Последствия
8. Нажмите «воспроизведение» и «запись»Как вспоминание меняет память
Это не ваши воспоминания. Это чьи-то чужие.
«Бегущий по лезвию»
В научной фантастике распространен сюжет, в котором главный герой возвращается назад во времени и случайно или намеренно меняет прошлое – как правило, с кошмарными последствиями. Физическое путешествие во времени может создать петлю обратной связи, которая изменит настоящее или будущее: то же применимо и к мысленному путешествию во времени, которое мы совершаем, вспоминая прошедшие события. Если припомнить прошлое и привнести в память нечто новое, прошлое можно изменить. По крайней мере, можно изменить воспоминания о нем, что для мозга не слишком отличимо от реального путешествия во времени и изменения реального прошлого.
В 1906 году Гуго Мюнстерберг, заведующий психологической лабораторией Гарвардского университета и известный исследователь погрешностей памяти в уголовной практике, получил письмо от доктора Дж. Сандерсона Кристисона о деле молодого человека по имени Ричард Айвенс, который признался в жестоком убийстве[253]. Жертва, Элизабет Холлистер, была задушена медной проволокой, тело спустя несколько часов выбросили на свалку в четырех кварталах от ее дома на окраине Чикаго. Пропали драгоценности и кошелек, отчего возможным мотивом сочли ограбление. Ричард Айвенс ухаживал за отцовской лошадью в конюшне неподалеку, когда обнаружил тело Холлистер. У него не было предыдущих судимостей, он не был замечен в агрессивном поведении, не было никаких улик, связывающих его с убийством, и тем не менее он стал главным подозреваемым в расследовании. Первоначально Айвенс отрицал какую-либо причастность, но после нескольких часов беспощадных допросов, во время которых полицейские требовали вспомнить, как он совершил преступление, и по крайней мере один офицер размахивал пистолетом, Айвенс в конечном итоге сломался и признался – дважды. Первое признание было кратким и непоследовательным. Второе, письменное описание убийства, сделанное сразу после первого, было гораздо более подробным, хотя в воспоминаниях все еще прослеживался ряд несоответствий. Затем Айвенса допросил помощник прокурора штата, и ответы в значительной степени соответствовали письменному признанию.
Газетчики всей страны набросились на эту историю: статьи, объявлявшие о виновности Айвенса, публиковались на первых полосах, но в деле зияли дыры. Во время суда множество свидетелей, в том числе его родители, друзья и родственники, предоставили убедительные алиби, из которых следовало, что Айвенс не мог быть убийцей. Даже прокурор штата отметил, что, если верить хронологии событий в изложении самого Айвенса, совершить преступление он не мог. Более того, на допросе первоначальный рассказ Айвенса о его действиях во время убийства противоречил ключевым деталям преступления (позже он был поправлен данными, которыми напичкали Айвенса следователи). За шесть дней до запланированной казни Айвенс заявил о своей невиновности и том, что даже не помнит, как признавался в преступлении:
С момента, как меня арестовали, я, кажется, ни минуты не был самим собой… Видимо, я действительно сделал эти заявления, ведь все говорят, что я их сделал. Но я ничего не помню о том, как их делал, и я невиновен в этом преступлении… Я знаю, что самое первое, что сказал мне инспектор, когда меня привели к нему, было: «Вы сделали это». Я этого не делал, и знал, что не делал; но я не знаю, что говорил или делал тогда, в полицейском участке[254].
Гуго Мюнстерберг, проводивший новаторские исследования неточностей человеческой памяти, оказался в гуще этого дела и, сам того не желая, в центре внимания общественности из-за письма доктора Кристисона. После изучения доказательств по делу Мюнстерберг пришел к выводу, что Айвенс действительно невиновен, и ответил доктору Кристисону, что признание Айвенса звучало «в точности как непроизвольная разработка внушенного… типичный пример из пограничных областей, в которых невротический разум образует иллюзорное воспоминание». Письмо Мюнстерберга просочилось в прессу и вызвало бурю газетных заголовков («Неуважение Гарварда к суду», «Наука сошла с ума»): с него началась ожесточенная дискуссия о податливости памяти, которая продолжалась и в следующем веке.
