Мария в синем платье, украшенном шитым воротничком, в английской шляпке, в белых перчатках поднялась на носки и, перегнувшись через чугунные перила, наблюдала за поединком. Борьба всегда ее увлекала, и кораблик, столь отважно пробирающийся сквозь валуны, вызывал симпатию. Потом, вздохнув, она прошлась вдоль набережной и вернулась к клодовским коням, украшавшим Аничков мост. Юноша удерживал с невероятным усилием строптивого коня. И опять сила этого скакуна, которого пытался обуздать человек, восхитила ее. Играли медные мускулы коня, казалось, еще мгновение — и юноше, прекрасному, как Аполлон, не удержать его свободного бега.
Заглушаемые городским гулом, слабо прозвонили часы на башне биржи. Пять часов... По Невскому нескончаемой чередой двигались экипажи, открытые коляски. Нарядные дамские шляпы, котелки, которые важно приподнимали при встречах, казалось, жили своей жизнью. Шляпа, украшенная цветами и перьями, низко наклонилась и получила ответный наклон от шляпы таких чудовищных размеров, что на полях ее можно было разместить клумбу. Но больше всего Марию восхищали шляпы, украшенные перьями и букетами, укутанные кисеей, скрывавшей лицо. Фасон этих шляп в подполье называли вороньим гнездом, и Марии пришлось научиться их носить. Нет, совсем не просто ей, девушке из мелкой чиновничьей семьи, лишенной многих премудростей барского воспитания, изображать барыню, а то и аристократку с надменным лицом. Но для конспирации были необходимы и великолепные манеры, и безупречный французский язык, и строгие взоры, способные на почтительном расстоянии удерживать шпиков и полицейских. Да, шпикам надлежало прежде хорошенько подумать: возможно ли подойти к такой шикарной даме, и осмотреть багаж, и — боже избавь — потребовать документы или пригласить в участок.
Мария часами стояла у зеркала и училась хорошим манерам. Это было партийное задание. Вздыхала, упражняясь часами во французском языке. К счастью, покойная мать научила языку, да и Мария к языкам оказалась способна. Но беглость французской речи, произношение... Как-то она прочитала, что Чернышевский, который знал превосходно несколько языков и хотел специализироваться как лингвист при Петербургском университете, записал в своем дневнике, что не решается говорить по-французски, поскольку не уверен в безупречности произношения. И далее развивал мысль, что те, с кем ему приходится в обществе встречаться, на этом языке говорят с детства, когда органы рта легко разработать и достигнуть настоящего звучания, с годами органы огрубели и разработать их невозможно, а посему получить настоящее произношение весьма трудно. Говорить, чтобы видеть косые и насмешливые взгляды, ему казалось оскорбительным. Так он писал в дневнике. Кстати, и дневник он вел одной ему понятной условной скорописью.
Мария хотела сделать невозможное — и под руководством товарища, получившего отменное воспитание, практиковалась во французском языке. Ох уж это грассирование!.. А что делать? Партийное задание...
Сегодня она уезжает в Екатеринбург и везет целое богатство: и транспорт с нелегальной литературой, и бумагу, и краски, и шрифт — к сожалению, весьма немного — для становления подпольной типографии. Комитет посылает ее на Урал, чтобы организовать там социал-демократические организации.
Ехали они группой, как было принято, в три человека. Ида Каменец, подруга по работе в Киеве. Добрая и отважная. Санин, с которым подружилась в Саратове, марксистски образован и литератор отменный. Значит, в тройку входили пропагандист, наборщик и литератор. Все люди превосходные. С такими можно горы перевернуть. Для осторожности решили разделиться на две группки, хотя бы до Москвы. Вещи — чемоданы и саки — решили в багаж не сдавать, чтобы не подвергать опасности и случайности. И эту часть пути, самую опасную, перенасыщенную полицией, следовало особенно осторожничать. Так и порешили.
Мария поедет в вагоне первого класса с небольшим саком, который поднять невозможно, и повезет шрифт. В подполье шрифт на вес золота. Конечно, хороших людей везде предостаточно, возможно и там его раздобыть, но для этого нужно установить связи. В городе Екатеринбурге, как она узнавала, и типография имеется, и три газеты. Не может быть, чтобы не нашла пути к сердцу наборщиков. Значит, и на месте шрифт раздобудет, а это на первое время. Как можно в подполье обходиться без собственной типографии? Хотя бы самой скромной.
У Аничкова моста девушка стояла не случайно. Все было предусмотрено. У подруги одолжила нарядную пелерину, крючки которой застегивались на шее, — сложное сооружение из витого шнура и беличьих лап. О, проклятая мода! Времени барынькам некуда девать — подняла к небу глаза Мария. В таком великолепном виде, оставив саквояж со шрифтом, и ушла с конспиративной квартиры, а товарищ, который должен доставить шрифт, подхватит ее на Невском. Вот и стояла у Аничкова моста, дожидаясь его и стараясь скрыть волнение. По камням переваливались утки, смело ставя перепончатые лапки и подняв голову, следили за стайками рыбок. В какой-то момент быстрым движением выхватывали рыбку. Встряхивались. Сверкнув серебром, рыбка исчезала в зобу, и утка с былым равнодушием следила за бурлящей водой.
