В конце концов, если мое поколение писателей и представляет что-либо, если и существует нечто, за что мы боролись, так это сексуальная революция.
Роман Энтони Троллопа «Любовь старика» (1884) представляет собой яркий литературный пример того, как в XIX веке эмоции согласовывались с социальной нормой супружества. Автор рассказывает историю юной Мэри Лори, сироты, принятой на проживание в дом старого Мистера Уиттлстаффа. Поскольку мистер Уиттлстафф никогда не был женат, Мэри предвидит, какое решение ей придется принять, когда он сделает ей предложение. Вот как она размышляет о своем решении:
«Она убедила себя, что он был настоящим подарком. Как сложилась бы ее жизнь, если бы другие пожилые мужчины “захотели ее”, другие, подобные тем, каких она повидала в своей жизни?! Как много качеств было в этом человеке, за которые она могла бы научиться любить его? И он был одним из тех, кого ей ни в коем случае не следовало стыдиться. Он был джентльменом весьма приятной внешности, любезным в общении, благообразным и опрятным на вид. Разве не скажут люди, как же ей повезло, случись ей стать Миссис Уиттлстафф? <…> После часового раздумья она решила, что выйдет замуж за Мистера Уиттлстаффа»67.
В этих размышлениях она не задается вопросом о своих чувствах или чувствах мистера Уиттлстаффа. В сущности, она знает, что он сделает ей предложение, хотя ничего конкретного на этот счет сказано не было. Ее ответ на это предполагаемое предложение тоже понятен. Мэри хватило часа, чтобы договориться с собой о будущем супружестве, прибегнув к ряду доводов в пользу его принятия и мысленно перечислив их себе, и доводы эти имели непосредственное отношение к достоинствам мистера Уиттлстаффа и к тому, что, по ее мнению, «скажут люди», стань она его женой. Мэри видит в нем те же добродетели, какие увидит в нем общество, что говорит о совпадении частных и коллективных суждений. Согласно социологическим теориям «зеркального “я”»68 (представление о собственном «я», сформированном под влиянием мнения других людей. — Прим. пер.), решение Мэри включает в себя мнение общества о сделанном ею выборе. Ее собственное оценочное суждение о мистере Уиттлстаффе и оценка окружающих сформированы общепризнанными социальными сценариями поведения достойного мужчины, нормами супружества и соглашениями об истинной роли женщины. Как и ее оценка, привязанность Мэри к нему основана на общих стандартах. Решившись принять его предложение, она становится частью этого признанного и устоявшегося мира. Ее чувства и ее решение одновременно объединяют в себе и ее ощущения, и экономическую выгоду брака, и социальные ожидания женщины в ее положении. Чувства и нормы образуют единую культурную матрицу и оказывают непосредственное влияние на принятие решения.
Решение Мэри и ее последующее согласие выйти замуж за старика превращается в дилемму, когда читатель узнает, что тремя годами ранее она отдала свою руку Джону Гордону. После нескольких коротких встреч, достаточных для обручения, молодые люди дали друг другу обещание пожениться после возвращения Джона из Южной Африки, куда он отправился на поиски состояния. Не имея от него никаких известий в течение трех лет, Мэри Лори освобождается от своего обещания и принимает предложение мистера Уиттлстаффа. Драма этого романа разгорается, когда Джон Гордон появляется вновь, заставляя тем самым Мэри столкнуться со вторым и гораздо более драматичным актом выбора, на этот раз между двумя людьми и двумя разными чувствами. В частности, ей приходится выбирать между нарушением обещания, данного «старику», к которому она питает нежную привязанность, и исполнением эмоциональной клятвы, данной молодому человеку, в которого она была влюблена за три года до этого. Поскольку выполнение обещаний имело первостепенное значение для английских дворян и для среднего класса девятнадцатого века, Мэри принимает благородное решение сдержать данное ею слово.
Было бы заманчиво рассматривать дилемму, возникшую в этом романе, как противопоставление эмоционального решения разумному, общественный долг — индивидуальной страсти. Но это лишь привело бы к путанице между психологией и социологией. Фактически каждый из двух вариантов выбора Мэри эмоциональный — привязанность или любовь — и каждый согласуется с нормами ее социального окружения. В обоих случаях чувства Мэри тесно связаны с нормативным порядком. Выйти замуж за человека, с которым она встречалась три раза без полового контакта, заслуживает такого же уважения в обществе, как выйти замуж за «старого» Уиттлстаффа. Эти два различных эмоциональных варианта выбора ведут в одном и том же нравственном и социальном направлении брака. В обоих случаях эмоции Мэри направлены в иерархизированный моральный космос. По сути дела, именно благодаря своим эмоциям она погружается в нормативную космологию брака девятнадцатого века.