Несмотря на то, что Айвенс отказался от своих показаний, и на веские аргументы в пользу его невиновности, представленные Мюнстербергом и рядом других выдающихся психологов, присяжным потребовалось всего тридцать минут, чтобы признать его виновным в убийстве первой степени. Через месяц Айвенса повесили – со дня, как он нашел тело Элизабет Холлистер, прошло меньше пяти месяцев. Может быть трудно представить, с чего бы невиновному человеку признаваться в убийстве, которого он не совершал, но, к сожалению, случай Айвенса не уникален. Анналы правосудия изобилуют случаями, когда люди живо и убедительно вспоминали свою причастность к ужасным преступлениям, которых не совершали. Поневоле задаешься вопросом: как можно помнить о совершении преступления, не совершив его?
Считайте это неприятным побочным эффектом мысленных путешествий во времени.
Наши воспоминания не высечены в камне; они постоянно меняются, обновляются, чтобы отражать то, что мы узнали и пережили только что. Может прозвучать парадоксально, но катализатором обновления памяти является сам акт припоминания. Вспоминая, мы не пассивно воспроизводим прошлое. Доступ к памяти больше похож на нажатие «воспроизведения» и «записи» одновременно[255]. Каждый раз, мысленно возвращаясь к прошлому, мы приносим с собой информацию из настоящего, которая может незаметно (а иногда и кардинально, как в случае Айвенса) изменить содержание наших воспоминаний. Следовательно, каждый раз, когда мы вспоминаем некое переживание, то, что мы помним, напитывается следами предыдущего случая вспоминания. И так далее; каждый шаг – звено в нейронной цепи, подверженной редактированию и обновлению, так что со временем наши воспоминания могут отклоняться от первоначального события все дальше и дальше.
Копия копии копии…
Когда Элизабет Лофтус, профессору психологии из Калифорнийского университета в Ирвайне, чье исследование свидетельских показаний мы обсуждали в 4-й главе, было четырнадцать, ее мать утонула в бассейне. Десятки лет спустя, на семейном торжестве по случаю девяностолетия дяди, один родственник припомнил ее смерть, настаивая на том, что именно Элизабет нашла тело. Для Элизабет это было неожиданностью – насколько она помнила, тело в бассейне обнаружила тетка. Однако родственник был уверен, что это была именно Элизабет. Следующие несколько дней она много раз мысленно возвращалась к тому дню, и на краях памяти стали возникать призрачные образы: мать лежит в воде лицом вниз… Приезжают пожарные и прижимают к ее лицу кислородную маску. Начали всплывать воспоминания, совпадающие с тем, что рассказывал родственник, и Элизабет стало казаться, что, может быть, все-таки и впрямь это она обнаружила тело матери[256].
Через неделю родственник позвонил и извинился. Другие члены семьи подтвердили, что тело действительно нашла тетка Элизабет. Лофтус была в шоке. Не от того, что ее мозг вообразил яркие подробности несуществующего опыта, а от того, что уж кто-кто, а она-то точно должна была предвидеть такую возможность. Она и по сей день, возможно, одна из самых известных – и спорных – фигур в исследованиях памяти. Как же могло получиться, что воспоминание о столь травмирующем моменте ее жизни так легко поддалось искажению?
Ответ, который Лофтус обнаружила в своих собственных революционных исследованиях, заключается в том, что в момент припоминания мы особенно уязвимы к дезинформации. В классическом эксперименте Лофтус показывала участникам серию слайдов, на которых машина тормозила на перекрестке со знаком «стоп». После просмотра участники заполняли анкету, и некоторым из них задавали вопрос: «Проехала ли мимо красного датсуна другая машина, когда он остановился у знака „уступи дорогу“?» То был вопрос с подвохом. На слайдах был запечатлен знак «стоп», а не «уступи дорогу». Тем не менее зернышко дезинформации проникало в память о событии. Спустя неделю большинство участников исследования вспоминали, что видели знак «уступи дорогу».
Этот тип искажения памяти сыграл ключевую роль в изменении воспоминаний Лофтус об обстоятельствах смерти ее матери. Элизабет получила дезинформацию от родственника и многократно пыталась припомнить травмирующую сцену. Представляя, что могло произойти, ее память все больше отрывалась от первоначального события – до такой степени, что Лофтус почти уверилась в воображаемом ходе событий.
