Государь накинул кафтан и, не застегиваясь, сунулся в соседнюю комнату. Он обнаружил на полу изумительной нелепости головной убор, нечто вроде опрокинутого ведерка, каким черпают воду в заморских странах. Обнаружил поднятое окно, которое опустил, мельком глянув наружу.
— Никого, — сказал он жене в открытую дверь.
— Смотри лучше, — послышался сдавленный голос Милицы.
— Никого, — повторил он с возрастающим недоумением. Распахнул один шкаф и другой, третий. Бросив все нараспашку, опустился на пол, чтобы посмотреть под кушеткой, где обнаружил только ночной горшок. И вытащил его, не удержавшись от искушения заглянуть внутрь… Но это не прибавило ясности.
— Ты знаешь, Милаша, чертовщина какая — никого! — громко сказал он, чтобы жена слышала, а потом во внезапном подозрении, очевидно нелепом, вновь приподнял оконницу — иного выхода из задней комнаты не имелось.
Трезво оценивая опасности открывшейся ему бездны, великий государь Любомир цепко ухватился за косяк. Но даже в самом неудобном, скованном положении можно было видеть все, что следовало: пустынную дорогу внизу, ничем не примечательную, кроме каменистой колеи. Крутой обрыв за дорогой… реку и равнину.
Излишняя уже добросовестность заставила государя посмотреть вверх — несколькими саженями выше тянулся карниз дворцовой кровли. Неловко извернувшись, Любомир узрел чудовищную глубину опрокинутого над карнизом неба… стало дурно от вида близко парящих птиц. Он кое-как втянулся в комнату и вернул оконницу на место.
— Куда она делась? Никого! — объявил он с досадой одураченного человека.
Бедняга однако и подозревать не мог, что безмерное удивление не оставит его уже до конца жизни.
Он застал государыню у стоячего зеркала в золоченном раме; не слушая недоумений мужа, Милица поспешно отвернулась. Суматошное движение ее свидетельствовало как будто о намерении спрятаться. Ничего не понимая, обиженный супруг схватил жену за плечо и ахнул:
— Боже праведный! Кто это?
В жалкой попытке улыбнуться старая ведьма ощерила желтые зубы. Была тут странная, неожиданная мольба о пощаде и злобный вызов был — все сразу, с избытком.
— Что это? — выдавил Любомир. — Что с тобой?.. Это ты?
— Что, что?! Не видишь?! — Милициным, но надтреснутым голосом огрызнулась старуха. — Западение — вот что. Слышал такое: западение? Когда оборотень частично или полностью возвращается в свое собственное тело.
Если Любомир слышал, то, несомненно, не способен был бы сейчас запираться и, конечно бы, себя выдал. Но он молчал, и, значит, не слышал.
— И не стучи зубами, — грубо сказала ведьма. — Произвольное западение случается в чародействе сплошь и рядом. Рано или поздно это происходит со всяким оборотнем. В старости все чаще.
— Со всяким? — жалко пролепетал Любомир, полагавший, надо думать, что супруга великого государя не подчиняется общим законам природы.
— Не стучи зубами!
— Я не стучу! — возразил Любомир.
Государь, и в самом деле, крепился как мог и, в общем, держался не так уж плохо.
— Выпей что-нибудь, полегчает.
Продолжая говорить, ведьма проверила на свет зеленый бокал, с недовольной миной выплеснула остатки вина и налила свежего. Потом на глазах Любомира она бросила в сосуд несколько кристалликов яда, которые вытряхнула из золотого болванчика с отвинченной головой, и взболтнула вино.
— Неважный колдун такого оборотня соорудит, что… Но тут понятно, на кого пенять. А стареющий оборотень западает сам собой. Скверная это штука, Любаша. Погано. Оборотни тоже не вечны. Они умирают молодыми. Постарев за какой-нибудь час. Яд все не растворялся, и ведьма сунула в бокал высохший длинный палец с кривым ногтем, помешала.
— На, пей. Все сразу и до конца.
— Горько, — пожаловался Любомир, хлебнув. — Какой-то вкус…
— Зато крепко, — оборвала его ведьма. — Пей, не рассусоливай. Действовать нужно немедленно. Хорошенько запомни: первое. Пошли человека в стан Юлия, чтобы Святополка немедленно вернули. Я хочу его видеть. Второе: город немедленно запереть. Ворота закрыть, никого не выпускать.
— Зачем не выпускать? — усомнился Любомир, через силу дохлебывая терпкое вино с тухлым привкусом.
— Пей-пей, не рассуждай. Куда подевалась Нута?
— Она исчезла, говорю же. Ее там нет. Слово чести.
— Ладно, не мели ерунды — забилась в шкаф.
— Я смотрел везде. Умереть мне на этом месте.
— Разберемся. Значит, третье: пусть задержат Нуту, если она неведомым образом бежала. Скажешь, она украла… Или нет, скажешь, отравила. Немедленно разыскать, взять под стражу и вернуть.
— Отравила? — пробормотал Любомир, уставившись куда-то вбок. Он боялся задевать ведьму взглядом, слишком явно выказывать отвращение тоже не смел и потому блуждал вокруг и около, испытывая величайшие нравственные муки.
— Отравила? — задумалась Милица, словно эта мысль только сейчас пришла ей в голову. — Девчонка слышала наш разговор. Это хуже отравы. Все, иди распоряжайся.
