— Кому и зачем?
— Словаку Рудольфу Багару, — пояснил Плетнев. — Он вторую неделю животом мается. Совсем извелся, бедняга.
— Кизиловый навар — это верное средство, — добавляет Сакович. — Мы и вас когда-нибудь полечим.
— Я не против народной медицины, — улыбнулся врач, принимаясь за обработку ран.
— Так ты что, за корнями ходил? — спрашивает Мироныч.
— Я с разрешения командира группы. Надо же помочь парню. А что тут плохого?
— Плохого, говоришь? Да тебе, Николай, цены нет — вот какой ты человек!
Ночь. Наш малый аэродром расположен на Орта-Сырте. Это — безлесная яйла, а на ней — площадка, не везде очищенная от острых камней, глубоко засевших в земле. На подступах к посадочному полю почти со всех сторон высятся каменистые сопки и выступы. Сейчас здесь особенно многолюдно. Самолета еще нет, а к Плетневу, который лежит на плащ-палатке, подходят и подходят бойцы и командиры. Они желают ему скорого выздоровления, передают письма, приветы родным и знакомым.
— Летит! — кричит Максим Куценко.
Все притихли. В ночном небе отчетливо слышится гудение мотора. Оно нарастает с каждым мгновением. И вот самолет на нашей площадке.
— Здорово, лесные орлы! — слышим знакомый голос летчика Огаркова. — Еще один миллион приветов вам с Большой земли!
— Спасибо, труженик неба!
Огарков легко спрыгивает с крыла на землю, передает Котельникову большие связки писем, газет. Закуривая, кивает на самолет.
— Там сухари, выгружайте. И не держите меня, а то закроется небо и придется загорать. — Он показывает на огромную черную тучу, надвигающуюся с запада.
Все забегали, засуетились. Лишь Яков Сакович, как и час тому назад, сидит возле Плетнева и держит его за руку. Но вот он, жилистый и сильный, встает, берет друга на руки, несет его к самолету, бережно усаживает в кабине.
— Не скучай, Яша, поправлюсь — прилечу.
— Поправляйся, Микола, будем ждать, — глухо отвечает Сакович. Он будто прирос к борту самолета.
— Слушайте, хлопцы! — оборачивается к ним Огарков. — В конце концов вы расстанетесь или так лететь будем?
Сакович спрыгивает с крыла, отворачивается, пряча от нас слезы.
— Вот это приятельство! — шепчет Виктор Хренко.
— Приятельство, говоришь? — отзывается Мироныч. — Ты прав. Это наша партизанская дружба, дорогой. Огромная в ней сила.
На взлетной площадке стоим дольше обычного. Затаив дыхание, смотрим, как, оторвавшись от земли, самолет разворачивается, мигая бортовыми огнями. Потом долго вслушиваемся в гаснущий гул мотора.
— Затушить костры! Подготовиться к движению, — выводит нас из задумчивости команда Котельникова.
Идем змейкой, молча. Лишь изредка обмениваемся короткими фразами.
Огромная туча заволакивает небо, гасит звезды. Темнеет. В ночном мраке тонут очертания гор. Невидимой становится и наша хоженая тропа.
Входим в лес. Тут темень — хоть руками разгребай. Ведет Яша Сакович. Не видеть глазами, а чувствовать тропу ногой — это большое искусство.
— Ако передний веде? — спрашивает Виктор Хренко.
— Глазами, по-партизански светит! — шутит Мироныч и добавляет: — Секрет тут простой. На тропе лист перетерт ногами. И потому не шуршит. А ступишь чуть в сторону — сразу почувствуешь: шелестит. Проверьте. И приучайтесь, друзья.
Пригодится.
— А верно, — радостно восклицает Виктор. — Вижу! Ей-богу, вижу подошвами!
Лес безмолвствует. Молчим, шагая, и мы. Только словаки, все еще пробуя на ощупь тропу, весело переговариваются. Думаю, что и геройство Плетнева, и партизанская взаимовыручка, и помощь больному словаку лесными лекарствами, за которые заплачено кровью, дали им еще один ответ на вопрос: «Ако партизаны держутся?»
Первое задание
Первые шаги — всегда самые трудные.
Нас все больше интересует словацкая «Рыхла дивизия». Она как бы упрятана немецким командованием в крымские и украинские степи. По сведениям нашей разведки, штаб «Рыхла дивизии» находится в Воинке, полки и роты — в селах пустынного Присивашья и Приазовья, часть интендантской службы стоит в Симферополе. В то время, как на всех участках восточного фронта фашисты терпят одно поражение за другим у них на счету каждый солдат, — дивизия бездействует. Двадцатитысячному соединению не доверяют даже охранной службы: на тысячекилометровых просторах морского побережья, опоясывающего Крымский полуостров, на железных и шоссейных дорогах и на других военных объектах — ни одного словака. Значит, немало насолили они гитлеровцам, и все, что мы слышим об антифашистских действиях солдат «Рыхла дивизия», — правда. А раз словаки так настроены против фашистов, то надо попытаться всю «Рыхла дивизию» перетянуть на нашу сторону.
Теперь словаки — в отряде Федоренко. Под руководством испанских инструкторов они изучают минное дело и все время просят дать им боевое задание.
