«Вилка», — догадался Эльмурза и крикнул Карасеву:
— Броском к траншеям артиллеристов!
Они вскочили и побежали. У самого бруствера Эльмурза одновременно с разорвавшейся поблизости миной неестественно подпрыгнул, будто перескочил через невидимое препятствие.
— Что с вами? — спросил Карасев.
— Ничего, — только и успел вымолвить Эльмурза и тут же повалился в траншею.
— Эге, да вас, видать, тоже стукнуло?
— В ногу, — тихо проговорил Эльмурза.
Они посмотрели туда, где только что лежали. Земля там вскипела от густых разрывов мин.
Карасев склонился над Эльмурзой. Из раны хлестала кровь. К ним подошел командир батареи и спросил, из какой они части. Эльмурза ответил.
Прибежал санитар. Наложив жгут, он сделал перевязку. Командир батареи сказал:
— До медсанбата на нашей попутной машине доберетесь. Сейчас она пойдет за боеприпасами.
Медсанбата на месте не оказалось. Машине артиллеристов нужно было свернуть к складу боеприпасов. Эльмурзе и Карасеву пришлось сойти с полуторки.
До полудня они просидели в кювете. Слева, на ближнем участке фронта, царило затишье, а на правом фланге канонада усиливалась. Скоро гул боя перекочевал в тыл.
Карасев заметил, что лицо Эльмурзы побледнело. Это его встревожило.
— Кровь теряете, товарищ командир, да и окружением пахнет… Вы понимаете, что это значит?
— Паника и больше ничего!
— Нет, тут не паникой пахнет… Медсанбат снялся с места. Движение машин прекратилось. Санитаров нет. Гул боя за спиной. Видно, немцы прорвались и обошли нас. Нужно искать выход, а не гадать — так это или не так.
— За нами пришлют машину…
— Наивный вы человек, товарищ командир. Ну кто в такой момент полезет в пекло? Эх, если бы вы хоть немного передвигались, я нашел бы выход из этого дурацкого положеньица.
— Ради меня не рискуй. Уходи. Еще успеешь!
Карасев выругался. Эльмурза еще никогда не слыхал такого хитросплетения злых слов. Ему казалось, что Карасев вот-вот набросится на него с кулаками.
— Зря ругаешься. Я верно говорю: лучше одному, чем вдвоем…
— Эх, вы! — вспылил Карасев. — Я было начал вас считать боевым другом, а вы…
И, процедив сквозь зубы ругательство, он выбрался из кювета на дорогу.
Через несколько минут он возвратился, неся немецкую шинель, за спиной болтался трофейный автомат. Не произнеся ни слова, одной рукой и зубами он разорвал нижнюю рубашку на узкие ленты и обмотал ими рану на ноге Эльмурзы, поверх пропитанных кровью бинтов. Но кровь моментально просочилась сквозь новую повязку.
Карасев уложил Эльмурзу на шинель и волоком потащил по дороге.
С большим трудом, отдыхая через каждые десять — пятнадцать метров, они добрались до перекрестка.
— Сам удивляюсь, откуда у меня сила взялась? — признался Карасев. — Ну, теперь не тужите, командир. Мы на большой дороге. Здесь-то уж нас обязательно подберут.
Из-за поворота показалась машина.
Карасев вышел на середину дороги и, внушительно застыв, положил палец на курок нагана. Шофер издали стал сигналить, Карасев же стоял не двигаясь. Расстояние сокращалось. Шофер, видно, не имел намерения останавливаться. Карасев приподнял револьвер. Машина, жалобно взвизгнув тормозами, остановилась. Высунув голову из кабины и указывая на наган, шофер закричал:
_ Убери эту штуку!.. Лучше иди на передовую, там покажи свою прыть!
— Мы уже там побывали, теперь твоя очередь, — ответил Карасев и коротко добавил — Нас двое…
— Взять не моту… Груз — взрывчатка.
— Вылезай и помоги поднять в кузов командира! — сурово сверля глазами шофера, повелительно произнес Карасев.
— Случ чего, я не ответчик, — пролепетал шофер, вылезая из кабины.
Всю дорогу до медсанбата Эльмурза бредил, бормоча какие-то непонятные для Карасева фразы: «У всех кровь красная… Вороны везде черные… Волк величиной с коня не бывает… У черных ворон и кровь черная…»
«Видать, война ему по мозгам стукнула, — решил Карасев. — Вишь какую околесицу несет».
Когда на выбоинах машину бросало в сторону и Эльмурза приходил в себя, то сразу встречал участливый взгляд старшины. Очнулся он в послеоперационной палатке и первое, что увидел — внимательные глаза Карасева. В них прочел готовность облегчить его страдания. Глаза друга будоражили душу Эльмурзы. Он никогда раньше не думал, что война так роднит людей. Казалось, для него сейчас нет на свете дороже и ближе человека, чем Карасев.
Обычно Эльмурза никому не позволял подшучивать над своим неправильным произношением русских слов. В короткие минуты досуга Карасев иногда просил его:
— Миша, скажи винтовка?
— А это мы еще посмотрим, каким глазом ты на меня сегодня смотришь…
— Как это понять? — недоумевал Карасев.
— А так… Если левым, то зол на меня, а если правым — желаешь мне благополучия.
Аркадий щурил левый глаз, и Эльмурза, улыбаясь, говорил:
— Минтопка… А дальше что?.. Закурить пришел?
