— Георгий Николаич, Москва, — представился мужчина.
Дамы тоже представились. Георгий Николаевич пожал им по очереди руки.
— А между прочим попрыгунье в жизни было знаете сколько лет? — спросил он.
— Во всяком случае, не двадцать, — ответила Маргарита Рома новна.
— Сорок два года было Кувшинниковой. Она тоже ужасно разозлилась на Чехова. Но кто бы ее сейчас помнил, если бы не он!
— Левитан был оч-чень интересный, — сказала Маргарита Рома новна, словно вспоминала свое былое.
— Зачем вы, девушки, красивых любите? — пропел Георгий Николаевич. — А? Зачем? Как там дальше поется, Дуся?
— Непостоянная у них любовь, — чуть слышно проговорила Дуся. Она оробела — к ней обращался крупный московский начальник, Дуся ничуть в этом не сомневалась.
— Вот именно. — сказал Георгий Николаевич. — Послушайте, кстати, одну чрезвычайно поучительную историю о коварстве и любви.
И дальше он живо и мило рассказал историю молоденькой министерской секретарши, которая весьма изобретательно отомстила своему неверному мужу.
Георгий Николаевич чувствовал себя превосходно. Внимание обеих дам принадлежало ему безраздельно…
Вечером после ужина они встретились на набережной. Георгий Николаевич небрежно-элегантный, в песочных брюках и шоколадном пиджаке шел им навстречу, приветственно, как тореадор, приподняв руку. «Пятьдесят четвертый, пятый», — восхищенно определила Дуся. И еще она отметила, что кремовая рубашка на нем свежа и хорошо разутюжена. «Чистый», — уважительно подумала она и окончательно занесла Георгия Николаевича в разряд хороших людей.
Георгий Николаевич взял дам под руки и повел вдоль парапета, высясь между ними, как башня. Дуся молчала — у нее перехватило дыхание оттого, что Георгий Николаевич взял ее под локоть.
Георгий Николаевич принялся рассказывать то, что в старину называлось «великосветскими сплетнями» — анекдотические были из жизни известных актеров, писателей, спортсменов. Можно было подумать, что он лично знаком со знаменитостями. Дуся и Маргарита Романовна слушали его во все уши. Георгий Николаевич не сомневался, что они считают его драгоценной находкой. Тщеславие бурлило в нем ключом. У сослуживцев и тем более у домашних он давно уже не мог рассчитывать и на десятую долю подобного успеха, тем более с таким затрепанным репертуаром. А здесь он купался в благожелательном внимании своих спутниц.
Вечер завершился в кафе «Пингвин», где Георгий Николаевич великодушно угостил дам мороженым, не умолкая при этом ни на секунду. Он был в ударе.
* * *Они стали видеться ежедневно и проводить втроем по многу часов.
В половине восьмого утра Георгий Николаевич пробегал мимо их дома в оливковых шортах и беговых, синих с белым туфлях, высокий, волосатый, довольный собой, посверкивая очками. Георгий Николаевич, убежденный амосовец, верил в бег трусцой как в панацею и эликсир вечной молодости. Галопируя вдоль заборчика, он театрально вздымал руку и кричал: «Ого-го!» Женщины в это время обычно собирались в столовую «Чайка» на завтрак.
Час спустя они встречались на пляже. Маргарита Романовна, как добрая теща, восседала в сарафане под своим художническим зонтом (Шишкин и Мане сиживали, наверное, под такими, выезжая на пленэр), а Дуся и Георгий Николаевич лежали рядом на песке, разговаривали, шелестели газетами.
— А вы зачем бегаете? — спросила однажды Дуся.
— Не зачем, а куда, — поправил Георгий Николаевич.
— Ну, куда?
— Не куда, а от чего?
— Ну. отчего? — дремотно-добродушно переспросила разморенная жарой Дуся.
— От инфаркта, — объяснил Георгий Николаевич. — А вот ты лучше скажи, почему ты зарядку не делаешь?
— У нас Зойка Колпакова в общежитии была, — стала рассказывать Дуся, повернув к нему лицо с закрытыми глазами. — И вот один раз она стала зарядку делать, без лифчика. А я на койке лежу. Вдруг откуда-то голос мужской: «Ты ниже приседай, толстопятая, а то на Олимпиаду не возьмут!» Глядим, а в окошке — мужик-маляр смеется с люльки. Ну, ужас! Зойка как заорет, и в шифоньер — прыг!
Георгий Николаевич захохотал во весь рот. набрал пригоршню серой, как порох, мелкой гальки и высыпал Дусе на пупок.
Георгий Николаевич никогда не был маньяком-бабником. Вот уже лет пять, как любовные приключения совсем ушли из его жизни, о чем он ничуть не горевал. Он собирал хорошие книги и читал их, хаживал в театры на спектакли, о которых говорила «вся Москва», неплохо разбирался в футболе, так что мог даже довольно точно предсказать счет в решающих матчах, дружил со своей спокойной женой, обожал трехлетнюю внучку, благодаря которой снова познал чистую радость катания на каруселях и походов в цирк. Работа в министерстве, причастность к решению вопросов всесоюзного значения полностью удовлетворяли его честолюбие. Словом, он был вполне счастлив и без любовных похождений в свои пятьдесят. Но теперь, на курорте, отдохнув и отоспавшись, он. к собственному радостному удивлению, почувствовал, что его потянуло к этой бесхитростной, простой, как свежая репа, провинциальной продавщице.
