Плохо я поступила с Аланом. Вела себя как дура, пыталась кокетничать, прицепилась зачем-то с именем для жеребенка. Стало неуютно и стыдно за свой нелепый порыв. Я решила попрощаться и отправиться в свою комнату. Отдохнуть и прийти в себя.
Но Алан вдруг сказал:
– Вижу, ты грустишь, Энрике. Не стоит. Теперь все будет хорошо. Поверь, я тоже был в твоем положении.
– В моем?..
– У меня не было дара. То есть все полагали, будто его нет. Но потом случился ваш дядя, случилась академия. Фернвальд назначил меня, тогда еще несмышленого мальчишку, своим помощникам. Заставлял заниматься, развивать выносливость, таскал по разным городам и даже за границу. Учеба давалась нелегко, зато в процессе выяснилось, что у меня на самом деле есть дар. И всегда был, просто очень редкий: я чувствую артефакты. Они словно зовут меня. Там, где другие видят только вещь, я вижу силу. Жаль, с людьми так не получается: иначе я с удовольствием рассказал бы тебе – про тебя.
– И хорошо, что людей не видишь, – резко ответила я. – Меня водили к разным умельцам-кудесникам. Они в один голос заявляли, что я пустышка. Но спасибо за попытку поддержать, для меня это важно.
Мы достигли конца парка. Агатом сверкнула влажная после недавнего дождя ограда.
– Вернемся?
– Пожалуй.
Возвращались мы по другой тропинке, более узкой и витиеватой. Алан сказал, она выведет не к конюшням, а к черному входу в кухню. Так и получилось. В поместье молодой человек решил проводить меня до комнаты. Перед самой дверью сказал:
– Эни, уверен, у тебя есть дар. Только еще не пробудился. Но однажды обязательно наступит момент, когда ты сделаешь то, чего еще никогда не делала. Честно, совершенно не стоит волноваться – с таким-то дядей! Уверяю, Фернвальд сделает все возможное, чтобы… – он замолчал на полуслове и отвел взгляд.
Что-то меня насторожило, но я поспешила отбросить неприятное предчувствие.
– Что, разболтал, о чем тебя просили молчать? – Алан смутился и покраснел, и я вдруг поняла, что попала в яблочко. – Что ты имел в виду?
Молодой человек не успел ответить – за моей спиной раздался приятный голос Фернвальда:
– Ах, Алан, вы совершенно не умеете хранить секреты.
Я обернулась. Дядино лицо выглядело расслабленным, а вот скрещенные на груди руки с перстнями на среднем и указательном пальцах, которые он носил поверх перчаток, казались напряженными.
– Я как раз направлялся к вам, милая Энрике. Вчера, после нашей бурной встречи, вы были слишком уставшей, и мне пришлось вас пощадить. Но теперь я хотел бы продолжить разговор. Милости прошу в мой кабинет. Алан, можете пойти с нами.
В кабинете горели светильники, добавляя желтизны в окружающую палитру. Вставленные в подставку перья бросали на стену причудливо вытянутые тени – кто вообще еще пользуется таким раритетом? В чае, который дядя разлил по чашкам, было что-то дурманящее. Я хотела открыть окно, но Фернвальд остановил, положив руку на плечо:
– Не стоит, будет сквозняк. Должен признаться, вы здесь не случайно. Именно вы, Энрике. И дело вовсе не в письме, хотя оно подтолкнуло меня к активным действиям. Не буду скрывать, ваша ситуация интересует меня как ученого. Дочь Освальда, моего брата, и без дара? Сложно в это поверить. И я сделаю все возможное, чтобы отыскать причину. Буду рад, если согласитесь на время стать помощницей Алана: вижу, вы неплохо поладили. Но если откажетесь – не обижусь. Ведь ваша главная задача будет заключаться в том, чтобы слушаться меня и безоговорочно выполнять все поручения.
Вчерашняя беседа с Фернвальдом, рассказ Алана об академии, его странные взгляды и осторожные слова, перескакивание с темы на тему – все словно сошлось в одной точке. Я почувствовала себя глупой мышкой, которую заманили в мышеловку кусочком сыра.
Обида клокотала, сворачивалась в комок, подступала к горлу. Внутренний голос, голос разума, злой и ехидный, замечал: ну а чего ты ждала? Куда бы ты ни отправилась, везде останешься кукушонком. Я прикрыла глаза.
– Энрике, вы в порядке? Понимаю, надавил на больное. Но пора взрослеть, девочка. Я не предлагаю ничего постыдного, лишь взаимовыгодный обмен. Вы обретете дар или поймете, чем отличаетесь. Я удовлетворю любопытство, опубликую научный труд.
Я постаралась успокоиться, напомнить себе, что отправилась в столицу не просто так. У меня было сложное, важное дело, ради которого могут понадобиться дядины связи и возможности. То есть я тоже хотела воспользоваться Фернвальдом и готова была за это заплатить. Но… Но мне, наверное, очень сильно хотелось поверить, что для кого-то я смогу быть просто Энрике. Девушкой, которой не обязательно иметь дар, чтобы ее любили. Видимо, ошиблась.
Онемение, вызванное удивлением и обидой, постепенно отпускало. По крупинке, по капельке. Я разлепила ссохшиеся губы:
– Не хочу…
– Хотите, милая. Будь это не так, мои вчерашние слова не довели бы вас до слез. Ведь нас невозможно ранить тем, чем мы сами себя не раним, – Фернвальд приблизился ко мне, навис, опершись о стол; глаза его были по-кошачьи прищурены. – Соглашайтесь, Энрике. Игра стоит свеч.
