Но он не остался хозяином на Земле. Взрывы, исторгавшие раскаленные массы, разрывали сомкнутый фронт воды. На лавовых цоколях, увенчанные конусами вулканов, строились первые материки. Земная кора надламывалась и морщилась по мере того, как продолжало остывать и сокращаться центральное ядро. Она вспучивалась, обнажая сушу, в то время как другие части ее оседали. И океан то отступал, то наступал, следуя за ее движениями.
Так длилось миллионы лет.
В эту первобытную эру гигантские линии разлома окружали северный полюс. Тут замыкалось вулканическое кольцо.
За прибрежным песком и базальтовой стеной вздымалась шлаковыми кручами горная цепь выше Гималаев, и снег лежал на ее вершинах. Оттуда, с высоты 7–8 тысяч метров, сползали голубоватые ледники.
Гигантские линии разлома окружали северный полюс.
Прибой клокотал. Удушливый дым стлался по волнам. Недалеко от берега словно кто-то размешивал море, как ложкой суп. И мутная желтая вода, вся в пене, закипала вокруг. Внезапно свет прорвал пелену дыма, и скалы дрогнули от подземного удара. Это возникал еще один остров. Лава изливалась в море. И тогда, как и тысячи раз до этого, углерод лавовых карбидов встретился с водородом воды. Новые вещества — углеводороды — поплыли в принимающий все океан. Они были легки, жирноваты, тягучи, с тяжелым запахом и радугой отсвечивали на боках волн. Их было уже много на Земле. Кое-где они скоплялись в жилах между породами и сочились в песках. Когда подземный огонь касался их, они вспыхивали и долго горели. Ибо эта смесь жидких углеводородов была нефтью, первой нефтью, образовавшейся еще во время единоборства воды с огнем, в эру бурного рождения веществ.
В горячем воздухе пары углеводородов окислялись. Так появлялись спирты и органические кислоты. Их тяжелые частицы, причудливо переплетавшие атомы углерода, кислорода и водорода, парили над Землей.
В облаках они встречались с аммиаком или цианом. Летучие пары вещества, пахнувшие едко нашатырем и мочой, и пары страшного яда циана были порождены первыми союзами азота и водорода. Они жадно соединялись с тройственными атомами спиртов и кислот. Дожди увлекали их в океан.
И в воде они выпадали слизью.
Беловатые комочки и палочки качались на теплых волнах. Там, где остыли лавы поднявшегося острова, в стихшей заводи, они сгрудились как пенистый осадок. Они сцеплялись вместе, разрывались, токи воды пронизывали их и осаждали морские соли. В них, в малом масштабе, как и на всей огромной Земле, шло созидание и разрушение. Вещества уплотнялись, атомы умножались в молекулах, частицы захватывали частицы.
Что такое была эта слизь? Сочетание четырех элементов — кислорода, водорода, азота и углерода, причудливое сочетание, плотное, тягучее, похожее на желе. Это был студень, гель, простейший белок.
Он походил на губочку. В ее мельчайших ячейках находились вода, соли и растворы веществ, смытых дождями из атмосферы. В них были кислоты и щелочи. И в этой заводи, где сбились студенистые куски гелей, жирная и радужная вода окружала их также солями, кислотами и щелочами.
В ячейках геля, в зыбкой и слизистой сети его стенок, набухших водой, в тысячах микроскопических пор, уловленные и накопленные ими, как неводом, вещества медленно соединялись и распадались вновь. И ячейки росли и множились, гель пухнул или бесследно рассасывался, медленно сгорал, без тепла и без пламени, превращался в углекислоту и воду. И на его месте возникали новые.
Это была сказка про белого бычка, история, повторявшаяся миллиарды раз. Ибо существовало только несколько комбинаций равновесия между процессами роста и распада, наряду с миллиардами возможных других комбинаций, при которых рано или поздно океан, породивший этот комок студня, уничтожал его.
Мутные дни сменялись ночами. Они были беззвездны; воздух, полный паров, не пропускал света. И кровавые дороги, раздробленные мелкой рябью, ложились на океан от пылавших вулканических конусов. Как при бенгальском огне, вырисовывались черные крутизны, близкие и призрачные, глыба на глыбе, осыпанные шлаками и пеплом, опаленные пожаром, бушевавшим в их недрах.
И на сотни верст с этих пирамид виднелась при свете дня мертво распростертая, испепеленная страна. Тут залегала соль в круглых провалах, похожих на ипподромы. Ребра Земли обнажались в пустынях выветренных сланцев. И скалы, поваленные навзничь, вздернутые дыбом, с въединами, как гнилые зубы, скалы, брошенные друг на друга или соединявшиеся в гребни с витыми карнизами, часто усаживали эти заостренные ребра. Черно-желтая, зазубренная, как пила, страна, повитая туманом на горизонте, походила на страшный оскал хищной пасти.
Гроты, выдолбленные прибоем, зияли в стене туфов и базальтов. Каменное прибрежье изрыто воронками исполиновых котлов. Выточенные шарообразные камни занимали их центр. В бурю океан по трещинам прорывался к ним. И чертовы мельницы вертелись, измалывая скалы.
