— Так в чем же дело? — Нетерпение Манчини росло. — Из тебя вытянуть ответ не легче, чем вырвать зуб!
— Я сказал, что ты очень интересуешься новейшими методами трансплантации…
— Забавно, — заметил Манчини, оставаясь серьезным.
— …и что, по-моему, ты с радостью пожертвуешь в этот фонд двести пятьдесят тысяч долларов. «Семьсот пятьдесят тысяч… — сказал Квинтрелл, словно не расслышав. — Весьма великодушно с его стороны».
— Вот видишь! — обрадовался Манчини. — Значит, наши предположения были правильны.
Зимински повернулся и посмотрел в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце, и над Майами-Спрингс заиграла радуга.
— Не могу понять, за что они берут эти дополнительные семьсот пятьдесят тысяч, — сказал он, больше обращаясь к самому себе. — Может, их берут просто за… Может, то обстоятельство, что ни у одного из его очень богатых пациентов не случилось отторжения… Возможно, это просто случайность…
— Да чего об этом рассуждать? — перебил его Манчини. — Лучше расскажи, что представляет собой этот Снэйт.
— Родился в Лондоне, — начал Зимински, — учился в Хэрроу и…
— Все это мне известно. Я спрашиваю, что он представляет собой как человек?
— Он… — Зимински пожал плечами. — Он истинный англичанин.
— Истинный англичанин? — усмехнулся Джордано.
— Уж очень он холодный, — словно оправдываясь, поспешил объяснить Зимински. — Вежливый, но холодный…
— Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам! — подхватил Джордано.
Манчини метнул взгляд с одного на другого.
— Он что, затаил на меня обиду, а? — спросил он. — Не на это ли вы намекаете?
— Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, — ответил Зимински.
— Ты что, и этого не выяснил? — возмутился Манчини. — Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?
— Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность? — отмахнулся с презрением Зимински.
Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а? — спросил он устало и расстроенно. — Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!
5
— Доктор Снэйт, к вам мистер Манчини, — сказала сестра, вводя Манчини в комнату, похожую на библиотеку привилегированного лондонского клуба.
Снэйт, который что-то писал, сидя за столом в центре комнаты, бросил на него взгляд поверх очков в золотой полуоправе.
— А, да, конечно, — отозвался он звучным, хорошо поставленным голосом с английским акцентом. — Прошу вас.
Сестра вышла, бесшумно притворив за собой дверь, а Снэйт еще с минуту продолжал писать. Затем, когда напольные часы пробили час, он встал, вышел из-за стола и, растянув в улыбке тонкие губы, протянул Манчини руку.
Хотя ему было где-то около шестидесяти пяти, выглядел он гораздо моложе. Высокий, с прямой спиной, он двигался быстро и решительно. У него была аристократически удлиненная физиономия с глубоко посаженными глазами и черными кустистыми бровями, которые составляли странный контраст с тщательно приглаженной сединой. В петлице его серого костюма виднелся крошечный розовый бутон того же оттенка, что и рубашка, а на галстуке — такие носили в Хэрроу — поблескивала жемчужная булавка. Держался он любезно, но холодно, почти отчужденно.
— Прошу, — повторил он, указывая Манчини на одно из стоявших по обе стороны стола кожаных кресел, а сам опустился в другое. — Так в чем же дело?
— В чем дело? — прорычал Манчини, раздраженный тем, что его заставили ждать. — По-моему, Зимински уже говорил с вами обо мне!
— Говорил. И довольно подробно, разрешите заметить. Тем не менее я хотел бы, если вы не возражаете, услышать изложение вашей просьбы непосредственно от вас. Видите ли, важно знать не только, чем человек страдает, но и что он собой представляет.
— Что тут рассказывать? — пожал плечами Манчини. — Мое сердце, как показывает счетчик, пробежало слишком много миль, и я хотел бы сменить его на новое.
— Ясно, — неопределенно отозвался Снэйт. Он снял очки и принялся протирать стекла белоснежным носовым платком, который торчал у него из рукава пиджака. На мгновенье воцарилась тишина, слышно было лишь тиканье часов в углу комнаты. — Насколько я понимаю, вам известно, — заговорил Снэйт, — что доктор Зимински не одобряет вашего намерения сделать пересадку сердца. По его мнению, сердце у вас не в таком уж плохом состоянии, чтобы идти на риск, связанный с подобной операцией.
— Зимински — трусливая баба, и ничего больше.
— Полноте! — с легкой укоризной сказал Снэйт. — Кстати, позвольте полюбопытствовать, почему вы обратились именно ко мне?
— Потому что, как мне сказали, за большие деньги у вас можно получить такое сердце, которое не отторгается, — ответил Манчини, решив во что бы то ни стало добиться того, на что оказался не способен Зимински: договориться, причем быстро.
— Вот как? — удивился Снэйт, вопросительно подняв брови. Он не говорил, а цедил слова. — Очень интересно.
— А разве не так?
