— Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию — государственное преступление! — воскликнул Кузьма. — Существует закон, по которому…
— Да. Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. «Нарушение отдельными гражданами правил сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…» Не относится женьшень и к кладам. Так-то. Никто, кроме самого корневщика, не знает, сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил. И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.
— Не представляю! — нервно передернул плечами Кузьма. — Корешок травы — и такая ценность! Десятки тысяч рублей денег!
— Молод… — проговорил Самсон Иванович. — Молод!
— Чтобы понять?
— Нет. Вот Владимир Клавдиевич…
— Кто?
— Арсеньев. «Дерсу Узала» читал?
— А… Читал.
— Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут, никаких денег человек не пожалеет.
— Что ж, он от смерти спасает, женьшень?
— Как считать… — протянул Самсон Иванович. — Прошлой зимой оступился я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.
— Женшень принимали?
— С осени.
— Случай. — Кузьма даже рукой махнул.
— Больно много случаев… Пора нам, — нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: — Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.
Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал:
— Кто же такой корень купит?
— Государство.
— Я не про то…
— А-а… Покупают же «Волги». Для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.
Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.
Взошел большой тусклый серп луны. Постепенно поднимаясь, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеяла свет.
Мотор застучал раскатисто и басовито. Зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете без особого труда находил дневные ориентиры.
Долина реки сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.
Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович вглядывался в пространство впереди лодки.
Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.
Кузьма, устроившись около средней банки, спал.
Леонид сказал неожиданно и резко:
— Хватит спорить! Чего тут торговаться?! Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке.
Твердоступ, Илья Ильич и начальник «аэропорта» переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще было неясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.
— Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, — повторил Леонид.
— Гм… гм… Нехорошо получается, — пробурчал Илья Ильич.
Остап Павлович нахмурился. Леониду следовало подумать о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека — сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас — дела. И у Ильи Ильича — тоже.
— Гм… Остап Павлович, — откашлявшись, сказал председатель сельсовета, — дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…
Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.
Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично:
— Как хотите… Мне все равно. По реке погнал лодку Илья Ильич.
…Из Спаса Остап Павлович сообщил в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился — обнаружен труп, и попросил выяснить личность этого Крутова, поскольку не ясны обстоятельства, при которых тот обратил внимание, что у Радужного «смердит».
Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было не много — всего восемь человек, и почти все уже вернулись в село. Твердоступ встретился с ними, поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович: считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово «деньги» употребляли на его манер: «гроши».
— Гроши он любил…
— Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…
— Он всякий грош до копицы, до кучи нес…
— Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…
— Только на себя мужик надеялся…
— Сбочь от людей шел…
Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.
— Вот протокол вскрытия, — сказала Анна Ивановна. — Никаких свидетельств, что смерть Дзюбы произошла от нанесения ему огнестрельных или ножевых ранений, нами не обнаружено. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения.
— Вы это занесли в протокол? — спросил Твердоступ.
— Да, — ответил врач.
— В чем дело, по-вашему, Матвей Петрович?
— Сомнения — не доказательство, Остап Павлович, — начал доктор. — Тем более, состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это, к сожалению, невозможно.
— Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…
— Отравление.
— А вы, Анна Ивановна?
— Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…
— Да, — кивнул Твердоступ, подумав: «Не получается, выходит, несчастного случая. Впрочем…» И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу: — А что-либо о характере отравления можно сказать?
— Об этом может с уверенностью говорить лишь химик.
— А все-таки… Как вы думаете?
— Характер яда — психотропный… действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.
— Съел случайно что-нибудь? — спросил Твердоступ. Матвей Петрович пожал плечами.
— Что ж, — поднялся Твердоступ, а за ним и врачи. — Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр.
Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертиз. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее, Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд — цикутотоксин.
Виктор Федорович «подселился» к Остапу Павловичу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был «соседом» Самсона Ивановича.
Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное, чтобы спокойно обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.
— С Крутовым беседовали? — спросил Остап Павлович.
— Сначала его надо найти, — улыбнулся Андронов.
— В бегах?
— Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник.
И действительно торопился. Крутов был в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда — неизвестно. Говорили, будто отправятся — в ближний свет! — на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем.
— Может быть, это ловкий ход? — вздохнул Твердоступ. Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав, куда.
— Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?
— Поговорили со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто в последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человек своеобразный. Мягко выражаясь. Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены. Но сейчас он мертв…
— Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у экспертов. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин, — вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского моря.
— Таежники, бывает, долго сидят без еды, — как бы про себя рассуждал Твердоступ. — Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке найдены нетронутые сухари, копченое мясо. Отлично, Виктор Федорович… Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал вовсю, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?..
— Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.
— Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен и кто его отравитель? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.