«– Нельзя, mon cher, везде всё говорить, что только думаешь», – заметит ему позже князь Андрей.
Сам он не станет так уж прямо высказывать свои мысли в салоне Шерер. Но и скрывать их князь Андрей не намерен: усмехаясь, «прямо глядя в лицо Анны Павловны», он дважды повторяет слова Наполеона: понимайте, как хотите; да, он идёт воевать против великого полководца, но не станет поносить его вместе с бежавшими из Франции аристократами; до этого князь Андрей Болконский не унизится.
Разделяет ли он мысли Пьера о том, что «революция была великое дело»? Этого мы не знаем, но одно ясно: князь Андрей уж скорее с Пьером, чем с виконтами, аббатами и фрейлиной Шерер.
Оба они на перепутье, и это объединяет их. Все гости Шерер твёрдо знают, чего хотят, к чему стремятся. А Пьер не знает: вот уже три месяца он живёт в Петербурге и выбирает себе карьеру: «Ну, что ж, ты решился, наконец, на что-нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей…
– Можете себе представить, я всё ещё не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится».
Ведь и князю Андрею ни то, ни другое не нравится, потому он идёт на войну, потому так раздражён и недоволен светом.
«Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли». Но сам Андрей говорит о себе: «я конченый человек», он искренне убеждён, что жизнь не удалась, мечется, ищет выхода…
А может быть, с этого и начинается человек – с недовольства собой, с поисков и мечтаний?
Я очень люблю Пьера – прекрасного, толстого, неуклюжего Пьера, с его очками и растерянным взглядом, с его сильными добрыми руками, с его приступами бешенства, с его ожиданием счастья и постоянными бедами, но больше всего я люблю в нём его постоянную борьбу с самим собой, и когда он терпит поражения в этой борьбе, они представляются мне залогом будущей победы.
«– Ты везде будешь хорош», – говорит ему князь Андрей, – «но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идёт тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Знаете что! – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьёзно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!»
И вот он выходит белой петербургской ночью на улицу, чувствуя себя душевно очищенным после серьёзного разговора с князем Андреем, и начинает сам с собой спорить, сам себя уговаривать. Это то, что мы все так отлично умеем, особенно в молодости, – доказывать себе: можно и даже нужно делать то, чего делать нельзя, но хочется.
«„Хорошо бы было поехать к Курагину“, – подумал он. Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина.
Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось ещё раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что ещё прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определённого смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрёт, или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного… Он поехал к Курагину». (Курсив мой. – Н. Д.)
Трудно понять, как далось Толстому это немыслимо полное, глубокое и точное понимание двадцатилетнего человека. Трижды повторённое: «Но тотчас же… Но тотчас же… И тотчас же…», «особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же он умрёт…» Это назойливое «же»: «ежели, может, завтра же…» А за всем этим – Пьер с его ошибками, поисками… И снова, как про князя Андрея, думаешь: главное не в том, чтобы прожить жизнь не ошибаясь. Самое главное – судить и казнить себя, преодолевать себя снова и снова.
Сколько раз читаешь «Войну и мир», столько раз и видишь всех по-разному. Когда-то Наташа с куклой была мне ровесницей, а Наташа на бале – старше, и Пьер в первых главах был взрослый человек, его колебания казались странны, а князь Андрей вообще был далёк, как звезда. Сейчас я вижу в Пьере ровесника своего сына – и потому прежде всего жалею, очень его жалею, и стараюсь понять, зачем ему так уж надо было к Курагину, и понимаю: очень же интересно, посадив квартального на медведя, пустить его вплавь по Фонтанке, и сержусь: вот бедолага, ведь мог вывалиться из окна вместе с этим безумцем Долоховым, и огорчаюсь: разве можно столько пить вина, зачем не сдержал слова, – и желаю ему добра, и предчувствую: долго ещё добра не будет…
4. От поручика до императора
По синим волнам океана,
Лишь звёзды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несётся,
Несётся на всех парусах.
Есть остров на том океане –
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила.
А в ней император зарыт.
И в час его грустной кончины,
В полночь, как свершается год,
К высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристаёт.
