И в тот год, когда Ольга заканчивала институт, им действительно повезло, да и как еще! Однажды как с неба свалился Федор Константинович Голубев, начальник той партии, в которой Георгий проходил практику и отрабатывал свой первый полевой сезон. Расстались они тогда тепло, Голубев искренне жалел, что Георгий уезжает, и сказал на прощанье: «Надумаешь снова сюда — милости прошу, работы здесь на полсотни лет хватит». Разъехались, но связь до конца не порывалась: изредка писали друг другу, Голубев несколько раз просил прислать книг, трубочного табаку, кофе и сам в долгу не оставался: переслал с оказией отлично выделанную шкуру кабарги, кое-что по мелочам — рыбу, меховые рукавицы.
И вот сидел он у них в доме за столом, погрузневший, начинающий лысеть, добродушным баском объявил, что решил заскочить по пути из Москвы, мимоходом сообщил, что второй год работает главным геологом управления, — об этом, впрочем, Георгий уже знал, — в поле вряд ли уже когда придется выйти, разве что крупно проштрафится и вылетит из начальнического кресла… Говоря так, Голубев коротко хохотнул и весело подмигнул, давая понять, что и сам в это не верит, что в своем начальническом кресле сидит крепко и если освободит его, то для того только, чтобы занять место повыше. Рассказывая о своих делах, Голубев попутно выудил у Георгия все, что касалось его служебного положения и перспектив, а когда Ольга ушла спать, спросил:
— Нельзя сказать, что ты многого достиг здесь, а?
Георгия немного покоробила прямолинейность Голубева, он натянуто улыбнулся.
— Ладно, не сердись, я ведь не в укор тебе говорю, — добродушно сказал Голубев. — Понимаю, почему ты тут сидишь. От такой женщины не каждый может уехать.
— А вы, конечно, уехали бы? — не удержался Георгий.
Голубев подумал немного и с усмешкой сказал:
— Не знаю. У меня таких, пожалуй, не было.
— А откуда вы знаете, какая она? — Георгий был не столько польщен, сколько удивлен странным заявлением Голубева.
— Вижу. У меня глаз острый, ошибаюсь я в людях редко, и то не в главном, а по мелочам.
— А все-таки ошибаетесь?
— Ну, бывает, конечно, от этого и сам господь бог не застрахован… Знаешь что, кончай выкать, не такой уж я старик, недавно только сорок стукнуло. Я ведь не случайно к тебе заехал, Георгий. Жена твоя когда защищается?
— Через полтора месяца.
— Ну вот и давай вместе с ней ко мне.
Георгий помолчал, обдумывая слова Голубева. А тот, выждав немного, выложил главный козырь:
— Есть хорошая возможность для тебя — сразу можешь начальником партии стать.
— Сразу? — не поверил Георгий.
— Да. Ты о Климашине слыхал?
— Конечно. Он же специалист по касситериту.
— Вот именно. Сам он москвич, но последние два года в наших краях работал. Сильно подозревает, что должен быть у нас касситерит, пуды информации на сей счет имеет. И в этот год приехал, да в поле идти не может — врачи не пускают, язва у него. Вот он и просил меня подыскать начальника партии, который и наши места знал бы, и в касситерите разбирался. А ты, я помню, диплом как раз по касситериту делал?
— Да.
— Ну и как тебе это смотрится?
— Да в общем-то хорошо смотрится, — улыбнулся Георгий. — Надо с Ольгой поговорить.
— Говори, только поскорее. Я завтра уезжаю.
Ольга, выслушав Георгия, сразу сказала:
— Конечно, соглашайся.
Голубев его согласие принял как должное, деловито сказал:
— Значит, так — сегодня же подавай заявление, и чтобы через три недели выехал к нам. А вы, — обратился он к Ольге, — сразу подъедете, как защититесь.
— А если меня не распределят туда? — спросила Ольга.
— Быть того не может, — уверенно сказал Голубев. — Я сегодня же зайду в институт и оставлю на вас заявку. Охотников ехать в такую глухомань всегда мало находится, так что препятствий никаких не предвижу. А если они все же возникнут, в свару не ввязывайтесь, собирайте чемоданы и катите на Бугар, я сам все улажу.
Так Георгий в свои неполные двадцать шесть лет стал начальником партии.
Через три недели он был у Голубева, и тот сразу повел его к Климашину.
Климашин оказался очень вежливым, очень спокойным человеком лет сорока пяти. Внимательно оглядев Георгия, он с преувеличенной сердечностью — так ему показалось — сказал:
— Очень приятно. Надеюсь, мы неплохо сработаемся.
Климашин тактично выспросил все, что Георгий знал о касситерите, и никак не дал понять, какого он мнения об этих знаниях. Потом-то оказалось, что знания не бог весть какие обширные — с точки зрения специалиста, естественно, и Георгию приходилось задавать Климашину множество вопросов, на которые тот отвечал с деликатностью чрезвычайной — так, словно Георгий все это, несомненно, знал, но слегка подзабыл и вот он ему напоминает.
