Машина дернулась и медленно поползла среди таких же участников черепашьего забега. Белка повела плечами, чтобы сбросить с себя легкую дремоту, в которую ее успешно вогнали размышления и тепло в салоне автомобиля. Последние несколько ночей она спала из рук вон плохо: вертелась в коконе из одеяла не в силах уснуть, видела во сне такие сюжеты, от которых по полдня потом не могла отойти, просыпалась в несусветную рань. Немудрено, что ее разморило в два счета. При мысли о ветре и сырости за окном стало зябко. Белка любила тихую зиму: когда сугробы возвышаются над землей маленькими крепостями, деревья стоят безмолвные, уснувшие, а люди неспешно прогуливаются в искристой красоте, похрустывая едва прихватившейся корочкой на тропинках. Она всегда романтизировала события, места, людей, а потом восторженно смотрела на редкие мгновения жизни, когда придуманная ею история совпадала с реальностью.
Высаживаясь у четырехэтажного здания оливкового цвета, Белка мельком глянула на телефон – не звонил ли Мишка. На экране вспыхнули оповещения из чата шоурума, несколько писем – рабочих и спама – да сообщение от Гатки, что випка для любимой подруги зарезервирована. Самой Агаты в ресторане сейчас нет, но администратор в курсе – все покажет, принесет и кофе за счет заведения обязательно напоит. С диетическим чизкейком – когда до свадьбы остается чуть меньше полугода, следует заботиться о том, что и в каких количествах ты ешь. Это не заморочки Белки, а слова Гатки, которая слишком серьезно восприняла новость о статусе главной подружки невесты.
В «О май Гат!» было людно: почти все столики оказались заняты. Белка ощутила на себе несколько любопытных взглядов – ничего не значащих, вызванных скукой. Но почему-то именно такое внимание очень раздражало. Что нужно от нее вон той женщине в розовом кардигане? Или тому юноше у самого окна? Зачем они вглядываются в ее усталое лицо, прилипшие ко лбу пряди, которых коснулся проклятый снег, абсолютно простое черное пальто? Белка и сама могла изучать кого-нибудь взглядом, но обычно это происходило в двух случаях: чисто профессиональный интерес к одежде или чуть менее профессиональный интерес к человеку, который мог бы стать их новой моделью. Может, поэтому она часто пряталась здесь, в Гаткиных випках, хотя рядом с домом и шоурумом тоже имелась парочка отличных кофеен и коворкингов. Но ни в одном из этих мест не было закрытых дверей и полного одиночества – в лучшем понимании этого слова.
– Привет, – Белка улыбнулась симпатичному администратору, который в ответ почему-то побледнел и лишь огромным усилием воли сохранил натянутую улыбку на лице.
– Здравствуйте, Иза. Вы так рано? – Взгляд бедного администратора метался по залу в поисках подмоги или хотя бы надежды на спасение. – Может, кофе хотите пока вот тут, у стойки?
– Я бы сразу в випку, – Белка решила облегчить жизнь бедолаге, даже не подозревая, что делает противоположное.
– Иза Александровна, – капитулировал парень, явно прощаясь не только с чаевыми, но и с работой, – мы не успели подготовить вип-комнату для вас. Столько людей…
– Она занята?
– Нет, свободна. Просто там ни меню, ни музыки… Даже подсветка не включена – тьма непроходимая. Подождете пару минут?
– Андрей, – сориентировалась Белка, мельком взглянув на бейдж администратора, – выдохните. Я знаю, где там включается свет и как запустить вентиляцию. Музыка мне не нужна. Все в порядке.
– Но Агата Витальевна…
– Агате Витальевне не обязательно это знать. – Белка обожала свою подругу, но предпочитала не влезать в ее методы работы. Гатка была требовательной и очень серьезной начальницей – по-другому просто не пробилась бы. Хотя все замечания всегда были по делу, да и пряник сотрудникам выдавался примерно равнозначный кнуту, но подчиненные предпочитали лишний раз не вызывать гнева начальницы. – Просто передайте на кухне, что нужен обед для Белки – как обычно. Примерно минут через сорок, можно через час.
– Конечно. – Улыбка администратора перестала напоминать паралич лицевых мышц, и Белка почувствовала тепло внутри. Возможность сделать что-то хорошее для других, даже такую мелочь, всегда немного окрыляет. И определенно вдохновляет.
Она улыбнулась Андрею в ответ, взяла из его протянутой руки (какие красивые кисти!) ключ и двинулась в сторону знаменитых випок.
Резкий щелчок в замочной скважине, и дверь поддалась. Белка шагнула внутрь и ощутила темноту вокруг. Изоляция и обещанная конфиденциальность как бы подразумевали возможность отрезать клиентов от внешнего мира – так что специальные шторы, словно в театральном школьном классе, стали обязательным атрибутом випок. Белка никогда не оказывалась здесь в полной темноте, но сейчас, после бесконечной зимы, трагедий вокруг и отсутствия родного плеча двадцать четыре на семь, это было именно то, что нужно. Заперев за собой дверь изнутри и сбросив с ног ботинки – тихий стук по ковровому покрытию, затем еще один, – Белка сделала пару неуверенных шагов вперед.
