От холодильника, с чем бог вложит в его руку, он направлялся к окну: большому голому провалу, где не имелось места ни для цветов, ни для штор. Цветы он не любил, а о шторы он имел удобную привычку вытирать руки после ночных «постов». Так что через полгода, когда шторы добросовестно впитали в себя все меню и стали выделять легкие миазмы, Паркер их снял, отдал в химчистку, но так и не забрал. Роль салфетки теперь стали выполнять трусы. Далее, за хрупкой прозрачной мембраной, не наблюдалось земли, травы, деревьев, фонарных столбов, лавочек, асфальтовых дорожек, домов, заборов, магазинов, людей, машин, животных и еще чего-то бы ни было, кроме крошева звезд, месива облаков и докучливого солнца. Остальные элементы бытия были случайны. Ричард жил на 214-м этаже и был в чем-то ближе к Млечному пути, чем к трамвайной остановке.
Этой ночью маршрут Паркера остался без изменений. Открыв дверцу холодильника, он достал пакет молока и налил в миску, стоявшую рядом с ним. Присел и забарабанил пальцами по полу.
– Иди сюда, мой пушистый стервец, я тебе свежего молочка налил. Беги же, а то я сам его вылакаю. Не шучу. Иль ты забыл, как в прошлый раз было? Спрятался, ну ладно. Искать не буду – все равно знаю, где ты: кактусом работаешь на подоконнике.
В глубоком, теперь уже полуясном детстве Ричарду подарили не банальное пищаще-мяуко-лающее, кое было у многих, а необычного зверька. Днем он прятался и спал, а бродил по дому лишь ночью, довольно громко топая. Других же звуков зверек не издавал. Чтобы его погладить, приласкать – не представлялось возможности. На него можно было только смотреть и умиляться. Ричард помнил, что зверек был блондином с голубыми глазами и розовым носом. Такой вот ежик ему достался: то ли недоумение, то ли недоделка природы. С ним юный Паркер за короткое время сжился, сросся, что ли. Но долго еж не прожил, видно, растворился в солнечном свете. Ричард так рыдал, так убивался по альбиносу-ежу, что в его чреве остался только смех с солоноватым привкусом. Может, это и определило его будущую судьбу – стать клоуном.
Но фатум оказался злым: не Паркер смешил, а скорее над ним смеялись. Подтверждением тому оказалась награда трехгодичной давности – «Король зевоты!» и почти «свеженькая оплеуха» в свой адрес «Клоун для похорон» в популярном таблоиде за май месяц. Но это была единственная профессия, где можно было валять дурака, не притворяясь перед самим собой. Паркер это знал, но признаться себе в этом ленился.
Ричард тяжело поднялся с колена и пошел к окну.
Небо было по-ночному чисто и так обильно усыпано звездами, как больной ветряной оспой – «живого» места не найти. Звезды видели, как в комнате, пропитанной, подобно ром-бабе, липким мраком, перед окном стоит человек в трусах, кои завтра будут лицезреть миллиарды людей. Светила небесные наблюдали и то, как человек жует холодную котлету с куском хлеба, как крошки сыплются на его дряблую грудь, застревают в волосах, а что крупнее – обретают покой на бескрайнем животе. Млечный путь был свидетелем, как это «двуногое без перьев» в трансе, не мигая, со смесью страха и беспокойства вглядывалось зачем-то в него. И ритмичные движения челюстей человека странным образом гармонировали со звездным дыханием Млечного пути.
Но Ричарду стало неуютно, и его взгляд скатился с черного купола. Он либо не умел, либо боялся смотреть вверх, как многие люди испытывают страх, когда с большой высоты смотрят вниз.
«Откуда вы взялись? Мне, вот, завтра к вам лететь. А вдруг я завтра немного не туда улечу? Как быть? Вдруг мой корабль завтра окажется там, где даже вакууму не найдется места. Этакое кладбище клоунов-неудачников… – всматриваясь в звезды, думал он и свободной рукой смахивал остатки бутерброда с груди на пол. – Завтра! – без устали, ритмично, как набат, клонировал мозг залежалое слово, – завтра, завтра, завтра!».
Паркер поймал себя на мысли, что до боли теребит нос. У клоуна была дурная по своей назойливости привычка. Без своего костюма, когда он оставался таким, каким точно бы не хотела видеть его мать, Ричард трогал кончик своего носа с маниакальным усердием. Отсутствие малинового шарика на резинке было сродни ампутированной конечности. Эти бесконечные полусудорожные движения он обозначал так: «кастрат от Пинокио».
Ричард неожиданно зевнул и, достав из комода поролоновый протез, аккуратно нацепил на нос. Стало комфортно, проснулся аппетит. Клоун взял с подоконника недоеденную котлету и с ней, как с астролябией, вновь стал внимательно изучать звезды.
Ночное небо ошарашило Паркера своей элементарной красотой и непостижимой бездной. Космос притягивал к себе взгляд, принуждал на себя смотреть. Красное, желтое, голубое и белое мигание, как цветная морзянка, нервные вспышки болидов, ржавый бок луны из-за угла дома, геометрическая абракадабра из светил – Паркеру показалось, что он все это увидел впервые. Космос оказался мудрым собеседником: он слушал и не отталкивал. Даже захотелось подумать о чем-то сакраментальном, разобрать жизнь по полочкам, разум упорядочить, разложив на атомы, где-то там в чулане души поискать смысл…
Тронув в очередной раз кончик носа, он через плечо недовольно бросил:
– Да не пыхти, иду, иду я. Видишь, волнуюсь немного перед полетом, поэтому не спится. А звездочки подмигивают, сказать, видно, что-то хотят… А я вот – не в зуб ногой. Может, трусы в горошек на кометы заменить? Лучше посмотри на звезды, и мне расскажешь об их планах.