Даже когда мы не подвергаемся воздействию дезинформации, многократное обращение к определенным воспоминаниям может привести к их обновлению более тонкими способами. Фредерик Бартлетт, который описывал вспоминание как «воображаемую реконструкцию», провел ряд исследований, в которых показал, как воспоминания меняются от припоминания. В «Экспериментах по запоминанию» Бартлетт заставлял студентов Кембриджа изучать серии выдуманных пиктограмм или читать короткие рассказы (как в исследовании «Война призраков»). Затем он многократно просил их воспроизвести выученное. Бартлетт заметил, что вначале испытуемые многое припоминали верно, но со временем их реконструкции все больше отдалялись от исходного материала. С каждым последующим вспоминанием терялись характерные детали, и в повествование начинали вкрадываться неточности.
Размышляя о ежедневном обновлении памяти, я часто вспоминаю студенческие годы, когда мы играли с панк-рок-группой по пабам и барам в окрестностях Беркли и расклеивали по всему городу листовки с рекламой концертов. Мы хотели, чтобы они бросались в глаза: информацию о выступлении мы печатали на старой электрической пишущей машинке, а затем делали копию текста с максимальным увеличением. Затем увеличивали и копировали копию, затем увеличивали и копировали уже эту копию, и так далее, пока напечатанные буквы не становились огромными. С каждой копией текст становился крупнее, но и все больше искажался: огрехи шрифта, крошечные пылинки на стеклянной поверхности копировального аппарата и пятна чернил на принтере становились все крупнее и заметнее. Смотрелось довольно круто – напоминало огрехи старинного печатного станка. Основная информация, напечатанная в первый заход, оставалась прежней, но стиль и впечатление от нее менялись.
Когда мы снова и снова возвращаемся к воспоминанию, с каждым повтором могут вкрадываться незначительные изменения. Это смахивает на создание копии копии копии; хранящие воспоминание нейронные связи перестраиваются, их изменения могут расширить некоторые аспекты опыта, и в то же время утрачиваются некоторые детали, которые держат воспоминание в фокусе. Подобно нечетким буквам на листовках студенческой группы, события из далекого прошлого могут казаться все более далекими и размытыми каждый раз, когда мы к ним возвращаемся, а «зашумленность» с каждым разом становится все заметнее, дополнительно искажая воспоминание.
Чтобы разобраться, почему припоминание может вносить искажения или делать воспоминания менее подробными, группа ученых в моей лаборатории пользовалась компьютерной моделью гиппокампа, которую разработал Рэнди О'Рейли, мой давний друг и светило нейроинформатики. Мы наняли Рэнди в 2019 году для работы в Центре нейронауки Калифорнийского университета в Дэвисе, и с годами он стал моим постоянным партнером по гребле стоя, вейксерфингу и иногда катанию на скейтборде (хотя он стал немного осторожнее после того, как сломал запястье в результате падения с гироскутера). Изучив множество статей о конкретных типах нейронов в гиппокампе, способе их соединения и физиологии изменений этих связей в процессе обучения, Рэнди разработал невероятно подробную компьютерную модель гиппокампа, которая позволяет симулировать, что происходит, когда мы узнаем новую информацию и когда впоследствии пытаемся ее вспомнить. Мы использовали модель Рэнди в качестве экспериментальной «песочницы», чтобы поиграть и изучить, как образуются, извлекаются и обновляются воспоминания: модель оказалась невероятно ценным источником новых и иногда неочевидных идей о природе человеческой памяти.
Симуляции показали, как легко искажаются воспоминания, когда мы возвращаемся к ним снова и снова. Когда мы пытаемся узнать что-то новое, клеточные ансамбли в мозге постоянно реорганизуются – судя по модели, то же самое происходит в гиппокампе, когда мы вспоминаем что-то из прошлого. Предположим, вам попадется нечто, напоминающее о первом свидании. Когда вы будете вспоминать его впервые, гиппокамп сможет извлечь информацию о контексте и отправить вас назад в тот летний вечер, когда вы неловко и сбивчиво прощались. Каждый раз, когда вы припоминаете это событие, гиппокамп сталкивается с проблемой: в момент припоминания вы находитесь не в том же месте или не в том же психическом состоянии, в каком были в момент первого свидания. В компьютерных симуляциях обнаружилось, что гиппокамп эффективно улавливает разницу между прошлым и настоящим и соответствующим образом обновляет память. Каждый раз, когда вы вспоминаете первое свидание, клеточные ансамбли в гиппокампе реорганизуются, чтобы включить в память и что-то из того, что происходит, когда вы пытаетесь воссоздать исходный опыт. Если в момент припоминания вы представите себя не таким неловким, щепотка этой информации может встроиться в память. При каждом припоминании память обновляется, накапливая все больше и больше новых данных: фактически вы путешествуете назад во времени и постепенно превращаете неловкого подростка, которым были тогда, в сладкоречивого очаровашку.
