В письме Жюли есть два сообщения, очень важные для обеих подруг: одно – о предполагаемом сватовстве Анатоля Курагина к княжне Марье, и другое – длинное, туманное и нежное – о «молодом Николае Ростове», ибо, по мнению Жюли, между нею и Николаем были отношения, служившие «одною из самых сладостных отрад» её «бедного сердца, которое уже так много страдало».
И ведь сама верит, бедняжка, тому, что пишет! Николай, польщённый вниманием Жюли и не менее польщённый ревностью Сони, действительно улыбался в ответ на призывные улыбки Жюли, а она вырастила в своём воображении «столь поэтические и столь чистые отношения…» Не торопитесь осуждать её – нет такой девушки, которая не строила бы воздушных замков на такой же шаткой основе; ничего в этом нет худого – таково свойство молодости.
И княжна Марья не осуждает Жюли: «Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе…»
Все девушки, читающие «Войну и мир», всегда влюблены в Наташу, всем хочется быть, как она, все льстят себя надёжной, что хоть частица Наташи есть в них, – и это правда, конечно, есть; в каждой молодой, жаждущей жизни, любви и счастья девушке живёт Наташа Ростова. Никто не хочет быть, как княжна Марья, с её некрасивостью и тяжёлой поступью, с её добротой и смирением, с её жалостью к людям. Но в каждой девушке есть, непременно должна быть и княжна Марья, без этого она превратится в Элен. Княжна Марья, с её неуверенностью в себе, с её тайным убеждением, что любовь придёт к кому угодно, только не к ней, с глубоко скрытой мечтой о любви, о НЁМ…
Она пишет, что брак есть «божественное установление, которому нужно подчиняться», – она так думает, но в глубине души мечтает не о божественном установлении, а о земной любви, семье, ребёнке – и откуда ей знать сейчас, что Николай Ростов, чей уход в армию сегодня оплакивает Жюли, станет отцом её детей, её любимым.
Вот странно: письма девушек очень похожи одно на другое. Казалось бы, тот же возвышенный язык, те же поэтические фразы. Но в письме Жюли – болтовня, легкомыслие, сплетня; в письме княжны Марьи – никакой суетности: душевная чистота, спокойствие и ум. Даже о войне, в которой обе ничего не понимают (только княжна Марья признаётся в этом, а Жюли – нет), – даже о войне Жюли пишет не своими словами, а теми, какими говорят в гостиных: «Дай бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого всемогущий… поставил над нами повелителем…» Княжна Марья со всей своей верой не вспоминает ни чудовищ, ни ангелов; она знает, что здесь, в деревне, «отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать». Она видела рекрутский набор и потрясена горем матерей, жён и детей; она своё думает: «человечество забыло законы своего божественного спасителя, учившего нас любви и прощению обид… оно полагает главное достоинство своё в искусстве убивать друг друга».
Она умна, княжна Марья. И, кроме того, она дочь своего отца и сестра своего брата. Княжна Марья ошибается в Жюли, как Пьер ошибся в Борисе, и ещё раньше – Андрей в своей жене, и позже – Наташа в Анатоле… Она молода и неопытна, слишком верит людям и не замечает в н у т р е н н е й ф а л ь ш и красивых слов Жюли, но чувство собственного достоинства не позволит ей схитрить, умолчать не вступиться за человека, которого она уважает.
Жюли пишет о Пьере: «Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухова и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую-то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безуховым… я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери-невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным».
Княжна Марья отвечает: «Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала ещё ребёнком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих… Я жалею князя Василия и ещё более Пьера. Столь молодому быть отягощённым таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему!»
Может быть, даже князь Андрей, умный и взрослый друг Пьера, не понял так отчётливо и с такой болью, какую опасность таит в себе обрушившееся на Пьера богатство, – это поняла одинокая, запертая в деревне княжна Марья, потому что её отец и брат, её одиночество и, может быть, тягостные уроки математики научили её думать, а думает она не только о себе.