— Только в одном мы можем быть уверены: что мы ни в чем не уверены, — сказал Снэйт. — А отсюда следует, что нет и уверенности в том, что мы ни в чем не уверены. — Он загадочно улыбнулся. — Сэмюел Батлер.
— Как понять ваш ответ?
— Боюсь, это наиболее исчерпывающий ответ из всех, на какие вы можете рассчитывать.
— Ладно, воля ваша, пусть будет так, — кивнул Манчини, вынимая из кармана черной кожаной пилотской куртки записную книжку. — Итак, о цене мы уже договорились. Может, договоримся и о дате?
Снэйт откашлялся.
— Боюсь, все не так просто, — сухо заметил он. — Сначала мы должны провести всестороннее обследование, чтобы установить…
— Обследование? — Манчини почувствовал, что начинает злиться. — Какое обследование? Господи, да я в Хьюстоне чуть не отправился на тот свет от всех этих обследований!
— Тем не менее обследование необходимо. Пересадить новое сердце в тело, которое, возможно, уже начало адаптироваться к поврежденному, все равно что вставить мотор от «роллс-ройса» в «фольксваген», если позволите воспользоваться вашей автомобильной терминологией. Помимо физиологических исследований, вас ждут и психологические тесты.
— Психологические тесты? — Гнев Манчини рос. — Нет, вы меня не заставите подвергнуться психологическим тестам! Ни за что!
Не обращая внимания на вспышку Манчини, Снэйт сказал:
— Ни один уважающий себя хирург не решится на пересадку сердца, не удостоверившись предварительно, что его пациент способен выдержать как физиологическую, так и психологическую травмы, наносимые этой операцией. — Он закинул ногу на ногу. — Следует помнить, — добавил он, снимая с брюк какую-то ниточку, — что сердце, пожалуй, больше, чем любой другой орган человеческого организма, таит в себе целый спектр психологических ассоциаций.
— У меня сердце — это лишь насос, перекачивающий кровь.
— Вот и прекрасно! — Снэйт позволил себе мимолетную улыбку. — В таком случае у вас не будет никаких осложнений с психологическими тестами!
Манчини поднял руки.
— Ваша взяла, — сказал он таким тоном, словно это Снэйта надо было успокаивать. — Если вам для видимости обязательно нужно все это проделать, я согласен. Только договоримся сразу: я не хочу, чтобы об этом стало известно. Идет?
— Если когда-то мы и придем к решению, что пересадка вам показана…
— Если… когда! — взорвался наконец Манчини. — Миллион долларов за какую-то дурацкую пересадку сердца, и вы еще ставите условия!
— Два миллиона, мистер Манчини, — ледяным тоном поправил его Снэйт. — Вам операция будет стоить два миллиона долларов.
6
Снэйт отложил в сторону медицинский журнал и стал смотреть вниз сквозь плексиглас кабины вертолета «Белл-47-Дж.», который за полчаса доставлял его из Майами в клинику.
С тех пор как он мальчишкой впервые прочел «Остров сокровищ», острова магнитом тянули его к себе, и прежде всего вершины ушедшей когда-то под воду горной гряды, что лежали сейчас внизу и назывались Багамскими островами.
Простираясь на добрые семьсот пятьдесят миль к юго-востоку от своей оконечности, находящейся в пятидесяти милях от побережья Флориды, Багамские острова, открытые Колумбом 12 октября 1492 года, разделенные надвое тропиком Рака, издавна ассоциировались с деятельностью пиратов, служа им надежным убежищем. Во время войны Севера с Югом эти острова были складом оружия и боеприпасов, которые грузили на суда, прорывавшиеся сквозь блокаду, созданную вокруг Южных штатов правительством Севера, а позже пакгаузом для бутлегеров и штаб-квартирой находящейся под контролем мафии империи игорных домов.
Остров, которым владел Снэйт, лежал к северу от Абако. Окруженный кристально чистой водой цвета бирюзы, он начинался пляжем из розового кораллового песка и поднимался вверх к невысокому горному кряжу. На этом кряже и располагались основные здания острова: сама клиника — ослепительно белый трехэтажный дом в неоколониальном стиле с украшенным колоннами портиком, окнами, забранными жалюзи, и балконами; лаборатория из бетона и стекла с плоской крышей и несколько окрашенных в яркие цвета коттеджей, где жили сотрудники.
С помощью работающей на солнечной энергии установки опреснения морской воды и десяти тысяч тонн перегноя, доставленного на остров для обогащения верхнего слоя почвы, дизайнеры по ландшафту и целая армия садовников превратили прилегающую к строениям землю в оазис, где росли величественные кедры, красное дерево и казуарина, где сады пылали цветами самой невиданной раскраски, где искрились на солнце пруды, фонтаны и небольшие водопады и где были гроты и увитые виноградом беседки. Вдоль фронтона клиники шел огромный, безупречно укатанный и подстриженный газон, по которому разгуливали павлины.