Ричард нагнулся, с пола поднял зверька и поставил на подоконник. Доплыл до кровати, сел на край и сказал через зевок:
– Хочешь, колючий, котлетки кусочек? Не артачься. Не хочешь – сам съем.
Откинув одеяло, под которым никого и никогда кроме него не было, Ричард с какой-то беззлобной усталостью процедил в пустоту:
– Кого ж я смешу сейчас?
И закрыл глаза.
До подготовки к старту осталось три минуты.
…Паркер не ошибся: и пекло, и напутственная речь, и лишние минуты, и его реприза, сорвавшая шквал истерического смеха. Остались пустяки – завершить ее на этом пике и – на корабль. Комично балансируя на краю трапа, Паркер с показным усилием дернул последний платочек. Вместе с рывком в животе что-то хрястнуло, видно, от ночного парада котлет. Ричард резко схватился за бок и потерял равновесие. Полет с трапа корабля вниз, на девять ступенек, с руками-ногами, как мельницами, был его самой настоящей минутой славы. Под громоподобный грохот хохота перед глазами замелькали знакомые звездочки.
– Мой еж сегодня останется без молока, – промелькнула ироническая мыслишка. После чего глухо хрустнул атлант, и тело Ричарда стало легче на пару граммов.
Белая игрушка с голубыми пуговками вместо глаз, с засаленными мягкими иголками, с неподвижной мордочкой глядела в небо. Поролоновый ежик, как нос клоуна Ричарда Паркера, ждал ночи на подоконнике, чтобы увидеть на небе новую мерцающую точку.
Борис Васильев
Сатурн
Я ощутил взрыв, даже защищенный толстыми бронированными стенами. Спасательную капсулу тряхнуло. Еще раз. Я вцепился руками во встроенные по бокам капсулы поручни. Хорошо, что индивидуальные блоки спасения такие узкие: будь этот ящик чуть шире, я разбил бы себе лицо о приборную панель или сломал шею. Стабилизаторы срабатывают, и меня выносит в открытый космос, как можно дальше от потенциальной опасности. Третий, а на самом деле четвертый, по счету взрыв я уже практически не ощущаю, только слабый удар взрывной волны, прорвавшейся через трещины в корпусе станции. Теперь, когда я в безопасности, я успокаиваюсь. Успокаиваюсь настолько, что принимаюсь в уме прикидывать, сколько еще счастливцев могли спастись. Но даже знай они заранее, у них не было бы ни единого шанса добраться из банкетного зала к спасательным отсекам. Я думаю, что теперь станция «Чистый Свет» мертва, и все, кто там был, мертвы тоже.
Всего было установлено четыре бомбы. Первый взрыв никто даже не почувствовал. Этот маленький химический заряд всего лишь выжег проводку в нужных местах, прекратив работу аварийного маяка, чтобы никто не пришел на помощь вовремя.
Вторая бомба взорвалась в коридоре, ведущем к центральному банкетному залу, отрезав большинству людей путь к спасению. Им пришлось использовать дублирующие коридоры, ведущие через всю станцию. За минуту до второго взрыва я уже направлялся к спасательной капсуле – согласно плану.
Третий, самый мощный взрыв повредил наружную обшивку и уничтожил систему искусственной гравитации. Четвертый взрыв снес часть купола над банкетным залом, и без центральной опоры станция была разорвана на части. Нужно быть или очень быстрым, или очень осведомленным, чтобы спастись. Но думаю, первых на станции было немного, а из вторых там присутствовал только я.
Зажатый между двумя слоями мягкой защитной обивки, я едва могу поднять руку, чтобы отодвинуть пластинку, закрывающую обзорный экран. То, что я вижу, заставляет меня моментально вернуть пластинку на место, отгородить себя от мертвого застывшего ада, того небольшого кусочка, который я мог рассмотреть через обзорное окошко. Я не был готов к такому зрелищу. И тем не менее мне нужно будет подтвердить, что станция полностью уничтожена. Как бы тяжело ни было, я должен увидеть еще раз.
Я смотрю не моргая, не отводя взгляда. Я это совершил. И теперь я навеки проклят. Деньги – не основной мотив. Все дело в людях, которые должны были встретиться на станции: Святой Бенедикт – глава и основатель военно-религиозного ордена «Дом Десяти», и глава объединенного Южного Африканского корпуса. Для них Земля уже давно перестала быть безопасной планетой, и еще не существует зоны нейтральней, чем космос. «Дом Десяти» арендовал станцию «Чистый свет», и хотя планета Сатурн была планетой, окруженный ореолом недобрых слухов, встреча состоялась.
И святому Бенедикту, и Джеку Уайту – лидеру Южноафриканского корпуса – было необходимо одно: Бенедикт ратовал за стабильность и мир, а Джеку Уайту была необходима пусть даже формальная, но поддержка сильной организации во время грядущих переговоров с Союзом. Идея мира в целом неплоха. Но они оба упустили из внимания один немаловажный факт, а именно: некоторые магистры, приближенные к Бенедикту, были более лояльны по отношению к Союзу. И только лишь по той причине, что Союз был щедр к тем, кто разделял его взгляды и политические чаяния.