Опускаясь на пол, она слышала приглушенный гул главного зала: звон посуды, быстрые, но уверенные шаги, трели мобильных телефонов… Кто вообще не выключает их на обеде с друзьями? Зачем назначать встречи, идти в ресторан, обнимать кого-то и улыбаться, но при этом ежеминутно дергаться к телефону, отвечать на звонки, отгораживая от себя собеседника? Люди так отчаянно бегут от одиночества, но готовы отказаться от реального общения, как только заветный гаджет вспыхнет очередным сообщением.
Белка провела пальцами по покрытию – едва различимое шуршание – теплое, уютное, напоминающее о детстве, когда они с Элей и Тёмычем часами валялись на старом ковре в гостиной, тогда еще именуемой «залом». Сейчас комнаты так уже не называют – не модно, не по-европейски. Да и ковры давно вышли из обязательной программы любой уважающей себя семьи – теперь это небольшие островки у кроватей или просто декоративные озерца для общей гармонии интерьера. А в Гаткиных випках все еще можно услышать это родное шуршание, хотя, конечно, ее покрытия стоят в разы дороже знаменитых бабушкиных ковров.
В пальто становилось жарко: Белка спустила его с плеч, вытащила руки из рукавов и растянулась на ковре в полный рост, задев ножку стоящего недалеко стула – в темноте мебель растворялась, словно тревога в теплых объятиях. Тот шаркнул по ковру – будто зашипев на потревожившую его девушку, но устоял. Белка вглядывалась в темноту, не закрывая глаз – так она ощущала пространство вокруг, впитывала его. Слушала смех из зала: чей-то резкий, с визгливыми нотками – явно молодой девушки, которая не стесняется эмоций. Скорее всего, она сидит в компании друзей, потому что ее смеху вторят, перебивают быстрыми неразборчивыми фразами, а дальше общий хохот взрывается, ударяется в каждый бокал, в неоновые лампы на стенах, в стеклянные панели у випок и разлетается звонкими каплями по залу. Мимо ее випки кто-то проходит, и Белка подмечает не только тяжелые, уверенные шаги, но и шорох хлопковой брючной ткани. Она лично ее выбирала, когда создавалась форма официантов. Не только по цвету и фактуре, но и по тому, как хлопок касается кожи, как звучит. Ткани – они ведь не немые, просто слишком тихие, чтобы быть услышанными. Но это своеобразная музыка: как поскрипывает кожа, как с легким свистом скользит шелк, как шуршит платье своим длинным подолом… Это тоже – из детства. Белка полюбила эту звукопись еще крошкой: она узнавала отца по скрипу ботинок, по колким отзвукам складок на пиджаке. А вот шуршание платьев – это мама. Она всегда ходила нарядная, даже дома, и Белка вслушивалась не столько в голоса и разговоры, сколько в перекличку тканей. Видимо, так в ней и зародилась любовь к одежде – странная, но повлиявшая на всю последующую жизнь. Мама, правда, схватилась бы за голову, увидь она свою дочь без обуви, разлегшуюся на полу ресторана поверх дорогого пальто. Она вообще много от чего пришла бы в ужас, дай Белка себе свободу хоть раз в присутствии родителей. Это Эле все сходило с рук – вернее, укладывалось в ее неподобающий стиль жизни. А ей, Изабелле Стрельцовой, с самого рождения уготована судьбой роль послушной, идеальной дочери – эдакой принцессы из сказки. Белка терпеть не могла сказки и принцесс. Первые – за то, что в каждой «долго и счастливо», а на деле чаще всего «как выйдет – можно и потерпеть». А вторых – за то, что именно так ее называли в детстве все друзья и знакомые семьи, для которых нужно было петь, или рассказывать стихи, или еще что-то – главное, чтобы всем было весело. Всем, кроме самой Белки.
Из воспоминаний ее выдернул тоже звук – стук в дверь випки. Белка вздрогнула, мгновенно вскочила и, выставив руки вперед, медленно пробралась к двери. Яркий свет на мгновение ослепил, а удивленное лицо официантки даже позабавило.
– Эм, обед для Белки, – неуверенно произнесла она. – Я вам сейчас помогу со светом…
– Нет-нет, все хорошо, – Белка пошире распахнула дверь, впуская официантку. Хотелось сгореть со стыда: на полу безобразной кучей валялось пальто – рядом с ботинками. – Поставьте на стол, я сама тут… Мне даже нравится…
Глупые попытки оправдать свое странное поведение выглядели еще хуже, чем ситуация в целом. Белка отсчитывала бесконечные секунды, пока официантка сервировала стол, расставляла севиче с морепродуктами, огурцом и авокадо, грог и тот самый низкокалорийный чизкейк. Виновато улыбнувшись, она едва ли не вытолкала бедную девушку за дверь и только тогда выдохнула. Стыд и позор, мама бы отреклась от нее за такое поведение. Белка бы даже простила ей что-то вроде: «Ее при рождении подменили… Мы старались, как могли, но сами видите». Она развела руками, изображая маму, и захихикала, путаясь ногами в пальто. Когда Белка осознала, как непродуманно дурачится в темноте, было уже поздно – она летела на пол, даже не успев сгруппироваться. Грохот почти перекрыл ее ругательства, а недовольное лицо мамы так и всплыло на внутренней стороне век.
– У вас там все в порядке?
Белка не сразу поняла, что голос доносится из-за стены. Ее феноменальное падение было слышно даже в соседней випке. Мог ли этот день стать еще хуже?