Из гроба тогда император
Очнувшись, является вдруг;
На нём треугольная шляпа
И серый походный сюртук…
Это написано в 1840 году. Почти через двадцать лет после смерти Наполеона и почти через тридцать лет после разгрома его армии русский поэт Михаил Лермонтов видит Наполеона героем, страдальцем и сочувствует ему:
Несётся он к Франции милой,
Где славу оставил и трон,
Оставил наследника-сына
И старую гвардию он…
Наполеон был сослан на остров Святой Елены в 1815 году и умер там 5 мая 1821 года. Но весь длинный девятнадцатый век он продолжал владеть умами и душами молодых людей всей Европы; мы знаем их из литературы: это француз Жюльен Сорель из «Красного и чёрного» Стендаля и русский помещик Онегин (в его кабинете стоял «столбик с куклою чугунной под шляпой, с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом»). И – гораздо позже – нищий студент Родион Раскольников, выстроивший на примере Наполеона свою жестокую философию («Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского), и многие, многие люди, жившие на самом деле и созданные фантазией писателей, преклонялись перед Наполеоном, подражали ему, мечтали о подвигах, подобных тем, какие он совершил.
Нет ничего удивительного, что в 1805 году, в разгар возвышения и побед Наполеона, двадцатилетний Пьер бросается защищать его от людей, называющих Наполеона узурпатором, антихристом, выскочкой, убийцей и злодеем, а сдержанный князь Андрей Болконский всё-таки тоже говорит в светском салоне о величии Наполеона.
Попробуем понять, что знали о Наполеоне гости Анны Павловны Шерер летом 1805 года; почему умный старый князь Болконский встретил сына восклицанием: «А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь!», а наивный граф Ростов сказал о сыне и его сверстниках: «Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры…» Чем этот человек вскружил все головы?
К 1789 году, к моменту французской революции, Наполеону Бонапарту было двадцать лет, и он служил поручиком в одном из французских полков.
Настоящая его фамилия итальянская – Буонапарте; так она произносилась на родине Наполеона, острове Корсика. Позднее её стали выговаривать на французский манер – Бонапарт, пока не заменили именем: император Наполеон.
Первую свою победу Наполеон одержал в 1793 году в битве при Тулоне. В этом портовом городе на Средиземном море произошло контрреволюционное восстание, поддержанное английским флотом. Революционная армия осадила Тулон с суши, но взять его долго не могла, пока не появился никому не известный капитан Бонапарт. Он изложил свой план взятия города и выполнил его. Тулон был взят, английский флот отогнан в море.
Может быть, главная победа Наполеона состояла в том, что он убедил начальников осаждающей армии довериться ему. Но как бы то ни было, победа при Тулоне сделала двадцатичетырёхлетнего Бонапарта генералом, и сотни юношей стали мечтать о своём Тулоне – том часе, когда они покажут, на что способны.
Судьба вовсе не так уж благоволила к Наполеону: до Тулона он восемь лет прослужил в армии безвестным подпоручиком, потом поручиком, капитаном; едва вознесшись до генерала, он оказался в опале: был казнён покровительствовавший ему брат Робеспьера, и генерал Бонапарт два года слонялся по Парижу без дела и полуголодный, как некогда поручик Бонапарт.
Но в 1795 году, когда произошло восстание реакционных сил против Конвента, о генерале Бонапарте случайно вспомнили. Он был вызван – угрюмый худощавый молодой человек – и с полной бестрепетностью расстрелял из пушек огромную толпу посреди города. Восстание было подавлено. (Эту-то жестокость Наполеона вспоминает в гостиной Шерер бежавший из Франции в Россию виконт Мортемар.)
Теперь генерал Бонапарт уже не был забыт. В 1796 году он возглавил французскую армию, действовавшую в Италии, прошёл со своими войсками по самой опасной дороге через Альпы и за шесть дней разбил итальянскую армию, а после этого разгромил отборные войска австрийцев во главе с лучшими генералами.
В конце 1796 года произошёл бой при Арколе. Французы трижды пытались взять Аркольский мост, но не могли. Тогда главнокомандующий Бонапарт сам бросился на мост со знаменем в руках. За ним ринулись остальные. Мост был взят.
Кстати сказать, то же самое Наполеон сделал на пол года раньше, при взятии моста в Лоди, но почему-то запомнился, вошёл в историю именно Аркольский мост и маленькая сухая фигурка со знаменем в руках.
В 1797 году вернувшись из Италии в Париж, генерал Бонапарт был встречен несметными толпами: он уже был героем для всей Франции, его боялась вся Европа, и единственный полководец, которого опасался он, великий Суворов, сказал о нём: «Далеко шагает. Пора унять молодца».