Уже не сдерживаясь, государь бросился к выходу, но на пороге вынужден был задержаться.
— Стой! — вскричала Милица. — Застегнись, неприлично. И вот… — Она подобрала валявшийся на ковре меч — усыпанную драгоценными камнями игрушку, намотала перевязь на ножны и сунула это подобие свертка хозяину. — Мужчина не должен расставаться с оружием. Помни, что ты мужчина, и не роняй этого звания!
— Спасибо! — пробормотал государь, надеясь, что это все. Но снова был остановлен.
— Да! — крикнула старуха. — Четвертое: пусть оставят меня в покое. Нужно отдохнуть, и это пройдет, — она ухватила себя за космы.
Покинув наконец внезапно одряхлевшую, но бойкую еще супругу, великий государь Любомир Третий добрел до дворцовых сеней, так и не озаботившись при этом застегнуться, меч под недоумевающими взглядами челяди он нес под мышкой. Государь плохо понимал, куда идет. Оказавшись на крыльце, он опустился на ступеньку, испытывая неодолимую потребность передохнуть.
— Вот что, Филофей, — молвил он, опознав толстомясое, широкое лицо боярина, который склонился к нему в немой тревоге. — Я как будто бы занемог… Да… Нута… Вот, вспомнил. Дело, собственно, в том… я должен отдать четыре распоряжения. Подожди… Четыре…
— Нута? Принцесса Нута? — переспросил крайне озабоченный боярин.
— Да. Но это неважно. Она кого-то там отравила. Значит так, первое: закрыть городские ворота, чтоб ни одна собака… Ни одна собака, понимаешь?.. Дальше: Святополка вызвать, его ждет государыня. Принцессу Нуту найти. Спросить.
Толстые щеки Филофея дрогнули, он шлепнул губами и онемел. На крыльце и на улочке, где столпились набежавшие дворяне, наступила гробовая тишина.
— Это что получается: три? — проговорил Любомир, едва ворочая языком.
— Три, государь, — вымолвил Филофей, замирая от ужаса. — Четвертое распоряжение какое?
— Четвертое? — удивился Любомир, беспомощно оглядываясь, на кого опереться — и прислонился к плечу каменной химеры, которая сторожила крыльцо. — Четвертое? Черт!.. — государь понурился и просел. — Совсем забыл… — пробормотал он слабеющим голосом. — Какая досада…
И это были последние слова, которыми великий государь подвел итог своей никчемной, потраченной на удовольствия жизни. Он захрипел, покачнулся вперед, как бы отказываясь от общества химеры, и рухнул на мостовую.
Сообщили государыне. Она вышла на порог спальни, пошатываясь. Лицо ее закрывала черная траурная кисея.
— Филофей, возьмите все на себя, — расслабленно молвила она. — Да-да, я знаю. Нута. Она отравила государя. Великий государь Любомир Третий принял решение объявить наследником Святополка. Тогда Нута отравила государя и скрылась.
— Так вот в чем дело! — ахнул Филофей. — Вот что было четвертое! Святополк — наследник!
— Пошлите за Святополком. Заприте город. Ищите Нуту. И оставьте меня одну. Мне нужно прийти в себя… от этого ужаса!
Придворные замерли в глубоком поклоне, обратив макушки к закрытой уже двери.
Юлий смешался и никак не ответил на призывный взгляд жены, который она бросила ему с порога двери. И только после того, как под рукою государева дворянина грянул запор и очутились они с женой по разные стороны разделявшей балаган преграды, он понял, что означал этот взгляд и что значила его собственная бесчувственная неподвижность. Казалось, не только Юлий, но и весь этот праздный люд, который заполнял оба конца моста, отлично сознавал, отчего молчал княжич, когда Милица заманивала к себе Нуту. Плохо разумея, что такое толкует ему отец, что отвечает Святополк, куда подевались Рада с Надой и с маленькой Стригиней, Юлий не смел оглянуться назад, где чувствовал спиной Золотинку. Тоже все понимавшую.
Кареты наконец тронулись. Нута сунулась было в окошко и завалилась внутрь при резком толчке кузова — пропала. Тогда особенным развязным голосом, как оставшийся без надзора воспитателей недоросль, заговорил отец.
— А где же наша волшебница? — игриво воскликнул он. Таким нарочитым, дурашливым голосом, который мог бы Юлия оскорбить, когда бы он не сознавал свою часть вины за отцовскую шаловливость.
Озорно оглядываясь на свиту, престарелый ловелас уверял «нашу дорогую волшебницу», что любовь и э… преклонение великого государя не составят, конечно, достаточной награды за все, что волшебница для «нашего дорогого сына» сделала и однако э… «переполняющие это сердце чувства…»
Золотинка отвечала громким смехом. Она перенимала вздорный тон и ухватки царственного шалопая так легко, словно ей и не нужно было учиться двусмысленному разговору придворных, который ненавидел Юлий.
— Сынок! — то и дело поворачивался отец, как бы делая его соучастником этой постыдной беседы, и тотчас же, забыв сына, обращал смеющееся лицо к девушке.
Оживление государя самым благотворным образом сказалось на настроении ближних людей. Они улыбались, разделяя умильные взоры между великим князем и Золотинкой. И только оставшаяся с отцом Лебедь не поддавалась общему легкомыслию и спрашивала Юлия глазами, нужно ли веселиться. Он молчал, не отвечая даже Лебеди.