– Что именно мне… нужно будет делать? – Голос не слушался.
– Сущие пустяки, моя милая. Пить специальные настойки. Еще я буду с вами заниматься. Конечно, со временем появятся некоторые нюансы, но на первых порах этого хватит. Несложно, правда? Бояться вам нечего. Терять, в сущности, тоже.
– А если я все же «пустая»?
Фернвальд усмехнулся:
– Если мои предположения не подтвердятся и действительность окажется настолько банальной, в таком случае… Хм, я все равно останусь вашим дядей, и вы всегда сможете на меня положиться.
Я чувствовала себя бабочкой, которую коллекционер насадил на иголку. Но я точно решила, что не заплачу. Чай был сладок, медовая пряность растекалась по языку, грела горло. Огонек в лампе слегка дрожал, и тени на стене подергивались легкой рябью. Я встретилась взглядом с Аланом. Молодой человек сидел в кресле, утопающем в тени, и смотрел на меня с непонятным выражением.
– Соглашайся, Эни, – мягко сказал он. – Все будет хорошо.
Я ответила, криво улыбнувшись:
– Боги вас прокляни. Уговорили.
– С самого начала бы так! – Фернвальд захлопал в ладоши. – Милая племянница, скоро поймете, что волноваться было ну совершенно не из-за чего. Мой дом – ваш дом, да и без денег я вас не оставлю. Тем более в столице столько интересного и увлекательного, что скоро вы и думать забудете о своей провинции.
Я слушала его голос и кивала, словно заведенная механическая игрушка. Не помню, как добралась до комнаты. Может, сама добрела. Или Алан довел. Помню только, что опрокинула чашку с остатками чая, когда вставала из-за стола. Попыталась свернуть мокрую скатерть, но Фернвальд сказал:
– Об этом не беспокойтесь, прислуга все уберет.
Прежде чем заснуть, я долго лежала в кровати и бездумно разглядывала картинки на потолке. Чувствовала себя опустошенной, выжатой, использованной. И казалось мне, что дракончики больше не веселятся.
Они скалятся.
Глава 6Академия
На следующий день после нашего с дядей негласного договора меня повезли на прогулку.
Столица была разделена на две части: новую и старую. Новая, богатая достопримечательностями, оказалась утонченно-опрятной, светской, оживленной. Украшенные орнаментами дома отражались в воде каналов – словно смотрелись в зеркальце. Другая часть, по дядиным рассказам, представляла собой рабочие кварталы, сгрудившиеся вокруг суконной фабрики. На задворках ютились домики бедняков: кривые, кое-как собранные из подручных материалов, разделенные узкими, дурно пахнущими проходами. «Туда мы, конечно, не пойдем: зрелище не для ваших прекрасных глазок», – сказал Фернвальд в своей обычной манере. За недолгое время знакомства я привыкла к его мягкому голосу, витиеватым речам, привычке называть меня милой и отвешивать комплименты как бы между прочим. Все это располагало и подкупало, и я старалась почаще напоминать себе, что для дяди я скорее лабораторная мышь.
Фернвальд сказал, у столицы переменчивое настроение и сложный характер: по утрам она бывает туманно-задумчивой, ближе к полудню окидывает дома и улицы солнечным взглядом. Часто плачет (хотя накануне ничто не предвещало дождя). Вечерами румянится закатными красками или хмурится, затягивая небо тучами. «Она похожа на стареющую женщину, которая всеми силами пытается привлечь к себе внимание», – усмехнулся дядя.
Это сравнение меня удивило, а сам город утомил. Здесь было слишком многоцветно и многолюдно. Яркие вывески, крикуны на площадях, уличные концерты, заунывно-тягучие голоса попрошаек, пронзительный смех детей и материнские окрики, скрип колес экипажей.
Заметив мою робость, дядя заключил:
– Она хоть и с крутым нравом, но гостеприимная. Вы свыкнетесь, Эни.
Академию в тот день я не увидела. Точнее, увидела, но мельком – она располагалась на Университетской улице, по которой мы проезжали, возвращаясь в поместье, и занимала весьма обширную территорию: кованый забор долго тянулся вдоль дороги. Стриженые лужайки, мощенные плиткой тропинки, бледно-желтый ансамбль с колоннами, фонтан. Академия больше походила на дворец, чем на учебное заведение, хотя в последних я не разбиралась.
Когда мы добрались до поместья, дядя отвел меня на кухню, попросил прислугу оставить нас на полчаса. Раскрывал шкафчики, извлекал мешочки с какими-то порошками, измельченными травами.
Поставил воду греться, отмерил порошков в нужных пропорциях, перемешал. В накинутой поверх волос косынке и в поварском фартуке Фернвальд казался колдуном. Не понять, злым или добрым.
Последними стали три капли; стеклянный флакончик мелькнул между длинных пальцев и скрылся в нагрудном кармане дядиного пиджака. Фернвальд протянул мне дымящуюся чашку.
– Пей.
Я подула на пар, ноздри защекотал терпкий запах. Осторожно глотнула.
– … Горько! – Я попыталась отставить чашку, но дядя остановил, сильно сжав мои руки, не дав сделать этого.