«Ничего. Я всё вытяну, я всё смогу. Пусть это будет моим испытанием за предательство, совершённое мной по отношению к своей бабушке. К своей маме…» – думала она, когда сидела у края кровати, кормя ослабевшую женщину бульоном с ложечки.
– Мама, вы поспите сейчас. Не ровен час, начнётся обстрел. Там только молиться останется и не до сна будет, – тихо сказала Агапея и погладила старушку по морщинистой руке.
– Доченька, возьми там в сумке маленькую иконку Николая Угодника. Это всё, что осталось от матери моей.
Умру, пусть тебе будет памятью обо мне. А за Мишку я тебя не буду ни о чём просить. Сама решишь. Всё детство с отца пример брал во всём, вот и втащил его этот ирод в непотребное дело. Ох, горе мне…
Агапея заметила, что свекровь нарочито говорит по-русски, и приняла это как должное. Очень уж не хотелось ей слышать здесь и сейчас украинскую мову, как не хотелось её слышать практически всем обитателям «ковчега» под девятью этажами панельного обезлюдевшего дома.
Восьмое марта – Международный женский день. Выглянуло солнышко. Женщины с утра поздравляли друг друга, а дядя Витя даже раздобыл где-то две бутылки самогона. Российские пушки молчали с вечера. Автоматная стрельба была слышна уже не только в Кальмиусском районе северной части города, но и в Приморском районе, что на юге, где, по слухам, высадилась морская пехота россиян. Кто-то из старичков, постоянно слушавший эфир на транзисторе, поймал радио ДНР, которое в десять часов утра сделало обращение к обороняющейся стороне: «Мариуполь блокирован со всех сторон. Вы находитесь в полном окружении. Подразделения Вооружённых сил РФ и ДНР вышли к административным границам Донецкой области. Ваше командование сбежало, резервы разбиты, помощи не будет. При дальнейшем сопротивлении вы обречены на смерть. Ваш единственный шанс выжить – это сложить оружие и уйти из Мариуполя по гуманитарному коридору».
Снова надежда на скорое избавление от мук. Еды пока хватает. С водой посложнее. Режим экономии под контролем «завхоза» дяди Вити. Агапея в тот день решилась на небольшую прогулку по окрестностям, надеясь хоть где-то найти какой-нибудь источник или просто брошенные баклажки с водой. Человек верит в случайности в такой ситуации, как в божественное провидение в пустыне. Пройдя два квартала в сторону университета, решила дальше не рисковать. Выстрелы были слышны близко, и она поняла почему… В стороне, где некогда стояла застройка длинных высоток, лежали руины и насквозь просматривался город на три-четыре квартала вперёд. Там, очевидно, и шли бои.
Возвращаясь, услышала характерный свист пролетающей мины. Залегла в кустах. Полежала минут пять. Встала – и снова свист. Опять залегла. Страх сковывал ноги, но не голову. Надо быстрее уйти из этой зоны и добежать до ближайшего дома с открытым подвалом. Посчитала до шести после услышанного выхода мины, которая грохнулась за домом, прямо на проспекте. Вскочила и побежала что есть силы. Через мгновение раздался взрыв, девушку тут же подбросило и жёстко ударило оземь, встряхнув все внутренности. Какое-то время она пролежала без сознания. Очнулась, когда уже начало вечереть и заметно похолодало. Оглушённая, превозмогая боль в бёдрах, балансирующей походкой от всеобъемлющего головокружения Агапея постаралась как-то уйти в сторону своего дома, до которого оставалось метров сто. Обстрел завершился, и она смогла наконец буквально приковылять к своим, опираясь на какую-то лыжную палку, подобранную по дороге.
Долго переводила дух, сидя на краешке топчана, где мирно спали две девочки лет по десять. Взрывы не могли быть не слышны в подвале, но дети всё-таки спали. Они просто привыкли к войне, а их маленькие организмы научились саморегулироваться и выбирать самостоятельно время сна и бодрствования, какая бы канонада ни пыталась нарушить ход их физиологических часов.
– Ты куда-то ранена? – спросила мама девочек, когда Агапея встала с топчана.
Агапея обернулась на то место, где только что сидела, и увидела там мазки крови. Потом её резко скрутило внизу живота, и девушка со стоном присела на корточки… Вокруг всё закружилось, она в очередной раз за день потеряла сознание.
Ощущалось приближение уличной войны непосредственно к Центральному району города. С левого берега слышался непрерываемый и нарастающий стрекот автоматического оружия, хлопки разрывов гранат и частые прилёты артиллерийских снарядов. Две семейные пары и молодая мама с ребёнком нашли в себе мужество выдвинуться к соседней окраине, освобождённой российскими войсками и ополчением. Объявился чей-то знакомый с машиной, который вызвался отвезти малую группу. Он обещал вернуться и перебросить ещё желающих, однако больше никто не решился покидать свои квартиры и укрытие. Мародёрами город кишел, как крысами трюм корабля. Уехали рано утром, попрощавшись со всеми, как с самыми родными и близкими людьми. Смогли ли они выбраться из кромешного ада или их постигла участь многих горожан, ставших мишенями украинских снайперов или жертвами шальных мин, фугасов и ракет? Риторический вопрос, и ответ на него каждый внутри себя формулировал сам. Оптимист будет всех убеждать, что всё сложилось удачно. Пессимист не станет спешить с ответом и лишь туманно построит фразу: «Хотелось бы надеяться на хорошее, но ведь какая стрельба и какие большие бомбы летают, что даже страшно себе представить, что от них останется, если вдруг и не дай Бог…» Реалист в данном случае просто промолчит, и это молчание, скорее всего, будет самым откровенным ответом на поставленный вопрос.