Временами грохот потрясал пропасти и цоколи гор. Целые куски материка проваливались, подымались новые плоскогорья и скалистые цепи; песчаные смерчи окутывали их.
А там, у ног этого мира-колосса, слушавшего раскаты катастроф, продолжалась тихая работа в мельчайших ячеях гелей. Утренний ветер ударил по воде, и течение вынесло ночную накипь из заводи у островка. И накипь потерялась в сини. Но мы найдем ее, если склонимся сюда, совсем низко, на полметра от воды, так что брызги будут бить нам в лицо. Вот она, эта стайка гелей. Они молоды, большинство не старше суток, и жить им еще сутки. Тысячи невидимы, глаз не различает их. Но один почти с полмизинца. Он не разрушается, он растет. Да, кажется, его распирает изнутри.
Вот он зацепил другой, они слились в общий комок. Их больше нельзя разделить. В этом общем комке происходят неслышные процессы, молекулярные силы химического сродства, натяжения на границах перепонок, и кристаллические силы, организующие материю, уже ведут свою работу. Вещество геля-пленника уступает большей энергетической зарядке вещества пленившего. Оно перестраивается, в нем сдвигаются атомы и молекулы, оно обращается в точное подобие бесформенного тела, зацепившего его.
И он пухнет, этот студень. Частой сеткой своих ячеек он выуживает в синей, соленой и тучной воде органические растворы и осаждает их в виде слизи, такой же, как его слизь. Так, если бросить кристаллик в густой перенасыщенный раствор, вокруг него начнется выпадение массы других кристалликов, таких же, как он.
Что же выходит: этот гель после миллионов или миллиардов проб как раз попал в ту точку, где многообразные процессы распада больше не превышают процесса роста? Да, видимо, так! Ведь из тучи пылинок, носящихся в комнате, найдется несколько, что сядут на лезвие ножа, как оно ни узко.
Вот он плывет, покачиваясь, водная накипь среди водной накипи, за метр его не различишь от сбитой пены; в его ячеях слизь окисляется, сгорает без тепла, кислород расторгает частицы, освобождая энергию, за счет которой тут же осаждаются, кристаллизуются новые вещества и перестраиваются захваченные студни…
Солнце, красный шар без лучей, поднялось над океаном. И далеко, в шапке порозовевшего вершинного снега, начался рокот, похожий на чугунный гул отдаленного поезда. Он нарастал. Ширясь, он словно освобождался от оков непрозрачного удушливого воздуха. И медный набат заполнил пространство над океаном. Обвал скатился в бездну, порфиры созагудели, словно ударили в бубен.
Но это не было салютом первому обмену веществ и первому дыханию жизни.
Всплеск воды бросил гель на легкую ноздреватую пемзу. Она разорвала его надвое. И два куска-близнеца поплыли дальше ловить другие и расти, пока мертвый мир не сделает из них четыре. Вода, напитывающая их, первая горькая кровь, приносила им морские соли, бродячие, заряженные электричеством ионы металлов, жирные кислоты и щелочи, спаянные из четырех элементов.
Это происходило полтора миллиарда лет тому назад у берегов материка, остатки которого зовут канадским кристаллическим щитом.
Не будем льстить себя надеждой, что мы побывали у колыбели той жизни, которую мы знаем вокруг себя. Очень может быть, что родословная наших гелей все-таки пресеклась в водовороте прибоя или потому, что перевеса созидания над разрушением, способности саморегуляции у них не хватило, чтобы выдержать испытания тысячелетий. И скорее всего еще не раз и не два, а сотни и тысячи проб жизни появлялись в теплой воде первобытного океана, пока наконец среди них одна или сотня в разных концах Земли дала ростки, победившие потом несокрушимость базальтового мира.
3. Вторжение зеленого цвета
Мы не нашли бы особенных изменений на Земле, посетив ее спустя сотню миллионов лет. Шла эра ленивого течения событий. У Земли больше не хватало своего тепла. Она нагревалась днем и стыла ночью; отныне все, что происходило на ее поверхности, было связано с солнцем. И ледниковые шапки впервые глубоко надвинулись с севера и юга. Наступало первое альгонкское оледенение.
Кончилось рождение веществ; начался их круговорот. Воздух стал прозрачнее, в нем стояли утренние и вечерние зори, и небо вызвездило.
Только мощные вулканические сотрясения все еще пробегали по телу Земли. Гуронская цепь вытягивалась с запада на восток в северном полушарии, и поперек нее возникали складки скандинавского щита. Горы Гурона сделались ниже, на них прибыло снегу. Нашего острова не существовало, море и земля многократно менялись местами. Здесь и там берег террасами поднимался над линией прибоя. Стены конгломератов, осколков разрушенных некогда волнами пород, снова спаянных вместе, тянулись на сотни метров в высоту. Медленно подымаемые со дна отступившего моря, они сызнова кристаллизовались под прессом верхних земных пластов в бурые гнейсы и сланцы. Стекла слюды блистали в них. Их поверхность была изрыта и исчеркана. Время въедалось в них и осыпало их пылью. Валы камней, круглых и отточенных, как мельничные жернова, запирали расселины. Это были крепости-морены, приволоченные и сооруженные ледником. Вязкие синие глины подступали к морю. Они пахли сыро и гнило