– Заметили, какие у нее духи? – спросила я.
– Ну, а то, – откликнулся Андреас. – Западный запах.
Три «Твикса», три «Марса», три «Дупло», три воздушных шоколадки. Пакетик с лакричными улитками, пакетик с мармеладными мишками. Улиток мы поделили быстро, с подсчетом и сортировкой мишек по цвету пришлось повозиться дольше. Я дала Сакси одну улитку и получила взамен палочку «Твикс». Пустой пакет – тоже вещь ценная – достался Андреасу.
В конце концов осталась только банка «Нутеллы». Мы буквально поедали ее глазами.
– Что с ней делать?
– Разложим по баночкам поменьше, – предложил Андреас.
– Где мы их возьмем?
– А я знаю, а я знаю! – Сакси вскинул вверх руку, как на уроке. – Я ее возьму себе, а вы будете приходить ко мне каждый день завтракать.
Андреас пожал плечами.
– Да пожалуйста! Смотри только, сам всё не сожри!
– Не-е-е, ни за что-о-о!
Сакси радостно ухмыльнулся. Ясное дело, будет тайком съедать по ложечке-другой.
Мы пошли к остановке городской электрички.
– Как ты только додумался спросить у этой тетеньки такую чушь, – стал возмущаться Сакси. – Ну, про КГБ?
Андреас подбросил мармеладного мишку повыше и поймал его ртом.
– Просто ничего другого не пришло в голову. А ты бы что спросил?
– Ну, не свозит ли она нас в Западный Берлин в своем багажнике. Например, на Курфюрстендамм!
– И что ты там будешь делать?
– Ничего. Просто посмотрю.
– Там скучища, – сказал Андреас. – Мой отец говорит, Кудамм – это то же самое, что и наша ростокская Ланге-штрассе[10], ничего в ней особенного нету.
Сакси тоже попытался поймать мишку ртом, но у него, конечно, ничего не вышло, и мишка приземлился на тротуар. Сакси поднял его и сунул в рот.
– На границе не все машины проверяют, так что шанс есть.
– Втроем в багажник мы бы не влезли, – сказала я, – даже в «БМВ».
Электричка уже стояла у платформы, мы сели в нее и заняли пустое купе.
– Гадство, опять мочой воняет! – сморщился Андреас и положил ноги на сиденье напротив.
– Эта тетенька такая ваще-е-е суперкла-а-ассная! – Сакси забросил в рот лакричную улитку. – Может, съездим туда еще разок, завтра? Вдруг опять ее встретим!
– Не гони волну, а? Это все неправильно.
– Что неправильно?
– Ну, что мы взяли у нее пакет, – сказал Андреас.
Сакси сдвинул замечательно мохнатые брови.
– А что-о-о тако-о-ого?
– А такого, что она нам как подачку бросила.
– Чушь! – я откусила кусочек «Марса».
– Ага, а помнишь, как она на нас посмотрела, когда сказала «Всего хорошего»? Будто нас сейчас в концлагерь отправят.
У Сакси даже веснушки побледнели.
– Ты что, серье-о-озно?
Андреас захрустел «Твиксом».
– Небось, когда вернется, еще и своим друзьям-богатеям расскажет на теннисе, как помогала бедненьким гэдээровским детям.
– А что в этом плохого? – Сакси взял еще одну улитку. – Вот представь: ты в Африке и можешь купить много хлеба. Ты разве детям ничего не дашь?
– Это нельзя сравнивать!
– Нет, можно!
– По-моему, так делать – это высокомерие, – отрезал Андреас.
– А по-моему, это ваще жуть какая доброта!
Электричка остановилась в Люттен Кляйн. Андреас продолжал бухтеть. В конце концов Сакси это надоело.
– Раз ты так считаешь – нечего наши сладости лопать! Отдавай обратно!
Сакси говорил невнятно, рот у него был набит лакрицей, кончик улитки повис на губе червяком.
– Еще чего! – возмутился Андреас.
– Тогда заткнись!
Я еще ни разу не слышала, чтобы Сакси так разговаривал. На Андреаса это тоже явно произвело впечатление. Он молча принялся грызть «Твикс».
Держать язык за зубами оказалось для Сакси делом непосильным, и о «замечательном» происшествии в «Интершопе» скоро уже знал весь класс. Естественно, на нас тут же кто-то стукнул, наверняка Сабина. На уроке математики, когда мы упражнялись с калькуляторами, раздался стук в дверь.
По классу распространился запах лаванды.
– Так, отложите ненадолго ваши калькуляторы, – фрау Тиль обвела взглядом класс. – Ханна, Андреас и Йенс.
Мы как по команде уставились на парты.
– Вам должно быть очень, очень стыдно!
Я украдкой посмотрела на классную. Она тяжело дышала, опираясь на учительский стол.
Золотой медальон колыхался на высокой груди, как буй в Балтийском море.
– То, что вы сделали, – отвратительный поступок! Даже не поступок, а проступок! Тяжелый моральный проступок.
Сзади кто-то хихикнул.
Фрау Тиль перевела взгляд на задние парты.
– А что ты скажешь, Ронни? Почему мы называем это проступком?
– Не знаю, – пробормотал тот.
– Так…
Фрау Тиль пошла между рядами.
– Можно ли брать что-нибудь у классового врага? Кристиан?
– Нет, – ответил тот.
