— Копейка... Копейка... Правда на моей стороне, значит, я и побеждать буду. Времечко-то наступает наше, девоньки. — Мария присела на скамью и, оглядев мастериц, уверенно сказала: — Нужно объявить забастовку, потребовать. сокращения рабочего дня и увеличения заработной платы. На нас какие барыши хозяйка имеет, а мы, как рабы, безголосые. В день за работу лучшей мастерице платят сорок копеек. Сколько стоит шляпка самая немудрящая? Пять рублей. Ну, там разный материал на рубль с полтиной, будем класть округло — два рубля. Значит, на каждой шляпке хозяйка имеет чистого дохода три рубля! Иными словами — невиданные проценты.
Мастерицы возмутились: действительно грабительница! Мария каждый раз просто и убедительно доказывала, как их обдирают и эксплуатируют, и женщины задыхались от возмущения. И каждый раз призывала протестовать, но куда там протестовать, когда на руках детишки!
— И напрасно вы всего боитесь — май самый сезон в шляпном деле... У хозяйки нет ни стыда ни совести, но потерять нас она испугается... Убытки-то какие! — Мария улыбнулась широко и сказала: — Попугай Нико и тот смелее нас.
Мастерицы захохотали и тут же испуганно замолчали, опасаясь, что их услышат в салоне.
Мария взяла открытки и принялась крупными буквами на обратной стороне писать:
Народ мы русский позабавим,
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Прочитала и, хмыкнув удовлетворенно, продолжала:
Когда б на место фонаря,
Что тускло светит в непогоду,
Повесить русского царя,
Светлее стало бы народу.
Прикусив по школьной привычке кончик карандаша, в самом низу открытки предложила и другой вариант:
Друзья, не лучше ли на место фонаря,
Который темен, тускл, чуть светит в непогоды, —
Повесить нам царя?
Тогда бы стал светить луч пламенной свободы.
Четверостишия эти принадлежали далеким временам. Их относили к декабристам, воспевавшим свободу, равенство и братство.
О декабристах Мария узнала в кружке, который стала недавно посещать. Кружок вел студент, приехавший из Одессы. От него она услышала об идеалах, трагической судьбе декабристов. Стихотворения декабристов, которые читал студент, восхитили ее простотой и искренностью, хотелось их довести до сознания этих вечно запуганных и измученных женщин.
Вот и пустила по рукам мастериц открытки с модными дамами и крамольными стихами.
Для Марии началась новая жизнь — кружки, листовки, запрещенные книги, нелегальные собрания, тайные встречи, споры о смысле жизни и убежденность в необходимости борьбы за правое дело.
«ИМ МАЛО БЫЛО КАЗНИ — ИМ НАДОБНО ЕЩЕ ТИРАНСТВО»
Лето 1897 года в Саратове стояло жарким. Ни ветерка, ни облачка. Лишь полыхает огромный шар солнца, багрового, окруженного слепящей короной из прямых лучей, терявшихся в неведомых далях.
Соколову гору видно издалека. Ее и Степан Разин увидел, когда со своей ватагой спускался по Волге. Весь народ тогда вывалил на берег реки — вольному атаману поднести хлеб-соль. Ударили колокола Саратова и во славу Емельяна Пугачева. Он приказал для честного народа сбить пудовые замки с амбаров, щедро потекли драгоценные хлеба. И долго в народе пели вольные песни о царе-батюшке Емельяне Ивановиче, который живота не пожалел за правое дело.
И не испугал храбрых саратовцев царев указ, каравший за вольницу и непослушание. Читали его глашатаи народу, согнанному на Сенной базар. Слова-то какие страшные: «При всех тех селениях, которые бунтовали или хотя ослушными словесами противу законного начальства оказывались, поставить и впредь не велеть снимать по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешения за ребро».
Указы указами — только народ волжский отличался храбростью и извечной любовью к свободе.
Мария торопилась по главной Московской улице, которая шла через весь город от волжских набережных до площади.
Июль всегда в Саратове жаркий. На небе, белесом от зноя, робкие голубые разводы. Если, прищурившись, посмотреть на огненное солнце, то видна корона, захватывающая чуть ли не все небо.
Солнце дробится в куполах собора, придавая зелени стен белесость. С куполов поднялись голуби и замахали крыльями, словно пытаясь закрыть ослепительные солнечные лучи. «Странные птицы, — подумала Мария, провожая глазами закрученных каруселью голубей. — То слабые комочки, подвластные ветру, которые едва справляются с воздушными течениями, то птицы, плавно парящие в выси, широко разбросав крылья, спокойные и величавые в движениях».
Городской собор стоит на возвышении, обнесен чугунной оградой и плотным кольцом кудрявых лип.
Величаво течет Волга. Бескрайняя... С редкими зелеными островками, словно на сказочной картине. Красивы островки с косяками уток над заливными лугами и белыми утесами, казавшимися ненастоящими. Грузно ползут баржи, бороздящие реку на поводу у маленьких буксиров. На баржах на веревках сушится белье. Разноцветное, яркое, как разгорающийся день. Матрос в тельняшке играет на гармошке. Чайки, крикливые, жадные, режут воздух, боясь отстать от баржи.
