– Так ты что, просто бросишь все и свалишь?
По всему выходило именно так.
Каждое утро Фабьена приносила нам на площадку кофе, рассказывала, какой желает видеть будущую мастерскую, говорила, что тоскует по жизни на высоте, откуда видно верхушки деревьев. Спрашивала, не прилетали ли к кормушкам птицы – она беспокоилась, что шум от наших инструментов их отпугнет. Потом исчезала без лишних слов – чтобы снова, как по часам, прийти на следующее утро. Я понимал, что зря каждый вечер тороплюсь заснуть, лишь бы назавтра поскорее ее увидеть: ведь у нее уже есть Фридрих. Молодец парень. Счастливчик.
Братья убедили-таки меня продолжить работу – и шутками, и крепким словом, но в основном уперев на то, что негоже бросать начатое на полпути. Мы достроили маяк, и тут мне пришел заказ из одного западного региона. В утро отъезда я радовался, что покидаю Дэмон. Я не сомневался, что это к лучшему. «Пока, Фабьена, не волнуйся: я там найду себе такую же, как ты. И даже лучше». И ведь правда так думал! Ну не дурак ли?
Спустя шесть часов пути я остановился, чтобы написать сообщение ее подруге, Анне. Хотел спросить, понравилась ли Фабьене наша работа. Забыть решительно не получалось.
Ни дальний путь, ни новое место не спасали. В Скалистых горах мне стало только хуже. А мог бы догадаться, что так и выйдет. Мне все время хотелось, чтобы она была рядом и тоже видела всю эту красоту. Озера, деревья, мой съемный дом. Я сделал десятки снимков птиц, которых она точно не встречала еще вживую. Повсюду меня окружало именно то, что она любила. Чуть лес в итоге не возненавидел. А я ведь уезжал, чтобы забыть о ней, а не скучать еще сильнее.
Я пробовал встречаться с Сабриной, с которой познакомился спустя два месяца жизни в Тофино. Не помню уж, сколько раз я называл ее в лицо Фабьеной. Ну ведь ни капельки имена не похожи! Да и сами девушки – нисколько. Фабьена – брюнетка, а Сабрина – блондинка. Я убеждал себя, что вот она – моя единственная. Красивая, умная, целеустремленная. Но скучная.
Как-то вечером прихожу я к своему дому и вижу во всю дверь огромную надпись: Fabienne. Первой же мыслью было: ага, наверное, приехала меня проведать. Дурень. Не заметил даже сверху начала фразы: «Go back to Quebec to fuck your…»[1] Меня почти обрадовало, что Сабрина наконец показала какой-никакой нрав. Из-за этого поступка она стала для меня чуточку сексуальнее. Но все же не настолько, чтобы бегать за ней.
А дальше уже пошли несерьезные увлечения на ночь-две. Больше неохота было в именах путаться. Если девушка называла свое имя, я тут же его забывал.
Исколесив за шесть лет чуть ли не весь Квебек, я уже не боялся вернуться в Дэмон. Фабьена Дюбуа осталась в прошлом. Я решил, что излечился, когда совершенно спокойно принял заказ у Сен-Лоранов, на котором мне предстояло работать буквально в двух шагах от маяка.
Но однажды утром я снова увидел ее – пробегавшую мимо площадки – и понял, что жестоко просчитался. Она ничуть не изменилась. И я тоже. Брат уговорил меня пойти проверить, все ли у нее хорошо. Она пронеслась мимо с открытым ртом, как будто за ней кто-то гнался. Когда я нашел ее на вершине холма, она лежала на спине – но, завидев меня, сразу вскочила, притворяясь, что ничего не случилось; и вот тогда я пожалел, что вернулся. Черт. Я не мог поверить, что спустя столько лет она стала еще красивее.
Фабьена… Иногда я боялся, что она насовсем уйдет в свой лес. Она ведь дикая. И я знал, что очень легко потерять ее доверие. Она не верит мне, когда я говорю, что люблю ее как раз за то, что она необычная. Она думала, что я брошу ее, когда узнаю, что она аутистка – но именно этим словом описывается все, что я люблю в ней. Ее наивность, ее преданность, то, как она видит все вокруг. Ничего подобного я никогда не встречал. И я ни за что не хочу потерять это.
Вчера ее тетя гадала мне на картах. Колдунья. Не то чтобы эта Клэр мне не нравилась. Только тут она переборщила. Напугала Фабьену – выбегаю за ней, а она сидит среди ночи на песке из-за того, что тетя лишнего брякнула. И еще говорит мне: «Если ничего не предприму – потонем», – если бы я понимал, что это значит… А теперь не желает ничего обсуждать и вообще делает вид, будто ничего и не было.
Ну вот кто тебя за язык тянул, Клэр? Да еще и в первую ночь? Обязательно надо было взять и с разбегу проломить Фабьене опоры. Я строю и ремонтирую только дома. Как ремонтировать женщин, я не знаю.
Пятницы Виктории
Мне определенно не помешала бы пара лишних выходных. Я знала, что тетя права: лодка вся в дырах. И даже если править в сторону счастья, она до него не дотянет. В Дэмоне у меня был замечательный психолог Луиза Лебон – она вела меня во время депрессии. Бывало, я садилась и смотрела в ее окно. Коротала минуты, глядя, как кружит снег. Я знала, что Луиза рядом и готова выслушать, если я захочу поговорить.
