Пламени для харргалахт нет.
Ни капли. Оно все во мне, концентрируется внутри, превращая руку в раскаленный отросток силы, способной не то что раскрошить камень, который невозможно раскрошить, сравнять с землей половину Ферверна.
Осознание этого заставляет чуть не рычать от ярости уже меня.
Я.
Не.
Стану.
Никому.
Подчиняться!
Даже собственной звериной сути, которая возомнила, что может меня контролировать.
Рука продолжает гореть, но я собираю пламя — по крупицам, восстанавливая власть над ним — как учили на техниках безопасности. Собираю и направляю в пальцы крохотную часть того, что превращает мою кость в раскаленный штырь.
Солливер вздрагивает, закусывает губу, и пламя неровным узором впитывается в кожу. Она тяжело дышит, над верхней губой выступают капельки пота, а я снова вижу расплескавшиеся по покрывалу светлые волосы. И крохотные, едва различимые слезинки в уголке глаз под дрожащими ресницами. Драконовы слезинки, которые невыносимо хочется собрать губами.
Дрожь ее тела передается в мое, и я снова чувствую рождающееся внутри рычание. Женщина передо мной вцепляется пальцами в мои плечи, кусая губы. На шее бешено бьется жилка, соски под тонкой тканью кружева твердеют.
Харргалахт впитывается в кожу Солливер, закрепляясь тонким морозной дымкой, которая мгновенно тает.
— Все, — произношу я, и эхом звучит собственный голос в моей же спальне, в городском пентхаусе.
В моих воспоминаниях Лаура распахивает глаза, но сейчас передо мной то же самое делает Солливер. Пальцы на моих плечах с трудом расслабляются, она смотрит на меня и глубоко выдыхает.
— Торн… Это остро.
— Я предупреждал, что так будет.
Зверь во мне никак не уймется, и я делаю то, что не собирался делать — просто толкаю Солливер к столу, оказываясь между ее разведенных бедер. Платье, удерживаемое только нашими телами, ползет вниз, и она его подхватывает. Подается ко мне, вплотную, приподнимаясь и обтекая меня телом, как лоза скалу.
Обвивает руками шею и целует в губы.
До той минуты, как я вплетаю пальцы в ее волосы — потом Солливер отстраняется.
— Поможешь мне застегнуть платье? — спрашивает она, придерживая руками стальной шелк.
Застегивать платье, в котором она пришла, помогать вовсе не нужно — его пуговицы спереди и запах, который раскрылся как лепестки цветка, удержать не сложно. Достаточно просто накинуть его на плечи.
Что она и делает, а потом, по-прежнему в распахнутом платье тянется к сумочке, оставленной на стуле, достает зеркальце. Харргалахт рассматривает все с тем же любопытством и исследовательским интересом, чуть касается пальцами припухшей кожи.
— Ах.
Она выдыхает это так, как будто не просила пару минут назад застегнуть ей платье. После чего поворачивается ко мне.
— Пожалуйста, Торн.
Если быть честным, на нем всего две пуговицы и пояс.
Две пуговицы, которые скроют белье и частично узор, потихоньку засыпающий у нее на коже. Тем не менее я касаюсь одной, проталкиваю ее в петлю. При этом Солливер закусывает губу так, как если бы я проталкивал свои пальцы внутрь ее тела.
Тем резче звучат ее слова:
— Я всегда ночую дома, Торн. Благодарю за чудесный вечер.
Она приподнимается на носки, чтобы коснуться моей щеки губами, при этом застегивая пояс. Костяшки ее пальцев упираются в мой пресс как преграда и как знак того, что это — отнюдь не кокетство.
Оставаться она действительно не собирается.
Я провожаю ее до телепорта, экстренное открытие можно сделать в любой момент, но у нас оно совершенно неэкстренное. Солливер рассказывает о том, что завтра у нее съемки в Аронгаре, и что продлятся они весь день. Будут снимать новую коллекцию купальников от Довери Лойс, бренда номер один вот уже пятьдесят лет.
— Пожалуй, мой день пройдет не настолько весело, — говорю я.
— Твоя работа скучнее съемок коллекции купальников? — Она смеется. — На самом деле я бы с радостью побывала в Зингсприде не по работе. Пару-тройку выходных где-нибудь на пляже… м-м-м, что может быть лучше! Особенно когда вокруг не бегают мужчины с профессиональной техникой. О! Кажется, телепорт готовы открыть!
И правда, штатный техник дает сигнал, по поверхности кольца проходит легкая рябь.
— Доброй ночи, Торн.
В телепорт она уходит, не оглядываясь, без каких-либо вопросов о харргалахт или наших дальнейших планах.
Я же разворачиваюсь и иду в сторону парка.
Сегодня мне предстоит еще одна встреча. Встреча с драконом, который возомнил, что может диктовать мне свои условия.
Глава 5
Сна по-прежнему не было.
Сегодня я ночевал в резиденции — и помимо столкновения с собственным драконом, вспоминал все, что осталось в моем прошлом. Если быть точным, воспоминания приходили короткими отрывками: семейные встречи по выходным, когда отец мог уделить нам завтрак или ужин, или общие собрания, на которых полагалось присутствовать всем.
— Загородная резиденция.
