Казалось странным, но этот шум исходящий откуда-то глубоко из сердца здания успокаивал его. До тех пор пока он не дошел до приемной. Он сидел здесь и смотрел как Бутч заполняет документы, в то время как его мать плакала.
— Разве ты не будешь скучать по мне? — пробормотал он, изображая большие глаза по-детски.
— Дорогой..
Она почти купилась на это, ее губы дрожали, когда она смотрела на него.
— Нет, не в этот раз.
Бутч закончил за неё и разрушил заклинание. И Рикки ненавидел его за это.
Страх и неверие завладели им, надвигаясь как волна, стремящаяся утопить его в себе. Он поспешил к двери, которая вела наружу, подумав на дикую долю секунды, что лучше бежать, чем пытаться связаться с мамой по телефону, но его удача была исчерпана — эти двери были определенно закрыты. Зов «сердца» или печи усилился, Рикки последовал, в этот раз неохотно. «Некуда Бежать» — пришло на ум. Песня или мысль. Звук, который исходил из подвала как бы играл эту песню. Цепляющая, мрачная, управляющая и заражающая.
Некуда бежать…
Он оказался в той части больницы, которую не знал. Не удивительно, ведь не прошло и целого дня с тех пор как он прибыл. Вестибюль была позади него, а впереди офисы и складские помещения с узким залом, который исчез в зияющей тьме. Арка. Арка, что вела вниз.
Вниз он и последовал, в холодную глубину, чувствуя грубые камни на стенах и запах червивой, влажной земли, которым был пропитан подвал. Лестница казалась бесконечной, непрекращающийся барабанный звук взревел громче, отзываясь эхом, переплетаясь с его страхом, известью и кирпичом, пока не стал частью его самого. Трубы гремели, скрипели, от внезапных похлопываний казалось, что они могут взорваться в любую секунду.
Поиск. Он понял, что отчаянно пытается найти не телефон или выход, а источник сердцебиения.
Рикки следовал звуку барабана всю дорогу в длинный, высокий коридор, потолок которого возвышался так высоко над ним, что возможно это было просто пустое небо. Что-то царапнуло спину, он резко оглянулся, сзади ничего не было. Его посетила мысль, что возможно всё это сон, когда он почувствовал, как острые ногти человека схватились сквозь рубашку, заставляя кожу гореть, но никого не было. Он был один в зале. Стиснув зубы от боли он пошел дальше к звуку, проходя запертые двери по обе стороны без окон. В каком-нибудь кошмаре они были бы точно закрыты, но он пытался открыть каждую, на всякий случай. Внезапно он был уверен, что эти крики ранее он слышал именно из этой прихожей. Что кто-то за дальней дверью справа рыдал так громко, что было слышно в его камере. Сердцебиение направило его прямо к источнику.
И когда он дошел до последней двери справа, она была открыта, как и его. Ещё одна халатность, разумеется. Он должен зайти внутрь, спастись от когтей царапающих за его спиной и найти пульс сердцебиения, что гремел в ушах. Теперь это было его собственное сердцебиение, его собственный пульсирующий страх.
Он остановился перед дверью и заглянул внутрь, царапающие ногти оказались внутри него, разрывая живот и поднимаясь к горлу. Не было никакого крика и сердцебиения, просто тишина. Затем он увидел ее. Маленькая девочка стояла в пустой комнате, в ночной рубашке, рваной и грязной. Она поворачивалась медленно, кругом, вокруг и вокруг, но под каждым уголом Рикки видел просто длинные, грязные волосы.
Не было видно лица под волосами, но почему-то он чувствовал ее глаза. Ее глаза были там, наблюдая, оценивая. . Он был частью этого места теперь. Он был замечен.
Глава 3
К утру он чувствовал себя получше, проснувшись с «Некуда Бежать» в голове. Просто беспокойный сон, решил он. Он никак не мог выбраться из комнаты посреди ночи. Чтоб убедиться он проверил ступни. Чистые. Надо признать, это было большим облегчением.
Обратно к плану А: найти телефон. Его родители-или по крайней мере его мать вернется за ним, и скоро. Она не могла жить без своего маленького медвежонока. Она хотела вернуться за ним, с Бутчем или без него, потому что была слишком хрупкой и нежной, чтоб удержаться. Это не было обвинением, просто правдой.
И черт возьми. Он почти добился своего в приемной, но Бутч всё испортил. Поэтому она так быстро вышла замуж после исчезновения отца. Спустя год суд дал ей развод, основанный на «отказе», Бутч уже был в их жизни к тому времени, как будто выжидал момент, чтобы занять место его отца. Она не могла сама по себе, не могла нести ответственность за что-либо. Рикки не был уверен, ненавидел ли он свою мать, но он определенно испытывал к ней неприязнь. Все же, он надеялся, что кровь может быть жиже воды и он добьется свободы в конце концов.
Совсем скоро он будет снова в Бостоне, в своей комнате, окруженный постерами Пола и Джона, своей одеждой и вещами, книгами и бейсбольными карточками. Он, вероятно, даже вернет Бискейн — его настоящий билет на свободу, которым он едва успел воспользоваться до этой строки прославленных тайм-аутов.