Радостное и веселое чувство вернувшейся молодости охватывало его. и он звал Дусю купаться. Вот только подняться с песка легко и непринужденно не всегда удавалось — подводил проклятый радикулит. Приходилось собирать себя, как рухнувший на землю ржавый подъемный кран. Удачно маскируясь улыбками и шутками, Георгий Николаевич вставал сначала на корточки, затем выпрямлялся и дальше уже чувствовал себя совсем молодцом. Взяв Дусю за руку, он бежал с нею в воду. Помогая ей удержаться в воде в горизонтальном положении, подводил под нее свои широкие ладони — одну под гладкий полный живот, другую — под бедра Дуся взвизгивала, молотила ногами и поспешно становилась на твердое бархатное дно. Хмурилась и просила серьезно, без кокетства:
— Так не надо.
Когда уходили с пляжа, Георгий Николаевич шел посередине между библиотекаршей и продавщицей, беря то одну, то другую под руку. Конечно, тщательный хронометраж показал бы, что дольше он поддерживал Дусин мясистый локоть, нежели сухой и костлявый Маргариты Романовны, но никто из них хронометража не вел, и потому треугольник казался вполне равнобедренным.
* * *Настал последний день Дусиного курортного пребывания — конец отпуска она решила провести у матери в деревне.
Выйдя после обеда из «Чайки», Дуся и Маргарита Романовна увидели на скамеечке Георгия Николаевича. Он сидел в джинсах, рубашке навыпуск, кепочке, положив ногу на ногу, и покачивал резиновой платформой, зацепленной за большой волосатый палец правой ноги.
— Настал час сиесты? — осведомился он у Маргариты Романовны. — Целительный послеобеденный сон?
— Конечно! Наша святая традиция, — весело откликнулась библиотекарша.
— Вот и чудесно! — воскликнул Георгий Николаевич. — А мы с Дусей еще, пожалуй, побродим. В последний нонешний денечек. Правда, Дуся?
Дуся зарделась и опустила голову.
Маргарита Романовна поняла, что обманута и предана. Ей грубо напомнили, что она старуха и должна знать свое место. Но она не осталась в долгу.
— Ну, что ж, дело молодое, — съязвила она и заковыляла к дому.
Георгий Николаевич усмехнулся и повел Дусю на набережную, почти опустевшую, потому что курортники — и дикие и путевочные — ушли отдыхать. Но винный киоск работал. Георгий Николаевич попросил два бокала местного сухого вина и по шоколадке.
— За твое здоровье, Дуся! — сказал он и добро улыбнулся.
Дуся покорно выпила. Георгий Николаевич прочно ассоциировался у нее с начальником городского управления торговли, который год назад приезжал к ним в универмаг и. так же поблескивая очками, сидел в президиуме на торжественном собрании. Начальников Дуся уважала и боялась.
Поставив бокал на прилавок. Георгий Николаевич снова взял Дусю под тяжелую прохладную руку и повел к своему санаторию.
— Пойдем, — сказал он, — я покажу тебе, как мы живем, путевочные. Не то, что вы, дикари несчастные.
У Дуси от вина в груди приятно загорелось, шоколадка таяла во рту. Густой сонный покой заливал курорт.
Пройдя через белые ворота — будка вахтера пустовала. — Георгий Николаевич не пошел по центральной аллее к главному входу, украшенному старомодной колоннадой, а резко свернул вправо и повел Дусю вдоль высокой ограды, сложенной из крупного дикого камня. Здесь на кустах цвели вовсю всамделишные розы. Дуся высвободила руку, наклонилась к кусту и, окунувшись в умопомрачительное благоухание, зажмурилась. Георгий Николаевич потянул ее за руку.
Они еще раз свернули и подошли к дому с торцовой стороны, к неприметной служебной дверке… Потом неслышно шли по длинному коридору, выстланному голубым синтетическим бобриком. За белыми дверьми с черными номерочками было тихо. Наконец Георгий Николаевич остановился, достал ключ, отпер…
* * *Выходили они порознь, с интервалом в пять минут: сначала Дуся, потом он. Встретились, как договорились, на набережной у газетного киоска. Не желая разрушать в своих и Дусиных глазах свой образ джентльмена, Георгий Николаевич повел ее в галантерейный магазин и преподнес на память о знаменательном дне платок за восемь сорок — красные цветы на черном фоне.
— Спасибо, — сказала Дуся. Собственный голос казался ей чужим. Когда брала платок, руки мелко дрожали. — Набивной. А то еще иногда поступают настоящие, тканые, павло-посадские за семнадцать девяносто.
— Был бы рад, но увы… — горестно пожал плечами Георгий Николаевич, хотя, если говорить честно. отсутствие павловопосадских за семнадцать девяносто не особенно огорчило его.
Георгий Николаевич опасался, что случившееся может быть воспринято Дусей как начало «большой любви», что она ждет от него каких-то важных разговоров в сегодняшний последний, расстанный вечер. Это было бы абсурдно со всех точек зрения. Нужно было сразу отрезвить ее.
— Когда у тебя автобус завтра, Дусенька?
— В восемь десять.