Компьютерное моделирование позволило разобраться в том, как воспоминания могут меняться с каждым пересказом. Но что происходит, когда воспоминание полностью ложно, когда присутствует опыт памяти, который не имеет никакой связи с реальным опытом?
Три правды и одна ложь
В 1980 году Мишель Смит и ее терапевт (а впоследствии муж) доктор Лоуренс Паздер опубликовали книгу «Мишель вспоминает» (Michelle remembers) и спровоцировали то, что в последующие десять лет станет известно как «сатанинская паника». Смит рассказала, как за сотни часов сеансов гипнотерапии с Паздером восстановила подавленные детские воспоминания об ужасной травме, которую перенесла десятилетиями ранее, будучи узницей сатанинского культа. Смит «восстановила воспоминания» о нескольких ужасных убийствах и человеческих жертвоприношениях, включая то, как расчленяли мертворожденных младенцев и как ей скармливали прах жертв. Однако сестры Мишель не подтвердили ни одно из ее заявлений, а тщательные расследования не обнаружили доказательств ни одного из преступлений, описанных в книге.
Тем не менее книга «Мишель вспоминает» вдохновила целое поколение терапевтов применять методы Паздера, отчего у сотен, если не тысяч людей развились яркие воспоминания об экстремальном «сатанинском ритуальном насилии», о котором они не подозревали до начала терапии. За следующие десять лет правоохранительные органы по всем Соединенным Штатам начали уголовные расследования предполагаемых сатанинских культов, а Паздер выступал в качестве консультанта стороны обвинения[257].
В 1980-х и 1990-х годах эти дела привлекли внимание СМИ, так что в центре внимания оказались исследователи памяти, такие как Элизабет Лофтус: к ее исследованиям обратились, чтобы найти научное опровержение методов «терапии восстановленной памяти», которые популяризировал Паздер и прочие. До тех пор мир в целом не обращал особого внимания на исследования дезинформации и обновления памяти. Но волна уголовных расследований на основании восстановленных воспоминаний спровоцировала публичные дебаты (которые писатель и литературный критик Фредерик Крюз назвал «войнами памяти»[258]) между экспериментальными психологами, изучающими погрешности памяти, и специалистами по психическому здоровью и лечению людей, переживших травмы.
Лофтус уже показала, что воспоминания могут искажаться от дезинформации, внедренной в момент припоминания. Теперь она решила выяснить, насколько далеко может зайти такое искажение. Представлялось возможным, что по крайней мере в некоторых случаях терапия восстановленной памяти на самом деле развивала у людей воспоминания о событиях, которых никогда не происходило. Лофтус задалась вопросом, можно ли воспроизвести этот феномен в лабораторных условиях. Возможно ли имплантировать новое воспоминание? Заставить человека полностью сконструировать ложное воспоминание?
Ее осенило на вечеринке, когда она описывала другу свои замыслы об имплантации воспоминаний. Друг подхватил идею и тут же обратился к своей дочери Дженни: «Помнишь, как ты потерялась?» Лофтус подключилась к расспросам, интересуясь у Дженни, было ли ей страшно. Когда девушка начала вспоминать фрагменты события, которого никогда не переживала, Лофтус воочию убедилась, что имплантировать воспоминание вполне возможно, и принялась составлять хитроумный рецепт, чтобы воплотить свою идею в жизнь.
Лофтус опиралась на факторы, которые выявила в предыдущих исследованиях, в том числе на многократные попытки припомнить прошлое событие, на воображение и время. Но опыт с Дженни дал ей последнюю и, возможно, самую важную переменную: дезинформацию из надежного источника[259].
