– Все чисто, – как будто с удивлением резюмировал он и поджал губы.
– Я не сомневался в собственных кадрах, – уверенно заявил Измайлов.
– Я рад, – серьезно кивнул мужчина. – Но проверить был обязан, сам понимаешь. И, надеюсь, не надо пояснять, что о случившемся никому ни слова. Прошу прощения за беспокойство и эти неприятные минуты, – обратился он уже ко мне, впрочем, безо всякого раскаяния. – Надеюсь, все это не омрачит вашей работы на благо ВУЗа и вскоре перекроется приятными впечатлениями, – при этих словах мужчина пожал мою вялую ладонь, потом протянул руку Измайлову и, даже не оглядываясь, следует ли женская свита за ним, покинул преподавательскую. Дамы, нестройно попрощавшись только лишь с Измайловым, засеменили следом. Хотя, это как раз понятно, как в старом анекдоте: ложки-то нашлись, а вот осадок остался…
Я с облегчением выдохнула и затем вдохнула полной грудью: во время обыска тело было так скованно, что не могло как следует расправлять легкие.
– Это кто такой был? – понизив голос, спросила я.
Директор чему-то рассмеялся, но потом пояснил:
– Стыдно, Евгения Алексеевна, не знать работодателя в лицо, в конце концов, здесь главнее него никого нет. Это был ректор собственной персоной.
– Примерно так я себе его и представляла, – хмыкнула я. – Только я не поняла, он сейчас расстроился или, наоборот, порадовался? – с одной стороны никому не охота выглядеть глупо, особенно человеку его положения, с другой – если он стоит во главе преступной группировки, то точно должен быть разочарован тем, что ничего не нашел.
– Ушел вроде не злой, – отметил Андрей. – Как ты?
– Если честно, слегка перенервничала.
– Идем, тебя чаем напою, – приобнял меня Измайлов и чмокнул в макушку.
И именно этот момент выбрала племянница, чтобы войти в помещение. На мгновение девочка застыла, затем перевела неверящий взгляд с Директора, так и не убравшего руку с моих плеч, на меня и обратно и зашипела:
– Ты! Змея и гадюка! – тыкала она в мою сторону пальцем. От стыда за близкую родственницу я мечтала провалиться на месте.
– Мария! – повысил голос Измайлов на зарвавшуюся девчонку.
– Вы ничего не знаете о ней, – взвизгнула та. – Она подлая и лживая, и совсем не такая хорошая, какой хочет всем казаться! Спросите, за что ее родители из дома выгнали и почему вся семья не любит и не общается. А вчера еще и с моим отцом целовалась, – вывалила клубок гадостей племяшка и пулей вылетела из кабинета.
Я застыла, не зная, как вести себя после Машкиных откровений и даже что сказать, дыхание сбилось как от удара в живот.
– Идем, – подтолкнул меня подобравшийся вмиг Измайлов.
Сопротивляться чему-то уже никаких моральных сил не было, и я послушно побрела рядом с начальником, не ожидая от жизни хорошего. Оказавшись в его кабинете, тихонько присела на свободный стул для посетителей. Андрей, как и собирался, поставил чайник. Молча вытащил из шкафа две чашки, пачку чая и коробку шоколадных конфет из запасников. Стянул обертку с коробки, разлил кипяток по чашкам, кинул пакетики – все это степенно и в полной тишине. Я сидела, понурив голову, и готовилась к тяжелому разговору.
Глава 18
– Что это было? – тихо спросил Директор, пододвигая ко мне чашку на блюдце.
– Ты уверен, что хочешь все это знать, потому что у меня в шкафу скелетов на целую семейную драму, а не только на зарвавшуюся девчонку, – честно предупредила Измайлова. Тот не смутился и утвердительно кивнул. – Как видишь, с Машкой у нас натянутые отношения… – собралась я с силами и начала настолько издалека, насколько смогла.
– Это я давно понял, – перебил Измайлов. – Сейчас давай к сути.
– Я не целовалась с ее отцом! – выбрала я, как мне показалось, ключевое. – Точнее, Юра чмокнул меня в щеку перед уходом, но это была полностью его инициатива. Очевидно, Машке это не понравилось. Хотя, я не давала ему никаких поводов и тем более намеков. Он несколько раз у нас на ужин оставался… – продолжала я оправдываться, но Измайлов вскоре перебил:
– Я понял. Верю, – серьезно взглянул он мне в глаза. – Что-нибудь еще хочешь рассказать? Я не настаиваю, но, возможно, тебе и самой станет легче? – Измайлов протянул руку через стол и переплел наши пальцы. – Ты поэтому к Игорю Семеновичу сегодня ходила?
– К нему я ходила, чтобы разобраться в отношениях с Машкой, очевидно же, что мы не ладим, а я устала жить в постоянной конфронтации. Оказалось, я испытываю к ней глубокое чувство вины, потому и позволяю так с собой разговаривать, как бы искупая прошлые грехи.