Эти два слова впервые произнес он, но когда он их произнес, у мамы горели глаза. Она любила его, я это знал точно. Так же, как ее любил он — как умел. Когда я говорил, что в ту ночь убили всю мою семью, я не лгал, но мама, пролежав три месяца в глубокой коме, все-таки пришла в себя. Чтобы увидеть меня и протянуть ко мне руку:
— Торн.
Это было единственное слово, которое она сказала — мое имя. До того, как спросить:
— Дорнхард…
Собственно, это был даже не вопрос. Она выдохнула его имя обреченно, уже зная, что я отвечу. Я ненавидел себя за то, что должен был ей это сказать. В наши дни можно предсказать выход из комы с точностью до секунды, поэтому врачи трусливо сбежали. Они всегда трусливо сбегают, когда не надо крошить и резать тела, а после их зашивать.
Я ненавидел себя за то, что должен ей сказать, что отец мертв. Ненавидел себя за свою слабость, поэтому нашел в себе силы только холодно вытолкнуть:
— Да.
Позже за это я себя ненавидел отдельно — до того, как окончательно не выжег из сердца все чувства, которые могли меня уничтожить. Разрушить. Превратить меня в слабака.
В ответ мама только глубоко вздохнула и прикрыла глаза.
Она умерла через пять дней, врачи назвали это «мгновенное угасание».
Ее я тоже ненавидел.
За то, что не стала сражаться, а сразу сдалась, но такова природа большинства пар. Убей драконицу — и дракон не захочет жить. Обратное тоже верно.
Пиликнул коммуникатор.
— Ферн Ландерстерг, к вам проектировщик. По поводу бассейна, — сообщил коммуникатор голосом Тиуса.
— Проводи его сразу к нему.
Преимущества бессоницы в том, что освобождается много времени для дел, до которых просто не доходили руки. По-хорошему, такими делами я не занимался уже давно, мне просто предлагали готовые варианты. Приносили расчеты, я оценивал, и, если все устраивало, запускал в работу. Но этот драконов бассейн хотела именно мама.
Спустя несколько минут я уже стоял у бассейна с мужчиной, который мне рассказывал, что и как можно сделать. А я вспоминал оборот: вчера взять контроль над драконом мне удалось значительно быстрее, но его сила во мне словно оказалась заблокирована. Попросту говоря, я совершил пару кругов без слияния — дракон просто отказывался выходить на связь. Мое сознание еще никогда не было таким ясным, как вчера, в зверином теле, но это напоминало кружение на сломанных крыльях. Природы зверя, раскрывающей основную мощь, во мне просто не было.
Возможно, у Ардена были свои соображения на этот счет, но с Арденом мы больше не общались. Цепочка чешуи на запястье поднялась еще на несколько миллиметров — такими темпами через пару месяцев мне придется менять крой перчаток.
— Ферн Ландерстерг. Вы хотели, чтобы бассейн в зимнее время был накрыт куполом?
— Нет, купол будет лишним.
Мужчина посмотрел на меня как-то странно.
Подсветка, очертившая контуры пока что засыпанного снегом бассейна, сверкнула на оправе его очков. Он был в наглухо застегнутой куртке и даже набросил капюшон — ночи в преддверии Ледяной волны в пустошах под Хайрмаргом суровы. Поэтому сейчас его явно смутила моя просьба.
Возможно, и тот факт, что я стою в рубашке без пиджака.
— То есть… вы хотите, чтобы вода подогревалась? — уточнил он. — Но разница температур будет слишком велика. Я не уверен, что без купола…
— Я хочу, чтобы купол снимали на время моего плавания, — сказал я. — Это разные вещи.
— То есть вы хотите бассейн с ледяной водой, которая не будет замерзать?
— Именно так.
— И вы будете в ней купаться? В такую погоду?
Он осекся. Поспешно пробормотал:
— Прошу прощения. Я имел в виду, насколько ледяной должна быть вода?
— Не выше четырех градусов.
Дальше мы обсуждали преимущественно проектировку, а после я минут десять стоял под ледяным душем.
Телепорт, перелет, и шпиль Айрлэнгер Харддарк.
Мне стоило бы думать о Солливер, которая сегодня снимается на пляжах Зингсприда, а я думаю о том, как вел Лауру Хэдфенгер по коридору — туда, где не был уже давно. О том, о чем думать не должен в принципе. О том, что дракон воспринимает Лауру как пару.
Она у меня в крови. Эта женщина.
Эта мысль такая же дурная, как предыдущая. Поэтому я морщусь, натыкаюсь на взгляд Одер, и тут же избавляюсь от всех лишних эмоций. Пальто отдаю Хетнеру, сам прохожу в кабинет.
Тяжесть на сердце становится совершенно невыносимой, когда взгляд падает на кресло, в котором она сидела. Какая разница. В нем точно так же сидела Солливер. Это просто кресло.
Лаура Хэдфенгер — мое прошлое.
«А ты — мое прошлое, будущее и настоящее».
Ее голос звучит в сознании, крошит броню на осколки, осыпающиеся льдом. Разнести к драконам этот кабинет, обернуться — и спустя сутки быть у нее. Вот чего он хочет. Этот зверь, который никак не желает признавать, что Лаура Хэдфенгер — прошлое.
Ему больно.
Разумеется, ему больно — когда у дракона отнимают пару, он сходит с ума, но это невозможно. Она человек. В ее биографии и в биографии ее предков на сотни поколений нет ни капли драконьей крови.