы не могли бы подарить мне что-нибудь на память? — попросил он со всей возможной нежностью в голосе. — Какой-нибудь пустяк… О! Заколку для волос. У вас же есть заколка?
— Да, — немного удивлённо подтвердила она. — Зачем она вам?
— Ну как же. Я её спрячу, а в трудные минуты буду доставать, смотреть на неё и вспоминать ваши чудесные золотые волосы, ваш голос, и всю вас. Это…это меня утешит и даже, может быть, поможет выжить. Выжить, чтобы когда-нибудь снова встретиться с вами. Ведь война когда-нибудь кончится…
Надо ли говорить, что заколку он получил? А вместе с ней короткий, но страстный поцелуй в губы, которым одарила его, тоскующая по настоящей большой любви, немецкая девушка Марта. Ну и что, что некрасивая. И некрасивым, бывает, выпадает счастье. Хотя бы кусочек.
— Не стыдно? — осведомился КИР, когда за Мартой закрылась дверь. — Обнадёжил бедную девушку.
— Не стыдно. Мне нужна была заколка, и я её добыл. И вообще, нравственная оценка моих действий не входит в твои обязанности. Помоги лучше открыть замок на этих долбанных оковах.
— Да там помогать нечего, просто всё должно быть. Загни конец у заколки и попробуй нащупать защёлку или пружину. Если защёлка — приподнять. Если пружина — отжать.
Совет оказался дельным. Вскоре Максим спокойно открывал свои ножные кандалы за одну секунду. Теперь оставалось спрятать ценный инструмент и ждать.
За ним пришли на третий день утром.
Штандартенфюрер Пауль Кифер собственной персоной, уже знакомый доктор и двое солдат. Один обычный стрелок, второй в чине ефрейтора. Стрелок с винтовкой за плечами, ефрейтор с MP-40 на груди.
Доктор открыл ножные кандалы Максима ключом и передал их вместе с ключом ефрейтору.
— Ведите, — приказал Пауль Кифер. — Быстро ходить он не может, рёбра сломаны, но до самолёта, уверен, доковыляет. В самолёте не забудьте снова приковать. Это приказ.
— Слушаюсь, герр штандартенфюрер, — щёлкнул каблуками ефрейтор. — Не беспокойтесь, никуда он от нас не денется.
— Головой отвечаете, — предупредил Кифер и обратился к Максиму. — Вставайте.
— Меня что же, так и поведут? — спросил Максим, успевший спрятать заколку-отмычку под бинты. — В одних кальсонах и нижней рубахе? Дайте хоть ботинки какие-нибудь.
— Тапочки, — сказал Кифер. — Всё, что могу предложить. Ещё, так и быть, можете взять одеяло. Добрый я сегодня.
Максим, старательно имитируя однорукость и морщась от якобы боли в поломанных рёбрах, неловко накинул на плечи коричневое одеяло со своей кровати. Сунул ноги в матерчатые тапочки с тонкой подошвой.
— Побриться мне, как я понимаю, не дадут? — осведомился он, проведя рукой по трёхдневной щетине.
Кифер на секунду задумался.
— Нет, — покачал головой. — Не дадут. Хотя, конечно, непорядок, но времени нет.
Под конвоем Максима вывели на воздух. У крыльца ждал грузовой армейский «опель» с открытым кузовом. Максим оглянулся на двухэтажное здание, из полуподвала которого его только что вывели. В окне второго этажа увидел Марту. Немка прижалась лицом к окну и подняла руку, прощаясь с ним.
Максим едва заметно кивнул.
— Пошёл! — ефрейтор пихнул его в спину.
Максим неловко залез в кузов. Рядом уселись оба конвоира. Кифер сел в кабину, машина тронулась.
Пока ехали, Максим с интересом оглядывался по сторонам. Машина ехала по явно городским мощёным улицам — среди обычных белёных украинских хат справа и слева то и дело попадались двух и даже трёхэтажные кирпичные дома. Скоро хаты исчезли совсем, и пошли сплошь городские дома.
Вот улица перешла в площадь, слева мелькнуло характерное одноэтажное здание с надписью вверху: «Житомир».
Вокзал, подумал Максим.
Машина направлялась почти точно на юг, переехала по мосту через речку Тетерев и устремилась дальше. Город закончился, пошли поля.
Было не холодно и не жарко. Дыхание осени уже чувствовалось вовсю, но крупные синие прогалины на небе между облаками обещали хорошую погоду.
— Нас везут на аэродром? — обратился Максим к КИРу.
— Судя по всему, да, — откликнулся тот. — Военный аэродром. В наше время он называется Озёрное, а сейчас Скоморохи. Построен в тысяча девятьсот тридцать третьем году. Пока наши не отобьют Житомир обратно, а случится это тридцать первого декабря сорок третьего года, аэродром будет использоваться Люфтваффе.
— Спасибо.
— Не за что. Обращайся.
На аэродроме «опель» сразу же подъехал к ожидающему в начале взлётной полосы трёхмоторному самолёту с прямоугольными пассажирскими окнами и большим чёрно-белым крестом на тёмно-зелёном фюзеляже.
— Знаменитый немецкий Ju.52, — ответил КИР на вопрос Максима. — Его ещё называли «Тётушка Ю». Точнее, называют, раз уж мы в этом времени. Один их первых многоцелевых самолётов в мире. Он и транспортник, и пассажирский самолёт, и бомбардировщик, и даже минный тральщик. Удачная машина. Правда, медленная. Крейсерская скорость порядка двухсот пятидесяти километров в час.
— Сойдёт. Меня больше интересует дальность полёта.
— От тысячи до тысячи трёхсот километров. В зависимости от нагрузки.
— Нормально. Линия фронта далеко от Житомира сейчас?
— Точно не скажу. От Житомира до Киева по прямой сто тридцать три километра, а Киев немцы пока не взяли. Но я бы не советовал туда лететь, если ты собрался захватить самолёт. Через неделю Гудериан завершит разгром сороковой армии Кузьмы Подласа, а в ночь на девятнадцатое сентября немцы возьмут Киев. В котле окажется полмиллиона советских солдат… Полный разгром. Оно нам надо?
— Надо, — ответил Максим. — В Германию я точно не хочу. Убьют меня там. Или законопатят так, что не вырваться.
— А на фронте не убьют? И меня вместе с тобой, кстати. Потому что без тебя мне не выжить.
— Не ссы, прорвёмся.
Пока разговаривали, выгрузились из кузова, и Максима отконвоировали в самолёт. Там усадили на откидную скамью и приковали к металлической опоре снизу.