– Я прочитаю тебе одно дедушкино письмо, написанное им твоей бабушке в 1928 году, за год до их свадьбы:
«7/Х-28. Какая дивная, тихая, звёздная ночь! Я совсем один, и мне так безумно хочется быть с моей милой, дорогой кисонькой, с моей ненаглядной крошкой.
Я хотел бы услышать, как радостно ты
Тихим смехом своим засмеёшься,
А горячие щёчки вдруг спрячешь в цветы
И к груди моей крепко прижмёшься.
И от счастья шепчу я: «Невеста моя,
Ненаглядная, милая детка,
Как я сильно люблю тебя, прелесть моя,
Как мне жаль, что мы видимся редко».
Гляди-кось, я тоже кое-как рифмую. Это всё ты виновата, моя кошечка. Всё это – моя любовь к тебе, моё счастье.
Я очень часто стал задумываться, идя по улицам, никого не замечаю, и даже когда окликнут, то отзываюсь не сразу, а потому надо мной смеются, говорят, что я похож на влюблённого. Я этого не отрицаю, ведь правда! Уж одни письма, что я так часто получаю от моей дорогой невесточки, говорят за это. Шурёночка, страшно хочется опять получить письмо от тебя, я так люблю читать твои письма.
Что-то ты делаешь теперь? Вероятно, спишь, детка? Или строишь планы будущего? Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже женаты и сидим у берега моря, и место как раз то, что я любил когда-то в деревне Любимовке. И будто мы сидим с тобой на берегу и бросаем в море камешки, а ты вдруг стала посыпать меня песком. Я это возьми да рассердись на тебя и в наказание поцеловал тебя в ушко. А ты давай хохотать и отбиваться от меня, и мы так расшалились, что чуть не упали в море, а тут подошла Л. А. (Лидия Андреевна – впоследствии наша бабушка) и стала упрекать нас в шаловливости, называя проказниками и маленькими бездельниками.
От этого сна я проснулся и долго не мог уснуть, всё время думая о тебе, представляя картины нашей будущей счастливой жизни. Да, знаешь, что я сделаю? У меня есть негативы снимков моих папы и мамы, я их отпечатаю, когда куплю фотобумагу в Симферополе, и дам тебе и Лидии Андреевне, чтобы она хотя бы на карточке познакомилась с моими родными. Что-то от них ещё ничего нет. Вероятно, только успели получить моё письмо. Но знаешь ли, несмотря на то, что я скучаю, что мне очень хочется тебя видеть, я всё же целый день весел. Я снова пою “Снегурочку” и “Я помню вечер – мы с тобой на берегу сидели”.
Шурочка, моя лучезарная деточка, ещё целая неделя до встречи. Как скучно. Целую мою дорогую крепко и жду письма. Привет всем. Коля».
А в следующем письме любимой, тоже со стихами и шутками, есть и более прагматичные строки о представляемой будущей жизни:
«Да, Шурёночка, здесь продаётся высокий, в мой рост, олеандр в цветочном вазоне за 3 руб. и два вазона, тоже олеандра, но поменьше, тоже за 3 руб. Так вот, как ты думаешь, стоит ли купить? Я сказал, что, возможно, куплю, посоветовавшись с тобой.
Как жаль, что ещё так далёк день нашей свадьбы и что ещё всё так неопределённо, где мы будем жить и прочее. Вот видишь, прекрасный случай приобрести цветы, которые комнату делают такой уютной, и не решаешься из-за этой неопределённости. Непременно надо день свадьбы приблизить.
Я всё больше убеждаюсь в том, что из Джанкоя в теперешнее время мне нельзя уезжать, т. к. перспективы на будущее здесь гораздо лучше, чем в Симферополе. Мне ещё несколько землемеров предлагали взять меня весною к себе в партию и обещают в одно лето сделать из меня землемера. А ведь это недурно: без работы землемеры не бывают никогда, да и оплачивается их труд прекрасно, а материальная обеспеченность в нашей жизни играет громадную роль и в особенности нужна в семейной жизни, жизни, дающей новую жизнь. Ты знаешь, о чём я говорю?..
Я часто представляю себе картину, когда мы вечером, сидя в уютной комнатке, будем забавлять смеющегося, прелестного, всего в кружевах, малыша, а затем будем укладывать в люльке, освещённой мягким розовым светом, рассказывать ему сказки».
– Сейчас так редко любят, – вздыхает Алёна.
– Ну почему же? Мы с твоей мамой тоже любили друг друга пятьдесят лет.
– Значит, это наследственное?
– Нет, конечно. Просто кому как повезёт в любви. Папе и мне повезло. Но мы сейчас говорим о войне, о том, что она принесла нашим судьбам. Вот у нас хранится письмо нашей мамы папе, которое она написала в октябре 1941 года, сразу, когда мы прибыли к первоначальному месту эвакуации на Кубань. Немцы тогда только подходили к Крыму, и отец принял решение нас эвакуировать. Переправили через Керченский пролив к станице Отрадная. Мы переехали большой семьёй: бабушка – твоя прабабушка Лидия Андреевна, её младшая дочь, моя тётя Мария Владимировна с двумя детьми Юрой и Томой, и моя мама, твоя бабушка с четырьмя детьми. То, что мы были вместе, конечно, спасало положение, так как все помогали друг другу, но когда читаешь письмо мамы, то возникает вопрос: кому было труднее – солдатам на войне или эвакуированным беженцам? Я уж не говорю о людях, которые оказались на территориях, оккупированных немцами. Вот послушай мамино письмо. Посмотри, оно написано частично чернилами, а частью карандашом на старом бланке счёта промыслово-кооперативного товарищества прямо поверх цифр. Видимо, другой бумаги для письма не было. Но хорошо, что можно разобрать написанное.