Так что же общего между нею и Жюли? Конечно, ничего, кроме детских воспоминаний и разлуки, ещё подогревающей прежнюю дружбу. По-разному сложатся судьбы подруг, но уже сейчас нам ясно то, чего обе они не понимают: эти две девушки – чужие друг другу, потому что Жюли, как все в свете, как маленькая княгиня Болконская, довольна собой. Княжна Марья умеет судить себя, сдерживать и ломать себя иногда, в себе искать причины своих неудач – её сердце готово ко всем чувствам, какие дано испытать человеку, – и она испытает их, в отличие от Жюли.
7. Отец и сын
Старик Болконский невыносим. Он отравляет жизнь княжны Марьи нелепыми уроками математики. Он унижает дочь в присутствии посторонних – даже не просто посторонних, а человека, который приехал к ней свататься: «Ты при гостях причёсана по-новому, а я при гостях тебе говорю, что вперёд не смей ты переодеваться без моего спроса», «…уродовать себя нечего – и так дурна». Он замахивается палкой на своего управляющего Алпатыча за то, что он велел расчистить дорогу для едущих к князю гостей. И всё это ещё цветочки, ягодки – впереди: он разрушит счастье князя Андрея и Наташи, назначив бессмысленный срок – год – до их свадьбы и оскорбив Наташу грубым, почти издевательским приёмом. После этого он совсем уж заест княжну Марью, отдалив её от себя и приблизив к себе ничтожную мамзель Бурьен. И даже робкая, преданная, обожающая отца княжна Марья минутами будет, стыдясь и страшась самой себя, ждать его смерти – так он невыносим. Это будет позже, в 1812 году, но и сейчас, в 1805 году, он тяжёл, характер его труден.
И всё-таки мы почему-то любим старого князя. Я замечала: все дочери, у которых хорошие отцы, видят в Николае Андреевиче Болконском что-то от своих отцов.
Да, он крутенек, старый князь, и сын его знает, что отец тяжёл, но если бы он, князь Андрей Николаевич Болконский, дожил до старости, не сомневайтесь: стал бы таким же деятельным, мудрым и нетерпимым, и деспотическим стариком, как его отец.
Старый князь Болконский напоминает лучших людей своей эпохи: Суворова, о котором мы знаем из истории, и Стародума, с которым познакомились в пьесе Фонвизина «Недоросль»; может быть, и умерший недавно отец Пьера граф Безухов был чем-то похож на этого трудного старика.
Как складывался его характер?
Екатерина II имела один бесспорный талант: находить и приближать к себе ярких, умных, одарённых людей. Николай Болконский был среди них, а сын Екатерины, будущий император Павел, не был. Мать не любила и боялась сына, сын не любил матери и боялся её.
В короткое царствование Павла любимцам Екатерины стало худо: лучшая судьба была – оказаться сосланным к себе в деревню; блестящие вельможи, привыкшие повелевать при дворе, так и не могли возродиться к полной жизни, когда, после смерти Павла, его сын Александр I вернул их из ссылки.
Князь Николай Болконский был горд и не поехал из деревни на зов нового царя. В Лысых Горах он жил при Александре так же безвыездно, как при Павле, но жил, а не доживал свой век.
«Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум… Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведён до последней степени точности… ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня».
«Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно-высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика…»
Сын и дочь по-разному относятся к причудам отца. Княжна Марья никогда – даже себе – не признается в том, что ей может быть трудно и тяжело от деспотизма старика. «Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие это делали», – резко говорит она в ответ на сообщение мамзель Бурьен, что князь не в духе. «Ах, он так добр!» – отвечает на признание маленькой княгини, что она боится старика. «Мне?.. Мне?! Мне тяжело?!» – испуганно и удивлённо восклицает в разговоре с братом. – «Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая-то гордость мысли… Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме vénération (обожания), может возбудить такой человек?..»
Сын позволяет себе судить отца.
«– И те же часы и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что, несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, ещё математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто её уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений её жизни».
Увидев в столовой «огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских», князь Андрей покачал головой.
«– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье… – у каждого своя ахиллесова пятка… С