Мария страстно любила Волгу. Все детство провела вместе с братьями на ее берегах. Знала ее и в горе, и в радости. Видела и разбитных бурлаков, бечевой тащивших баржи: в драных рубахах, сожженных потом, с лохматыми бородами, скрывавшими худобу лица. Босые ноги словно вросли в песок, а озорные глаза, выцветшие от солнца, смеются. Бурлаки пели бесшабашные песни и дерзили полицейским, боявшимся с ними связываться. Не раз кто-нибудь из бурлаков манил ее, девчонку, заскорузлым пальцем и, подмигнув разбойничьим глазом, совал кусок сахара в грязной обертке. Она давно научилась понимать этих с виду неприкаянных, но таких добрых и красивых людей. Как они смеялись — словно гром грохотал! Все Марии нравилось в них, даже рубахи, рваные у рукавов, подчеркивавшие их ловкость и силу.
Вот и сейчас идут по городу вразвалку и радуются, что чистая публика от них шарахается. Верзила с разбитым лбом, замотанным грязной тряпкой, состроил зверскую улыбочку. Она дружелюбно рассмеялась.
В Саратов она недавно приехала из Одессы, в которую перебралась недавно из Екатеринослава. Приехала, чтобы заняться профессиональной партийной работой. Вся ее жизнь — сплошные разъезды, встречи и разлуки. В городе большие заводы Гантке, предприятия Беринга, железнодорожные мастерские, порт со множеством служб — рабочим нужны агитаторы! И когда в Одессе ей, волжанке, предложили в социал-демократической организации поехать для работы в Саратов, с радостью согласилась.
Первым, куда отправилась Мария по приезде в город, был дом, в котором в не такие давние времена жил Чернышевский. В городе сохранился дом и мужская гимназия, где он преподавал. Для Марии это святые места. И каждый раз, очутившись на знакомой улице, она старалась постоять у дома Николая Гавриловича. Судьба его сложилась трагически. Из шестидесяти одного года, которые были ему отпущены в жизни, почти двадцать лет он провел на каторге и в заключении.
Домик Чернышевского ничем не примечательный. Деревянный, скромный, с высокими и узкими лестницами и просторными верандами. В густой зелени. Здесь он и родился в семье священника. Провел лучшие годы. И все же этот дом с высоким крыльцом, с зеленой крышей казался особенным, словно его всегда заливало солнце. Около дома вольготнее дышалось. Чьи-то руки приносили скромные букетики цветов и клали у порога. Как тяжко прожил он свою жизнь! Сколько мужества и внутренней силы проявил он, когда стоял у позорного столба в Петербурге на так называемой гражданской казни. Палач ломал шпагу над его головой. Чиновник тягучим голосом читал приговор. Лил дождь. И букетик цветов упал к подножию места казни. А само ожидание приговора, бытие между жизнью и смертью в Петропавловской крепости! И в таких условиях написать «Что делать?»! Это же целая революционная программа! В Алексеевском равелине Петропавловской крепости, в мрачном каземате, по стенам которого струится вода, а зимой намерзает лед, он писал: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его». Он воспел новых людей, людей дела, для которых нет ничего выше нравственного подвига. И Мария мысленно подчеркнула: люди дела!
Отбыл жуткую карийскую каторгу, мертвящий Вилюйский острог. Все вынес и не сдался. Из вечной мерзлоты Якутии власти перевезли его в Астрахань — с ветрами и зноем, столь неподходящими для человека с больными легкими. Ко всем его недугам, которые вынес с каторги, прибавилась малярия. За четыре месяца до смерти ему разрешили вернуться в родной город. Всего лишь. И какие достойные слова перед смертью: «Я хорошо служил своей Родине и имею право на ее признательность».
Всего восемь лет отделяют сегодняшний день от дня смерти Чернышевского. Так мало — и так много: поднимается Россия, как вешний поток бурлит молодежь, растут противоборствующие силы. Конечно, работать трудно. В Саратове собраны представители разных политических направлений, спорят, дискутируют, но рабочему движению, которое все определеннее о себе заявляет, нужны вожаки.
«Было ли его личное будущее неизвестно Чернышевскому? — думала Мария. — Конечно, он о многом догадывался и говорил своей жене Ольге Сократовне: «Меня каждый день могут взять... У меня ничего не найдут, но подозрения против меня будут весьма сильные. Что ж я буду делать? Сначала я буду молчать и молчать. Но, наконец, когда ко мне будут приставать долго, это мне надоест, я выскажу свое мнение прямо и резко. И тогда я едва ли уже выйду из крепости».
А этот эпизод из жизни Чернышевского в вилюйской ссылке... Власти решили заставить Чернышевского просить о помиловании. В Вилюйск направили полковника Винникова, поручив ему переговоры об условиях освобождения из ссылки. Да, при определенных условиях он, государственный преступник, будет освобожден из Вилюйского острога, а потом возвращен в Россию. Чернышевский должен попросить власти о помиловании. Полковник Винников застал его у озера и начал расспрашивать о жалобах. Чернышевский жалоб не высказал. Тогда полковник сам сказал о деликатном поручении, данном генерал-губернатором Сибири, и, более того, прочитал письмо генерал-губернатора. Чернышевский искренне удивился. Почему он должен просить помилования? «Мне кажется, что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования? Благодарю вас за труды. От подачи прошения я положительно отказываюсь». И более того, на бумаге написал: «Читал, от подачи прошения отказываюсь. Николай Чернышевский».