Рикки уже представлял это: окна опущены, играет музыка, весенний ветер, несущий славный аромат гамбургеров и хот-догов, шипящих на десятках пригородных грилей. . Мама, по крайней мере, позволила ему вчера взять последний гамбургер, прежде чем они добрались сюда, но Бутч отказался переключать радио на другую волну, кроме бейсбола.
Раздался короткий, робкий стук в дверь. Рикки сел в кровати, а затем качнул ногами по краю, запустив обе руки через смятые волосы, когда дверь открылась, и рыжая медсестра с добрым лицом вошла внутрь.
— Привет. Я не помешала?
Рикки фыркнул, вставая, и прислонился к кровати.
— Это что-то типа шутки у вас здесь?
Не сказать, что она красивая. Скорее безобидная. Чистая. И примерно с такими же острыми углами, как кран оригами. Она смотрела на него, явно недоумевая.
— Оу, нет. Я не шутила.
Она крепко держала блокнот к груди.
— Я медсестра Эш, и я буду заботиться о тебе здесь в Бруклине.
— Эш. Медсестра Эш. Ха. Довольно подходящее мрачное имя для этой прелестной темницы.
Ее выражение лица стало пустым, и она пожала плечами, глядя на свои заметки.
— Я не буду поднимать шумиху, если это подпитывает твое чувство юмора по поводу всего этого, — сказала она, почти беззаботно. — Нам придется познакомиться поближе, и я предпочитаю своих пациентов веселыми, если это вообще возможно. Идущими на контакт, по крайней мере.
— Да, да — сказал он восторженно. Обычно он имел дело с застегнутыми советниками, кричащими на него за очками, но, возможно, с ней он мог бы немного повеселиться. Она была почти его ровесницей, на удивление молода для медсестры. Если он правильно сыграет свои карты, она может стать его другом и помочь ему сделать телефонный звонок своей матери.
— И как ты управляешь корабликом дурдомом? Правила строгие или не очень?
Немного флирта никогда не помешает при знакомстве, хотя этот подход с треском провалился со старыми психологами, к которым он обычно ходил.
— Я знаю, что это должно быть трудно для тебя, судя по тому, как тебя…
Медсестра Эш тщательно изучала свои записи, которые включали документы от Бутча. Её предложение оборвалось, когда она обнаружила точные причины его пребывания здесь. После его имени (Кэррик Эндрю Десмонд, хотя никто, кроме его бабушки и Бутча, когда он был сердит, не назвал его Кэррик), его возраст, вес и дата рождения, а затем мог быть любой эвфемизм, который Бутч вставил для описания проблемы на этот раз.
Последние два раза он также цитировал «вспышки насилия» в этих заявлениях. Но это был только один раз, и на самом деле, Бутч заслужил вилку, которая попала ему в голову за то, как он называл Рикки.
— Судя по тому, как меня застукали в постели с соседским мальчиком. Или я должен сказать, молодым человеком? Я не такой уж извращенец.
— Ты вовсе не извращенец, мистер Десмонд, — категорически сказала медсестра Эш. Да. Это было ново. — Мне не нравятся такие слова. Они не вызывают ничего, кроме стыда. Лечение — это не стыд.
Может, она действительно была другой. Он сомневался в этом, но все возможно.
— Ты меня шокируешь, сестра Эш. Но в хорошем смысле.
Она улыбнулась и это почти сделало ее красивой.
— Пожалуйста, дай мне знать, если у тебя возникнут проблемы с обустройством. Приспосабливаться к жизни здесь может весьма… — медсестра прикусила губу, колеблясь — Озадачить.
— О, поверь мне, ничего такого, с чем я не смог бы справиться. Я родился в тюрьме.
Возможно, это преувеличение.
Как только она собралась уходить, она нахмурилась, покачав головой. — Я боюсь, жизнь была очень несправедлива к тебе.
— Боюсь, жизнь ко всем несправедлива.
В скором времени я зайду к тебе снова, — сказала она, поспешив к двери. Она быстро отвернулась от него, возможно, чтобы скрыть румянец, ползущий по ее шее. Он чувствовал себя еще лучше, прямо-таки самодовольно, когда крик знакомой девушки прорезал молчание. Дверь громко закрылась на замок, и улыбка Рикки исчезла. Это был не просто крик человека, охваченного безумием. Это был вопль боли.
Глава 4
Завтрак в семь. Обед в полдень. Предсказуемо. По режиму. Когда Рикки спросил у медсестры с резкими чертами лица, сопровождающей его на ланч, что подадут, она покачала головой и сказала с безжалостным смешком:
— Суп и хлеб, мистер Десмонд, суп и хлеб. Ты запомнишь.
Её было не так просто заставить покраснеть, как сестру Эш.
На завтрак была мягкая каша с яйцами (не совсем яичница, и не совсем настоящая, похоже на яичный порошок). Ничего такого, чем можно подавиться.
Он ел свой обед в наблюдательной тишине, его глаза просматривали «кафетерий», который, казалось, был большой, многоцелевой комнатой с закрытым коридором к кухням и арочным дверным проемам к главному больничному залу, который также можно было закрыть и запереть при необходимости. Белый. Все было белым и блестяще чистым. Достаточно чисто, чтобы есть прямо на полу, но, к счастью, они не заставили его сделать это.