– Та-а-ак. А почему?
– Потому что это отвратительно – брать что-нибудь у классового врага. Это тяжелый проступок.
– Совершенно верно! Трое ваших одноклассников показали вам очень плохой пример. Им должно быть очень, очень стыдно!
Вместо того чтобы дать ей выговориться, Андреас щелкнул пальцами.
– Это был не классовый враг, а симпатичная блондинка.
Кто-то опять хихикнул.
Фрау Тиль пошла пятнами и стала красная как рак.
– Никакой разницы тут нет! Классовый враг многолик!
Сакси поднял руку и начал нести пургу про голодающих детей в Африке.
Но фрау Тиль резко его оборвала:
– Вон из класса, Йенс Блум! Это просто неслыханно – сравнивать борьбу африканских народов за освобождение с вашей нездоровой тягой к западным сладостям! Вон, немедленно!
Йенси медленно побрел к двери, подтягивая, как обычно, сползающие техасы.
– А вот от тебя я такого не ожидала, Ханна Кляйн, – рявкнула она на меня.
Я по-прежнему сидела, уставясь в парту.
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
– На какой вопрос отвечать?
– Сабина, давай ты!
– Ханна должна была ответить, что детям ГДР не нужны подачки из капиталистического зарубежья, – застрочила та как из пулемета.
Фрау Тиль кивала в такт.
– Никакие это не подачки из зарубежья! Это просто вещи, их можно купить в магазине здесь у нас, в ГДР.
– Что ты такое говоришь? – фрау Тиль ошеломленно смотрела на Андреаса.
– Нужны только правильные, настоящие деньги.
– Что-о-о?! Ты хочешь сказать, валюта ГДР, валюта страны-члена Совета Экономической Взаимопомощи[11] – это деньги ненастоящие?!
Андреас уставился на парту, не поднимая глаз. Светлые волосы свесились на лицо.
– Мы ждем ответа!
– Не совсем настоящие, – упрямо повторил он.
Фрау Тиль задохнулась от возмущения.
Я вспомнила деда, которого страшно раздражали теперешние деньги, он называл их «фантиками» и «жетончиками». «Игрушечные деньги для игрушечных людей» – его любимая присказка у кассы в универсаме. И у меня сорвалось с языка:
– Они как игрушечные.
Тут терпение у фрау Тиль лопнуло окончательно.
– Вон! Вы оба! И после урока – немедленно к директору! Это просто неслыханно!
Директор Шнайдер, прихрамывая, расхаживал перед нами и толкал речь о достижениях социализма и о том, как это ужасно, что мы дали классовому врагу нас унизить. Он велел нам встать перед его столом: мы стояли и смотрели, как он затачивает карандаши, один за другим, потом ломает их и снова затачивает…
Все это закончилось тем, что в наших дневниках появились жирные замечания красными чернилами.
Вокруг – непроглядная тьма.
То и дело вблизи проплывают моторки. Они не оставляют попыток нас найти! Из темноты приближается тарахтение мотора, звук нарастает, но ничего не видно: передо мной и вокруг – только черная вода.
Плыву вслепую, в шуме моторов не слышу собственного дыхания. Потом все стихает и возвращается плеск воды. Глубоко вдыхаю, раскидываю руки в стороны, отдаюсь воле волн. Бороться с ними бесполезно – все равно проиграешь.
Волна меня поднимает, опускает и снова поднимает. Одна, вторая, третья… вверх – вниз, вверх – вниз…
Волна подходит справа, оттуда, где была лодка, следующая – спереди, потом слева.
Лодки вокруг нас, их несколько, а может, и всего одна.
Странно. Вышли на охоту, а свет не зажигают. Так они нас запросто переедут и не заметят.
Андреас плывет рядом, шнур между нами натягивается редко. Андреас держит темп, разве что иногда чуть отстает. Можно только радоваться, что он вообще способен плыть так быстро, – тренировался-то он совсем недолго. Честное слово, не ожидала!
Ощущение натянутого шнура странным образом придает уверенность. Так я хотя и не вижу Андреаса, но знаю: он тут.
Понятия не имею, как далеко мы уже отплыли, ощущение расстояния стерлось.
На тренировке все просто – считай себе дорожки: восемьдесят, сто, сто двадцать. Четыре километра, пять, шесть…
На последней тренировке я проплыла не меньше ста пятидесяти дорожек – семь с половиной километров.
Здесь, в открытом море, все по-другому и гораздо труднее: плыть надо не останавливаясь, бортика, как в бассейне, нет. Только течение, ветер и волны. И вода, затекающая в трубку.
В правой икре возникает боль, приближается судорога. Но сделать ничего нельзя. Если меньше нагружать правую ногу и больше работать левой, легко сбиться с курса, придется его выправлять, на это уйдут лишние силы.
Вдруг в черной воде появляется множество зеленых точек, они везде – и спереди, и снизу. Такая красота, как во сне!
Про морское свечение мы проходили по биологии. Когда микроорганизмы плавают в глубине, трение о воду вызывает в них химическую реакцию, и возникает свет. Тогда кажется, что все море светится.
Оборачиваюсь, смотрю назад, – позади по темной воде тянется светлый мерцающий след. Зеленые точки вспыхивают рядом с ластами Андреаса, как будто звезды спускаются с неба в море и за нами возникает наш собственный Млечный путь.