Мимо прошла цветочница. В корзине — розы. Букеты перевязаны шелковой лентой. Мария так любила цветы! Испытание для ее скромного бюджета. Цветочница в широкой юбке и в кружевном фартучке, поверх которого висел кошель, напоминала француженку. С профессиональным чутьем она остановилась около девушки и протянула букет. Та, ужасаясь такой непредвиденной траты денег, полезла за ассигнацией. Теперь она стояла с букетом роз. Конечно, деньги сумасшедшие, экономию следовало соблюдать железную, но так конспиративнее: и вагон первого класса, и букет роз... И она улыбнулась собственному лукавству.
Экипаж на красных дутых шинах остановился у моста. Молодой человек, одетый с иголочки, легко соскочил с лихача и подбежал к даме. Приложился к ручке, затянутой в белую перчатку, и повел к экипажу.
— Какие розы! — наклонился он к даме, вопросительно и весело поглядывая. — Осторожно... Осторожно... Не оступитесь...
— Не следовало опаздывать на десять минут и оставлять меня на растерзание петербугским цветочницам... — Мария тоже наклонила голову и шептала, посмеиваясь. — Теперь три дня и есть-то по-человечески не придется, нужно будет возместить деньги в партийную кассу.
Лихач щелкнул кнутом, рысаки рванули. Замелькали магазины, витрины, строгие особняки, банки.
На Николаевском вокзале молодой человек помог даме выйти из экипажа. Бережно поддерживал под локоток и сам понес чемодан. Неторопливым жестом остановил носильщика, который, выпятив живот и сверкая белоснежным холщовым фартуком, бросился к господам. «Нет, нет», — отрицательно замотал головой господин, одетый с иголочки. При такой прекрасной даме допускать чью-то помощь?! Гм...
Дама в нарядной пелерине и с букетом роз, элегантный молодой человек обращали внимание окружающих. Мария гордо вскинула голову. Правда, однажды чуть-чуть не налетела на толстого жандарма, стоявшего на перроне. Ну, это он виноват — даме не уступить дорогу! И жандарм, увидев господ, сконфузился и взял под козырек.
— Свинья! — тихо бросил ему молодой человек, стараясь, чтобы дама не расслышала.
— Виноват, ваше благородие! — выпалил жандарм, продолжая поедать глазами господ. — Виноват по причине рассеянности.
Дама улыбнулась своими прекрасными губами и слегка поправила вуаль, украшенную мушками.
— Анатоль, нельзя быть таким грозным! — И пальчиком погрозила.
— Простите, дорогая! — Лицо молодого человека приняло несчастное выражение. — Виноват, нужно было взять лакея с собой.
— Ну, это уж слишком... — засмеялась барыня.
Жандарм снял фуражку, протер платком вспотевшую лысину и подумал: «Слава богу, добрая барыня!»
У вагона жандарм замедлил шаг и не мог оторвать глаз от нарядной пары. Стоял и наблюдал. Молодой человек оттолкнул кондуктора с медалью на груди, не доверив ему чемодан. Подумал и собственноручно внес его в вагон. Конечно, воображает перед такой красавицей. И розы-то какие подарил... Может, и от жадности сам несет вещички — двадцать копеек носильщику не хочет дать. Господа-то чем богаче, тем жаднее. Жандарм зевнул и неторопливо перекрестил рот во избежание сглазу.
В вагоне на плюшевый диванчик саквояж положили поближе к окну. Молодой человек помог даме снять пелерину, повесил на крючок и, глядя в овальное зеркало над диваном, неожиданно подмигнул. Мария опустила лицо в розы, боясь расхохотаться.
— Боже, третий звонок! — испуганно вздохнула дама. — Быстро выходите!
— А кто-то выговор делал за опоздание к мосту...
Молодой человек нагнулся и поцеловал руку. На лице плохо скрытое волнение. Действительно, славно все получилось: подкатили к поезду в последние минуты — с таким грузом лишнее время торчать на вокзале ни к чему! И опять в глазах вопрос: как она в Москве будет тащить тяжелейший саквояж, и причем непринужденно — это непременное условие конспирации!
— Нет, бесценные вазы я не разобью, и волноваться не следует. Довезу целехонькими и сестрице вашей Адель передам. Адель — такая ценительница прекрасного. И более того, из своих рук этот саквояж не выпущу... Не дай бог, какая оказия... — Дама так испуганно сжалась, что и слов дальнейших не требовалось.
Рядом с дамой опустился на диван генерал от инфантерии. Сухой. Бритый. С коротко остриженными волосами. Он стоял у окна в коридоре, когда появилась дама. И не стал мешать молодым людям устраиваться. Обменялся почтительным поклоном с молодым человеком и, откашлявшись, успокоил:
— Не волнуйтесь, дружок... Я буду защитником вашей прелестной... — Генерал подбирал слово, не зная, кем она ему приходится.
— ...родственницы, — с готовностью подсказал молодой человек, почтительно наклонив голову. — Милейшей кузины.
Генерал многозначительно промолчал — все хорошенькие женщины обязательно приходятся кузинами молодым людям тридцатилетнего возраста. Вот ему, в шестьдесят пять, кузи