Скорее социологически, а не психологически обоснованная привязанность Мэри к Уиттлстаффу и ее безудержная любовь к Гордону, ее личные чувства и социальные условности образуют единую матрицу. Более того, как бы обескуражена ни была Мэри, да и другие персонажи, все они осознают, в чем заключается замешательство друг друга. Это мир, где все обладают одинаковой нормативно-правовой информацией о порядке личного и нормативно установленного. На самом деле именно из-за того, что Уиттлстафф понимает, с какими нормативными ограничениями сталкивается Мэри, он в конечном счете освобождает ее от данного ему обещания. Соблюдение обещаний и институт брака являются нормативными положениями, которые распространяются на желание и любовь и организуют их изнутри.
Эмилю Дюркгейму можно поставить в заслугу, что он первый осознал, чем был вызван крах такого эмоционального, нормативного и институционального порядка69. Социологи редко обращают внимание, насколько понятие аномии Дюркгейма в его знаменитом и теперь уже каноническом социологическом исследовании о самоубийстве относилось к сексуальным и супружеским желаниям. Необычайно пророческими оказались слова, которыми он описал эмоциональную структуру нового социального типа, появившегося во французском обществе, — одинокого человека70:
«Хотя его [женатого мужчины] наслаждение ограничено, оно гарантировано, и эта уверенность формирует направленность его ума. Судьба неженатого мужчины совсем иная. Поскольку он имеет право устанавливать любые отношения в угоду своим наклонностям, он стремится ко всему и не удовлетворяется ничем. Это нездоровое стремление к бесконечному, которое повсюду сопровождает аномию, может так же легко атаковать любую область нашего сознания, оно очень часто принимает сексуальную форму, описанную Мюссе. Человек не может остановиться, пока что-нибудь его не остановит. Помимо уже испытанных удовольствий он предвкушает и жаждет других, и если так случается, что диапазон возможного почти исчерпан, он мечтает о невозможном, жаждет несуществующего. Как тут не обостриться чувствам от такой бесконечной гонки? Чтобы достичь этого состояния, ему даже необязательно до бесконечности множить любовные переживания и вести образ жизни Дон Жуана. Достаточно банального существования самого обычного холостяка. Беспрестанно возникают новые надежды, но только для того, чтобы снова стать обманутыми и растаять, оставляя лишь шлейф усталости и разочарования. Как же тогда желанию остаться неизменным, если нет уверенности в том, удастся ли удержать объект этого желания, ибо аномия имеет двойственный характер? Когда человек не может бескомпромиссно отдаться, он не имеет права и владеть. Таким образом, неопределенность будущего вкупе с его собственной нерешительностью обрекают его на постоянные перемены. Результатом всего этого является состояние беспокойства, возбуждения и недовольства, которое неизбежно повышает вероятность самоубийства»71.
Дюркгейм предлагает здесь неординарную программу для того, что мы можем назвать социологией желания и эмоционального принятия решений: одни желания перерастают в непосредственное принятие решений, а другие нет. Желание одинокого человека аномично, поскольку оно подрывает способность желать какой-либо объект с определенной целью. Аномическое желание не является ни депрессивным, ни апатичным. Напротив, это беспокойное, гиперактивное, вечно ищущее чего-то состояние, которое Дюркгейм даже называет «нездоровым». Это желание не способствует браку, поскольку оно не может создать психические условия для того, чтобы желать единственный объект. Этому желанию, собственно, недостает объекта, и именно из-за его отсутствия оно становится ненасытным. Данное обстоятельство создает особую форму действия, постоянно находящуюся в движении (перемещение от одного объекта к другому) и в то же время не имеющую ключевой цели.
Итак, согласно Дюркгейму, аномическое желание имеет ряд характеристик. 1. У него нет телеологии, то есть нет никакой цели. Оно неустойчивое, свободно распространяющееся и склонно к перемене. 2. У него нет телеологии, поскольку оно лишено внутреннего нормативного ориентира, вокруг которого можно было бы построить всеопределяющую повествовательную структуру. 3. Будущее одинокого человека неопределенно и не может служить руководством настоящему. Однако женатый человек имеет известное и определенное будущее, основанное на нормативном знании и соучастии: он знает, какие его ждут удовольствия, и благодаря самому институту брака уверен в постоянном обладании ими. Одинокий человек, напротив, не может представить себе будущее и заперт в настоящем, в котором есть лишь надежда —