Я перестала встречаться с ней, как только мне стало лучше. Классическая ошибка – забросить полезную привычку. Я полагала, и напрасно, что все позади, когда разгребла весь снег своей зимы. Не знала, что бывают еще и тяжелые осени – их холод не так жесток, но и они задают непростую задачу: отпустить то, что в нас окончательно умерло.
В то утро я впервые опоздала в Дом «Птицы» на несколько минут. На входе меня поддразнили медсестры:
– Фабьена – и опоздала? Ну, девчата, готовьтесь – у нас сегодня необычный денек!
Я показала им ладони, черные от велосипедной смазки.
– Жозеф с утра не в духе и сбросил цепь.
По выражению их лиц я немедленно поняла, что ни разу не рассказывала им про свой велосипед, который звала Жозефом. В Доме «Тропинка» все были в курсе, что я отношусь к своему старенькому синему велосипеду как к другу, и я забыла, что здесь об этом еще не знают.
– Так зовут мой велосипед. Я вас как-нибудь представлю друг другу, сейчас меня ждет Виктория.
Уходя, я услышала за спиной:
– М-да, странный у нас тут не только денек.
Как и всякий раз, когда в мой адрес звучало слово «странный», во мне поднялось глухое раздражение. Я обернулась и собралась было требовать объяснений, но в последний момент решила отвести душу в шутке.
– Ты что, Жинетт, завидуешь? А то у Жозефа уйма братьев и сестер, которые ждут не дождутся, чтобы кто-нибудь их приютил! А кузенов сколько! Я тебя позову, когда они пожалуют в гости.
Две другие медсестры ушли на пост, прыская со смеху. Жинетт воззрилась на меня, но, видя совершенно серьезное выражение моего лица, подошла вплотную и прошептала:
– Тебя что, без наркоты штырит?
Я отодвинулась, делая вид, что кручу педали.
– Меня не штырит, Жинетт, меня везет – везет мой друг Жозеф!
И на глазах изумленной медсестры «покатила» прямиком к комнате Виктории. Пускай думают, что я просто шучу, – я ведь и правда только что слегка подколола коллегу. Если для них дружить с предметом – нелепо, то это их проблема, а не моя.
Виктория Виже поступила в хоспис в тот же день, что и Смарт, и, в отличие от него, принимала больше посетителей, чем кто-либо из пациентов на моей памяти. С самого своего прибытия ни дня она не провела в одиночестве. Гости заходили в ее комнату по шестеро-семеро и уходили только под вечер. Возможно, таково было пожелание самой Виктории – ни на минуту не оставаться одной.
Кто-то даже завел настенный календарь, чтобы отмечать, кого и когда она планирует принять, – и все его клеточки были заполнены. Зайдя к ней как-то вечером вместе с Лией, я решила рассмотреть его поближе. Он был открыт на октябре – поддавшись любопытству, я пролистнула его вперед. В ноябре и декабре та же картина: оба месяца исписаны именами близких, которые должны прийти. Грустно становилось от такой сильной надежды. Средний срок пребывания пациента в Доме – три недели. И нередко больной попадает в морг до того, как я успеваю с ним познакомиться.
Совершая ежедневный обход, Лия узнавала у пациентов, нет ли у них каких-нибудь особенных пожеланий. Пожелания поступали самые разнообразные: от апельсинового желе и кошки, чтобы лежала в ногах, до последнего пикника с семьей и друзьями – и все их мы, как могли, старались исполнить. Если бы я была пациенткой Дома «Птицы», я попросила бы кусочек леса в виде вазы с парой сосновых веточек, проигрыватель, на котором можно было бы слушать старые пластинки, и кормушку возле окна, чтобы к ней прилетали птицы. Впрочем, все это лишь умозрительные предположения. На деле я, быть может, захотела бы только покоя. Как когда-то моя мама.
Виктория Виже попросила у меня картину. Только картину, и ничего другого. Было, конечно, лестно, но я на всякий случай дала ей понять, что с радостью порисовала бы для нее и так, безо всяких заказов.
Как и договаривались, я явилась к ней с утра, после того как она закончила мыться в большой хосписной ванне, которая была рядом с сестринским постом. Атмосфера в палате была какая-то странная. Дочь Виктории, с которой мне уже доводилось сталкиваться на кухне, стояла напротив окна спиной к остальным присутствующим. Еще одна женщина сидела в кресле возле Виктории, третья же стояла поближе к туалетной комнате. Я с шумом поставила холст и все свои принадлежности, показывая, что уже пришла. Потом нарочно громко поздоровалась. Но никто даже не обернулся. Гроза уже разыгралась вовсю. Виктория кричала с кровати:
– Ну вам-то что, в самом деле? Мечта у меня такая, да, и сегодня я ее исполню!
– А по-моему, это мерзость, мама, – мне что, молчать? И куда мне потом девать эту картину? Над камином повесить, что ли? Или выкинуть – и чтобы ее какой-нибудь извращенец нашел?
Затем, уже выходя стремительным шагом в коридор, дочь Виктории ткнула в меня пальцем и бросила:
– Хотите исполнять желания моей матери – пожалуйста. Но это уже переходит всякие границы!
Виктория с улыбкой проводила взглядом трех своих гостий. Я терялась в догадках, чувствуя при этом, что моя самооценка сейчас пойдет на выход вслед за ними. Послушать их, так мою работу и на стенку не повесить, хуже того, ей самое место на помойке, да и то если никто не подберет. Я старалась привести мысли в порядок, когда Виктория попросила меня помочь ей раздеться.