– За что она тебя? Вроде наоборот все должно быть, ты с учебой ей помогла, жить к себе пустила…
– Скорее у меня выбора не было: квартиру купили родители, они и попросили Машку к себе взять на время учебы, чтобы она была под присмотром. Она родилась, когда мне десять было, – без перехода начала я. – Сестре соответственно – двадцать. Родители Юрия отослали его подальше, как только узнали, что тот готовится стать отцом, предлагали дать денег на аборт. Сестра отказалась. Вся любовь, поддержка и внимание в то время доставались только Ольге и ее новорожденной. Я же привыкла быть единственным и всеми любимым ребенком и изменения в семейном укладе восприняла болезненно. Вокруг Машки все носились, восторгались младенческими прелестями, а я оказалась заброшена и никому не нужна. Все внимание, которое мне доставалось в то время – проверка дневника и наказания за тройки. Конечно, я ревновала.
– Тебе было всего десять, глупо спустя столько лет винить кого бы то ни было за естественные детские реакции, – поддержал Андрей, я же вздохнула, прекрасно понимая, что ему еще только предстоит услышать все самое худшее, и сквозь ком в горле продолжила:
– А когда Машка подросла, меня стали заставлять с ней сидеть, играть, укладывать спать, я с ней возиться совсем не хотела. Короче, не знаю, что тогда отложилось в моих неокрепших мозгах, но в шестнадцать я решила повторить подвиг сестры, – я уставилась в стол, потому что, только сосредоточившись на небольшой царапинке, смогла продолжить выталкивать из себя слова. В конце концов, если Измайлов настроен серьезно, он имеет право знать мою подноготную. Всю. Своеобразный экзамен, который мы должны сдать вдвоем, а иначе дальше не продвинуться. – Я тогда в одиннадцатом классе училась, и крутила роман с одноклассником, Лешкой. После школы мы пожениться планировали: такая любовь была, я думала, до гроба. В каком-то смысле все так и случилось, – ладонь в руке Директора начало буквально жечь, я выдернула ее, схватила салфетку со стола и принялась рвать ту, складывать разорванные половинки вместе и снова рвать… – Я уже беременная была, когда Лешка весной насмерть разбился на мотоцикле. Мне казалось, жизнь кончена: любимый погиб, в животе новая жизнь, с которой теперь придется иметь дело в одиночку, а впереди экзамены. О беременности мы никому не говорили: не хотели скандала в школе и пересудов за спиной, даже родители не знали, мы планировали уже позже поставить всех перед фактом. Похороны и первые сорок дней я не помню. Что-то ела, как-то спала, ходила на занятия. А в мае подружки решили начать возвращать меня к жизни, водить на прогулки, в кино. Я неохотно, но все же ходила. Толку, правда, от меня было не много: я в основном в то время была как не от мира сего, на внешние раздражители внимания мало обращала. Ближе к концу месяца мы с друзьями поехали за город на шашлыки, родители отпустили и даже рады были, что я потихоньку прихожу в себя. Все шло нормально, – я, не выдержав, всхлипнула. Андрей взял салфетку и молча вытер слезы, которые, как всегда при этих воспоминаниях катились по моим щекам. – Мы жарили мясо, играли в волейбол, дурачились, пока мяч не улетел в озеро. Тогда все стали кидать жребий, кому достанется лезть за мячом. Выпало мне. Поначалу я отказывалась: вода в озере ледяная, несмотря на май месяц. Там ключи бьют, это все знали. Никто бы меня и заставлять не стал, мячик мальчишки быстро достали палками, но веселье шло по нарастающей, и меня решили проучить. Оказалось, кто-то принес с собой травку, и мальчишки к тому моменту успели ее «покурить». Им казалось, что это весело: взять меня за руки и ноги, под общий счет раскачать и скинуть с пристани в воду. Я кричала, пыталась вырваться, но всерьез меня никто не воспринимал, все были уверены: дурачусь. В озере я пробыла долго: плыть до берега, с которого можно было выбраться, пришлось прилично. Хорошо еще ноги судорогами не свело, плаваю я не очень хорошо. На берегу я едва отдышалась и почувствовала, что теряю сознание, уплываю куда-то. Очнулась уже в больнице, родители с суровыми лицами, разговаривать со мной не хотят. Уже потом выяснилось, что друзья испугались и соврали, будто я сама прыгнула. И никого такой поступок не удивил, если вспомнить, в каком состоянии я пребывала после смерти любимого. Ребенка я, конечно, потеряла, о чем врачи и сообщили родителям. В семье сразу же решили, что я таким образом хотела избавиться от беременности. А я была в такой депрессии, что переубеждать никого сил не было. Мама с папой не придумали ничего лучше, чем, не дожидаясь экзаменов, отправить меня с глаз долой в другой город, якобы учиться. Уж не знаю как, но вместе с деньгами они прислали мне аттестат об окончании школы и устроили на очное в институт. Так я и оказалась здесь, – тихо закончила я и подняла глаза на Директора.
– Женя… – прохрипел тот, поднялся и стиснул меня в объятиях. – Почему ты им не рассказала, не защитила себя? Не пришлось бы до сих пор расхлебывать последствия?
Я пожала плечами.
– Гордыня? Обида за якобы нелюбовь и невнимание? Не знаю, – честно призналась я. – Глупо, да?
– Если бы не так трагично. Когда закончим с наркотиками, я с тебя не слезу, пока не решишь проблемы с родителями. То что, казалось бы, давно прошло, влияет на твою настоящую жизнь.
– Так я от тебя уволюсь, – хмыкнула я.
– Перечитай трудовой договор, – посоветовал Измайлов и отеческим ж