После случившегося выкидыша Агапея пролежала целый день на топчане, не особо терзаясь душой и сердцем. Она и полюбить-то не успела того зародыша, который просуществовал в ней меньше двух месяцев. Не до этого было Агапее. Да и нужен ли был ей отпрыск ненавистного человека, обманувшего, предавшего, растоптавшего все её надежды на вечную любовь, счастливую жизнь и радость материнства? Бог наказал её. Но Бог не оставил без внимания и Михаила, не дав народиться на свет его потомству. «Не хочу желать ему смерти, и пусть он дальше живёт, если сможет. Но род его продолжать я теперь уже не буду. И из сердца прочь, и из тела вон!» – решила для себя Агапея, испытав долгожданное облегчение и радостное ощущение внутренней свободы.
Вечером девятнадцатого марта радио объявило, что над администрацией Левобережного района поднят триколор Донецкой Народной Республики. Сообщили и об освобождении аэропорта. Последнее известие откровенно порадовало Агапею, успевшую тоже постоять лицом к стенке той самой тюрьмы, которая там размещалась. Почему-то ей представилось, как мечутся в панике и страхе по углам здания аэропорта бывший муж, его отец и их бритоголовые черепоносцы, способные воевать лишь с безоружными и связанными по рукам и ногам людьми. «Нет, – поймала она себя на мысли, – всё-таки я хочу ему смерти! И ему, и всему его гнилому окружению искренне желаю уничтожения! За бабушку, за безвинно убитых и искалеченных, за изуродованную, некогда цветущую Украину! Пусть сдохнут здесь и горят в аду после смерти!»
Соблюдая максимальную осторожность, Агапея с молодыми женщинами и дядей Витей раз в день делали вылазки со двора ради тех же дровишек или в поиске каких-нибудь остатков продуктовых припасов в разрушенных домах. Иногда действительно удавалось обнаружить банки с домашними солениями и варениями, не гнушались и просыпанной из порванных пакетов крупой или макаронами. Как-то, к своей неописуемой радости, дядя Витя наткнулся на целый блок сигарет с фильтром. Собирали в разрушенных квартирах что-то подходящее под устройство спальных мест для нового пополнения жильцов из соседнего дома, который принял на себя танковый снаряд и лишился в крайнем подъезде сразу двух этажей сверху.
Мариуполь превратился в город-призрак. Обвалившиеся подъезды многоэтажек, дома с полностью выгоревшими квартирами, обугленные остовы легковых машин, обвалившиеся руины зданий и сооружений, вырванные с корнем и отброшенные далеко в сторону густые кустарники, большие и малые деревья, воронки в детских песочницах… Всё это было теперь Мариуполем, в котором Агапея оставалась жить и не переставала надеяться, что осколки снарядов, ломаный шифер и битое стекло, рассыпанное под ногами повсюду, когда-нибудь будут выметены с улиц города, а деревья снова посадят, дома отстроят, вернётся детский смех во дворы и птицы начнут вить гнёзда в многочисленных парках.
Впервые Агапее и её группе встретились две могилки прямо на газоне тротуара и ещё четыре во дворе, в цветочной клумбе одного из домов. Настоящие могилки, правда с небольшими насыпями, но с крестами с указанными именами усопших, датами рождения и смерти. Самое чудовищное впечатление произвели две насыпи, где были временно похоронены старая бабушка в возрасте почти девяноста лет и трёхлетняя девочка.
– Скорее всего, внучка или правнучка, – сказал дядя Витя. – Глянь, Агапея, фамилия одинаковая со старухой.
Перекрестились. Одна из женщин подобрала лежавшую на детской площадке игрушку и положила на крохотную горку. Горло перехватило, слёзы лились сами собой, а в голове полная сумятица и кутерьма мыслей, пытающихся сложиться в пазлы и объяснить обладателю данных мозгов, как это всё могло произойти в милом приморском городе моряков и сталеваров, рыболовов и строителей.
Тьма вопросов и миллион ответов на каждый из них, что, кроме мыслительного ступора, в голове ничего не создавало. Но надо было выживать и стараться уцелеть. Как бы близко ни была к человеку смерть, он всё равно продолжает жить… Жить, верить и цепляться за каждый возможный вздох.
Ночью стрельба послышалась совсем близко. За соседним домом прогремело два взрыва кряду. Взрослые обитатели «ковчега» Агапеи начали просыпаться, когда она с дядей Витей стали подтаскивать ко входу ящики и топчан, чтобы поставить его на попа и припереть входную дверь. При огне свечи Агапея нащупала в углу автомат и попросила своего помощника подсоединить рожок к затворной раме и показать, как взвести оружие для стрельбы. Лицо её при этом даже в темноте выражало не просто неробость, а именно стойкое присутствие духа и готовность к бою.