Через неделю очередной приступ язвы свалил Климашина, и он, промаявшись два дня, решил лететь в Москву. На прощанье сказал Георгию:
— Не знаю точно, когда вернусь, но к сентябрю, самое позднее, постараюсь быть непременно. Я очень надеюсь на вас, Георгий Алексеевич, хотя, откровенно говоря, и сомневаюсь, что вы найдете касситерит в этом сезоне. Очень сомневаюсь, — добавил он, заметив нетерпеливое движение Георгия. — Сами видите, фронт работ обширнейший, а я не привык полагаться на случай. Надеюсь, к будущему году я поправлюсь, и мы поведем наступление с двух сторон. А пока рассчитывайте только на себя да на Федора Константиновича…
И Георгий остался один. Бо́льшую часть ночи просиживал в тесной, без окон, неотапливаемой каморке, разбираясь в грудах материалов, под утро не раздеваясь засыпал тут же, на походной койке, а днем мотался по Бугару, набирая людей, — что оказалось задачей едва ли не самой сложной, — проверял снаряжение, летал на вертолетах, забрасывая продукты в район будущих поисков.
В начале мая прилетела Ольга, нашла, что он похудел, но выглядит просто великолепно.
Через две недели они отправились в маршрут — всего на три дня позже намеченного Климашиным срока. Георгию очень нравилась его новая роль, и он с удовольствием командовал, но и сам много работал и постоянно находился в состоянии радостного возбуждения, все казалось ему великолепным — и то, что он может отдавать приказания, а не подчиняться им, как прежде, и что все, казалось, охотно слушаются его и все идет по плану, никаких ЧП, и даже непривычная еще тяжесть кобуры с пистолетом приносила пусть маленькое, но очень приятное чувство удовлетворения. Но главное, конечно, — рядом была Ольга, и по ночам они засыпали вдвоем в маленькой палатке-серебрянке…
Вспомнив о пистолете, Георгий вяло подумал — надо утром разобрать и почистить его. Пистолет с весны валялся на дне рюкзака, носить его на поясе неудобно, вечно он куда-то сползает, да и нужды в нем особой не было. Последний раз Георгий вынимал его из кобуры недели три назад и, не разбирая, пару раз небрежно шоркнул шомполом. А в тот первый «командирский» сезон Георгий каждое утро внимательно осматривал его, любовно сжимая прохладную рукоятку, — эта компактная стальная вещица была осязаемым атрибутом его власти, ведь пистолеты в их управлении выдавались только начальникам партий…
Костер угасал, Георгий начал мерзнуть, но ему не хотелось двигаться. Боль в желудке чувствовалась не так остро, можно было уже не замечать ее. А если это не язва, а что-то худшее? У Климашина тоже, по словам врачей, сначала была язва, а через два года оказался рак. Его дважды оперировали, он протянул еще полтора года и умер, не дожив четырех дней до пятидесятилетия. И к сентябрю он тогда не вернулся, как обещал, прислал Георгию длинное письмо. Климашин, видимо, догадывался, что уже никогда не сможет выйти в поле, и предлагал Георгию продолжить его дело, теперь уже в качестве полноправного руководителя. Георгий, бегло просмотрев письмо, — вертолет уже готов был взлететь, — написал ему несколько строк. Что же там было? «Разумеется, я не брошу Ваше начинание и обещаю, что найду касситерит. Не волнуйтесь, выздоравливайте, и мы еще поработаем вместе…» Кажется, так. Бездумные, бодренькие словеса. Это сейчас так кажется. А тогда он и в самом деле был уверен, что найдет касситерит. Он полностью доверял Климашину, его знаниям, опыту, интуиции и не сомневался, что касситерит на Бугаре есть. А раз так, значит, теперь все зависит от него. И он сделает все возможное и невозможное, но касситерит найдет.
Снова густо повалил мокрый снег, уродливые, бесформенные хлопья неприятно прилипали к лицу, к замерзшим рукам, хотелось брезгливо отереться, как после плевка. Пришлось встать и залезть в палатку. От сырого спертого воздуха Георгия стало мутить. Спальный мешок внутри оказался омерзительно мокрым и холодным, противно было влезать в него. Вчера в отряде устроили генеральную сушку всех вещей, но Георгий весь день пробродил с Нелидовым в тайге, а про его спальный мешок забыли, как смущенно объяснил Ковалев. Про его забыли, а нелидовский, наверно, высушили, сволочи…
Потревоженная боль толкнулась внутри, острым языком лизнула бок, он замер, сдерживая дыхание, осторожно подтянул колени, тихо выдохнул. Боль слабым всплеском еще раз напомнила о себе, уверенно угнездилась под ложечкой, но терпеть можно было, и Георгий задремал.
3
Егорычев и Ситников приехали в три. Длинный, густой гул их мотора слышался издалека, и Георгий заранее вышел на мысок, тяжело скрипел сапогами по гальке. Как только «казанка» выметнулась из-за поворота, Георгий понял, что едут они пустые, — лодка шла легко, высоко задрав нос. И действительно, груза оказалось в «казанке» с гулькин нос. Десяток буханок хлеба, три банки солянки, папиросы и канистры с бензином.
— Ну что случилось? — угрюмо бросил Георгий.
— А то, — зло отозвался Егорычев, — что деньги на ваш счет не перевели, а без них эта жирная сучка ничего не дает.
Жирной сучкой Егорычев назвал Синькова, заведующего потребкооперацией в Дьякове. Когда-то Георгий поскандалил с ним, и тот, конечно, теперь не мог упустить случая отомстить, хотя вполне мог бы дать в долг, дело это обычное, все-таки геологическая партия не частная лавочка, деньги все равно будут перечислены, наверняка какая-нибудь канцелярская закавыка.