И я читаю:
– «Дорогой Коля!
Получили твою телеграмму 13-го, наверно, в ответ на ту, что мама послала тоже. Ну, мы устроились в общем так. Живём в комнатушке при дет. площадке. Спим пока на полу. Сделают три топчана. Больше не станет. Маруся работает в кухне: копает картошку, жнёт коноплю. Мы с мамой помогаем дет. площадке кое-что. Хлеб и картошку получаем. Мама ездит на базар в Отрадное по воскресеньям, покупает яблоки, лекарства и что унесёт из продуктов: масло, сало. Здесь можно найти курицу за 8, гуся за 15р., а вот муки нет. Купила мама глиняной посуды для молока. Съедаем 4-5 литров в день. В общем не голодаем, только не хватает овощей и фруктов. Семечек много. Табаку нет. Мама поневоле бросает курить. Рома пошёл в школу 4-летку. Нету книг. Если можно выслать бандеролью, пришли, Коля, его историю грамматики и достань остальные для 4 класса: географию, задачник, хрестоматию и др. Если можно, то присылай какие-нибудь журналы или книги для чтения. Это если придётся здесь зимовать, помрёшь с тоски. Газету здесь видим редко, новостей не знаем. Не жалеешь ли, Коля, что отправил нас сюда? Галя каждый день спрашивает, когда папа за нами приедет. Далеко забрались, теперь хочешь не хочешь, вернуться нельзя. (Дальше письмо написано карандашом.) 20/1Х. Продолжаю. Посмотри, Коля, и напиши, дома ли мой жакет и детские пододеяльники. Матрацы ты, наверное, не положил. Ах, как плохо. Получили твою открытку; очень все обрадовались, так хочется домой, только скоро ли? Не хватает нам многого: диэтичного питания, одежды для детей, галош, света, кончаются свечи, керосина нету. По приезде дали лампу – уже выгорела. Галя и я страдаем желудками, и, кроме того, у меня зубы день и ночь не дают покоя. Сделали нам 2 топчана. На одном Маруся с Юрой, на другом я с одним и Галей. Другой малыш на детской раскладушке и Тамила. Мама с Ромой пока без места, но будет и им. Купила тапочки вместо туфель. Из Темрюка послала тебе телеграмму. Разве не получил?
Как мы ехали, я пока тебе не пишу. Скверно приходилось. Не спали мы втроём взрослые почти все ночи. Малыши с голоду высохли. Теперь немножко отошли. Очень благодарна я только Мазур и Рае за помощь. Спасибо Евдокии Михайловне, что вернулась за чайничком. Как бы мы обошлись без него? Передай ей большое спасибо. Он нас выручал: хоть кипятку доставали в дороге. Напиши, Коля, как ты дежуришь. Я думаю, тебе не скучно с Александрой Ивановной, Муськой, Полей, словом, утешителей много. Ну, целую крепко. Пришли бумаги».
– А кто такая Евдокия Михайловна? – спрашивает Алёна.
– Это наша няня. Она у нас была и после войны как член семьи. Мы её звали тётя Дуся. Добрейшая была женщина. Маленькая, худенькая, но очень деятельная.
– А дедушка тогда ещё не был призван?
– Он был военнообязанным, но оставался пока в Симферополе, а позже с войсками переправился тоже на Кавказ, где служил в пятой батарее артиллерийского полка. Письма от него приходили из Тбилиси. А нас к этому времени перебазировали в азербайджанский город Агдам. Там мы и провели основные военные годы и вернулись в Крым только в 1948 году.
У меня мало что сохранила память о том времени. Переехав жить в Ялту, где папа устроился на работу главным бухгалтером санатория «Нижняя Ореанда», мы, маленькие ещё дети, часто употребляли в речи, правда шутя, азербайджанское слово «гяльбура», что означает «иди сюда», и нараспев повторяли стихотворное предложение: «Алла, алла, Курбашина, кациквели мурашина!» Мама говорила, что такими словами некоторые азербайджанцы призывали к себе разбойника Курбашину.
Да, не всё местное население Агдама хорошо относилось к беженцам из России. Моя детская избирательная несознательная память сохранила на всю жизнь в голове только два эпизода из того периода.
Сначала мы с братом, очевидно, попали в круглосуточные ясли. Во всяком случае, на протяжении многих лет на меня наплывает вдруг одна и та же картина: в помещении ночь, меня хватает под мышки толстая няня и несёт по тёмному коридору на кухню со словами: «Сейчас я тебя изжарю». Меня охватывает ужас, когда я оказываюсь в залитой светом кухне над пышущей жаром огромной сковороде. Конечно, я брыкаюсь и ору во весь голос, но этого я не помню. И как меня отнесли назад, не помню. В память врезались навсегда тёмный коридор, ярко освещённая кухня, огромная сковорода подо мной и злобное лицо няни.
Второй эпизод произошёл позже, когда мы уже бегали ножками во дворе нашего дома. Меня кто-то из старших мальчишек схватил и опустил в канализационный люк. Помню обуявший меня страх при виде закрывающегося люка. Но, как я понимаю, мой брат Тёма тут же побежал к старшему брату Роме, а ему было, наверное, лет тринадцать, и он тут же открыл крышку люка и вытащил меня на поверхность. И я часто вспоминаю, как над моей головой открывается кусочек неба, и в нём появляется озабоченное лицо Ромы и его рука, тянущаяся ко мне, чтобы поднять из колодца. Может быть, брат задал трёпку моим обидчикам, я не знаю, но в уголках моей памяти остались только два этих эпизода из жизни в Агда