— Угадал. Свой закончил — по твоему соскучился.
— Невыгодный ты, Аркадий, для государства. Больше прокуришь, чем пользы принесешь, — шутил Эльмурза, доставая из-под подушки махорку. Он не курил и весь свой табак отдавал Карасеву.
Карасев закуривал, и они подолгу вполголоса рассуждали о том, почему неожиданно разразилась война, недоумевали, почему наши войска не в состоянии остановить гитлеровские полчища.
Как-то Карасев спросил:
— Миша, ты помнишь, о чем бормотал по дороге в медсанбат?
— А о чем я говорил?
— О каких-то черных воронах, о волках, о конях, о красной и черной крови…
— Валла, не помню… Но ты знаешь, Аркадий, в те дни, когда мы отступали, перед моими глазами все время маячило странное видение: идет этот проклятый фюрер под ручку с нашим послом, а за спиной в руке кинжал держит… Посол шагает с ним и не догадывается, что гадина черное зло задумала…
— Да, странное видение, — согласился Карасев. — И зачем только мы с ними цацкаться стали… Договор заключили.
— Доверились, — с иронией заметил Эльмурза. — Не зря у нас в народе говорят: «Не ступай на тот мост, по которому тебя пускает враг».
Шли дни. Однажды Эльмурза узнал, что он внесен в список на отправку в тыловой госпиталь. Карасева как легкораненого оставляли в медсанбате. Эльмурзе не хотелось расставаться с другом, и он попытался убедить начальство, что ранение у него пустяковое… Военврач категорически отказал в просьбе, напомнив: «Товарищ Джумагулов, вы человек военный и знаете, что приказ выполняется безоговорочно».
Санитарный эшелон шел только ночами. Днем фашисты бомбили все подряд, в том числе и санитарные поезда. Через трое суток Эльмурза был в Сумах, в тыловом военном госпитале. О своем ранении он не писал родным, а поэтому был немало удивлен, когда получил из дома письмо и посылку.
«Наверное, командование сообщило», — решил Эльмурза.
В письме Марьям рассказывала о всех домашних новостях. Писала она и о том, что недавно перенесла тяжелую болезнь, что в бреду, как ей потом рассказывали, она все время звала мать. Родители Мурзы не решались пригласить Айзанат. Да и все равно она бы не пришла. Больную Марьям на подводе отвезли в дом к матери.
Базар-Ажай бегала по селению с новостью:
— Я же была права в том, что Марьям вернется к матери.
В доме Эльмурзы Марьям в бреду звала мать, а у матери — Эльмурзу.
Базар-Ажай, подслушав ее бред, заметила:
— Видно, с совестью она смогла разлучиться, а с Мурзой не в силах.
После этого Базар-Ажай остыла, не стала подливать масла в огонь.
Марьям писала, что теперь Базар-Ажай совсем другой человек, даже слушает радиопередачи, забросила сельские сплетни, неплохо работает. Очень сердится на тех, кто называет ее Базар-Ажай. А однажды утром, направляясь с почтой в район, она встретила Темиргерея. Он сказал ей, что получил первое письмо Эльмурзы прямо с фронта. В нем упоминается и о ее сыне.
Базар-Ажай стала упрашивать Темиргерея вернуться и показать ей письмо. Но тот отказал, сославшись, что в поле его ждут дела. Тогда Базар-Ажай летучей мышью слетала в район и, вернувшись «в селение, прибежала к ним. А когда пришел Темиргерей, она попросила перечитать ей письмо трижды.
В письме Эльмурза упоминал, как под Ровно один аварец рассказал ему, что служит в одной части с сыном Базар-Ажай.
Это сообщение так обрадовало Базар-Ажай, что она выпросила письмо и, повесив его на шею, как талисман, показывала всем встречным. А слова «жив, здоров, воюет» заставляла перечитывать трижды, причем говорила:
— Хоть Мурза и хороший ветеринар, и храбрый джигит, все равно писать письма не умеет. Пишет: «Жив, здоров…» Кто «жив, здоров»?.. Этот аварец, шайтан его побери, или мой сын? Разве нельзя было написать яснее!.. Прочти, голубчик, еще раз это место, — просила она.
За добрую весть о сыне она отблагодарила тем, что превратилась в гонца между двумя семьями и таким образом помогла примирению Айзанат с родными Эльмурзы. Она часами торчала в их доме, без спроса брала на руки Арсена и напевала ему сочиненную матерью Мурзы колыбельную песенку:
Спи, Арсен наш, сын орла,
Будет жизнь твоя светла.
Пусть дрожат во тьме враги,
Пусть их гаснут очаги,
Пусть кастрюли их ржавеют,
Пусть желудки их пустеют.
Смерти черная река
Пусть умчит от нас врага.
Спи, Арсен наш, сын орла,
Будет жизнь твоя светла.
Пусть сгниет фашистов племя,
Скоро кончится их время.
Пусть их метят наши пули,
Так, чтоб шагу не шагнули.
Смерти черная река
Пусть умчит от нас врага.
Спи, Арсен наш, сын орла,
Будет жизнь твоя светла.
В конце была приписка: «Не сердись, Мурза, на своего друга Карасева за то, что написал о ранении и сообщил адрес госпиталя. Темиргерей говорит, что этот русский Аркадий теперь для нашей семьи больше чем кунак».