— Нет, вы скажите, — кипятится Котельников, — за каким чертом эти парни, рискуя головой, пробирались к нам в лес? На курорт, что ли?
Он смотрит на каждого из нас поочередно, будто мы в чем-то виноваты.
— Драться они пришли, бить немцев, а не отлеживаться в шалаше у Федоренко. Пусть делают все, что и наши люди. Никакой разницы не должно быть. Что мы им — не доверяем?
— Все сказал? — спрашивает Мироныч.
— Все.
— Тогда поостынь и вдумайся. Легче всего послать их на задание вместе с нашими ребятами. А как быть с другими словаками, с теми, что не у нас? Перед нами открылась реальная возможность — распропагандировать «Рыхла дивизию» и помочь ей перейти на сторону Красной Армии или к нам, в лес. Вот она — главная цель. Сюда и надо направить силы Виктора Хренко и его друзей.
Да. Комиссар видит дальше. В бою горстка перебежчиков — не ахти какая сила. А потеряй их — утеряешь связь с дивизией. Как тогда наладить связь с двадцатитысячной массой словацких солдат?
Решили поговорить об этом с Федоренко.
— Присядь, Федор Иванович, — приглашаю Федора, — и скажи нам, готов ли Виктор Хренко к подпольной работе в «Рыхла дивизии»?
Федор садится на бревно. На мой вопрос отвечает не сразу — думает.
— Возвращение в дивизию, — говорит наконец он, — это, конечно, большой риск. Но разве Виктору в первый раз? И парень он, по нашим наблюдениям, надежный.
— Так-то оно так, — замечает комиссар, — но в этом сложном деле надо, как говорится, семь раз отмерить, а лишь тогда отрезать, без ошибки.
— Поговорим с Виктором еще разок, — решаю я.
И вот Виктор Хренко перед нами. Лицо посвежевшее от горного ветра и щедрого солнца. Спокойное и волевое. Многое может сделать этот парень. Он свой человек среди солдат «Рыхла дивизии». Одет в чехословацкую форму. На руках документы. Хорошие связи. И вооружен главным — ненавистью к фашистам. Ему хорошо знакома среда немцев. Владеет их языком. Но не слишком ли смел, горяч? Перехитрит ли врага? Там, куда он пойдет, возможно, уже ищут антифашиста Виктора Хренко.
Правда, бегство Виктора из полка должно было быть прикрыто рапортом друзей- антифашистов о его гибели под бомбежкой. Но в последнее время подобные уловки антифашистов все чаще разоблачаются. И нередко те, кого раньше записали в погибшие или пропавшие без вести, вдруг приказами по дивизии объявлялись вне закона. Не исключено, что в картотеке СД появилась еще одна карточка на Виктора Хренко. Нет, не так просто послать его на это задание.
— Готов?
— На все сто, ако у вас кажут.
— Все ли продумал?
— Все!
Обсуждаем действия, маршруты, сроки и все мелочи, которые часто играют решающую роль.
Наконец все уточнено. Наш комиссар встает, подходит к Хренко, мягко берет за локоть:
— Будь осторожен, друг. Не забывай: за тобой могут охотиться.
— Доброго тебе пути, Виктор!
Нелегкая дорожка вела Виктора Хренко в «Рыхла дивизию». Путь туда лежал через лес, где возможна встреча с полицейскими разведывательными группами; через так называемую мертвую зону, созданную врагом для изоляции партизанского леса от населения. Пройдет ли? Если не схватят, он появится в Симферополе, тут — опять испытание. Эти преграды ему надлежало преодолеть на пути к главной цели — к подпольной работе в своей же дивизии. Крепко жмем на прощанье руки.
Между стволами вековых дубов тянется наша «железная дорога». Длина ее метров пятьдесят. Здесь обучают минеров. Подрывник не должен ошибаться. Для этого и соорудили из земли и дерева этот учебный макет.
Подхожу туда и вижу: четверо ползут к «железной дороге». Через мгновение они уже на полотне. Двое поднимаются, смотрят по сторонам и расходятся в разные концы, держа автоматы наготове. Это — патрульные.
Двое других несколько мгновений лежат на полотне неподвижно. Но вот и они начинают осваивать участок «железной дороги». Впереди сибиряк Николай Шаров, за ним полтавчанин Арсентий Бровко. Не теряя времени, они проворно привязывают толовые шашки к рельсам.
— Не так! Не так! — раздается знакомый голос майора Баландина.
Всегда уравновешенный, расчетливый в движениях, он рывком бросается к Бровко, ловко переделывает его работу и говорит:
— На стык, на стык надо. Пойми, дружище, ты одной шашкой сразу две рельсы подорвать должен!
Баландин — тоже наш побратим. Почти чистый русский выговор никак не выдает в нем испанца. Мы не спрашиваем, настоящая ли у него фамилия — Баландин[2] и не заменяет ли она временно ему испанскую? Вся испанская группа инструкторов-подрывников — люди большого сердца и жгучей ненависти к фашистам, с которыми они уже сталкивались в Испании.
Из чувства врожденной скромности или еще почему-либо Баландин всегда сдержан в рассказах о себе.
Лишь однажды, когда зашел разговор о нашем партизанском командарме Алексее Васильевиче Мокроусове, Баландин не удержался:
— Встречались мы с ним на Арагонском фронте в тридцать шестом году. Вместе были и под Гвадалахарой.