Лофтус с лаборанткой Жаклин Пикрелл разработали эксперимент, в котором участники читали истории о событиях из своего детства, составленные доверенным близким родственником, например, братом, сестрой или родителем[260]. Три события были реальными, а четвертое – история о том, как ребенок потерялся в торговом центре, – выдуманным. Участники знали, что истории исходили от доверенного родственника, поэтому не имели причин подозревать ложь. В двух последующих сеансах с интервалом в одну-две недели участников просили записывать все, что им вспоминалось о каждом из четырех событий. Сначала они почти ничего не могли вспомнить о том, как потерялись в торговом центре, но к первому сеансу опросов «воспоминания» начинали появляться, а ко второму сеансу добавлялось еще больше подробностей. В конце эксперимента Лофтус и Пикрелл рассказывали участникам, что одно из событий было выдумкой. В ответ на вопрос, какая история кажется им ложной, большинство участников указали на историю о том, как заблудились в торговом центре, но заметное количество людей, хоть и меньшинство – пятеро из двадцати четырех, – выбрали реальное событие.
Эксперимент Лофтус и Пикрелл может показаться искусственным, но он весьма точно воспроизводит реальные ситуации, позволяющие понять, как в эпоху «сатанинской паники» у множества людей развились яркие, но полностью ложные воспоминания (как случилось и с самой Лофтус, вспоминавшей, как нашла тело матери). Многократные попытки припоминания вкупе с дезинформацией из надежного источника – мощное сочетание, которое может сформировать у человека воспоминание, порожденное не опытом, но попыткой вспомнить.
Изначальный эксперимент с историей о том, как ребенок потерялся в торговом центре, подвергли критике по ряду причин, но с тех пор первоначальные выводы Лофтус подтвердились во множестве тщательно выверенных исследований. Анализ результатов ряда экспериментов, проведенных по ее рецепту имплантации воспоминаний, показал, что в среднем примерно каждого третьего[261] можно убедить, что он пережил событие, которого никогда не было: «всплывают» детские воспоминания о несчастном случае на свадьбе, нападении животного, человек припоминает, как почти утонул, но спасатель вытащил его из воды или даже как видел кого-то, одержимого демонами[262].
Как признает сама Лофтус, имплантированные воспоминания – например, о том, как человек потерялся в торговом центре, – не полностью ложны: скорее всего, это воображаемые конструкции, в которые встраивается информация из схем и подробностей реального опыта. После многократных попыток вспомнить события, которые должны были случиться, участники начинают извлекать то, что Лофтус и Пикрелл описывают как «зерна пережитых событий», приправленные щедрой долей воображения. Со временем обновление памяти от многократных попыток извлечения может привести к тому, что зерна истины и воображения сольются в убедительные воспоминания, которые трудно будет отличить от воспоминаний о реальных событиях.
Имплантации воспоминаний подвержены не все, но некоторые факторы повышают вероятность ее успеха. Один из таких факторов – возраст. Маленькие дети и пожилые люди, как правило, легче поддаются имплантации, как и люди, склонные к диссоциации (т. е. отключению от внешнего мира). Методы направленной визуализации, такие как гипноз, в котором человека побуждают представить воображаемый сюжет[263], или употребление алкоголя или наркотиков также значительно повышают уязвимость к имплантации воспоминаний.
По иронии судьбы рецепт Лофтус для имплантации воспоминаний содержит, в сущности, те же ингредиенты, что используются в терапии восстановленной памяти, цель которой – помочь пациенту «восстановить» воспоминания о травмирующем событии. Терапия восстановленной памяти включает в себя многократные внушения от доверенного лица (т. е. терапевта), визуализации того, как могло произойти травмирующее событие, и периодическое применение гипноза или лекарств. Более того, в терапии восстановленной памяти часто оказываются люди, склонные к диссоциации. Сторонники этого типа терапии утверждают, что вымышленные события, которые имплантируются в исследованиях памяти, не похожи на травматические воспоминания, о которых сообщают их пациенты. Но, в отличие от лабораторных экспериментов, где немногочисленные сеансы проводит практически незнакомый участнику исследователь, пациент, проходящий терапию восстановленной памяти, вступает в глубоко личные отношения с терапевтом на достаточно длительное время с общей целью извлечения воспоминаний о травмирующих событиях. Терапия восстановленной памяти похожа на имплантацию воспоминаний Лофтус на стероидах.
К счастью, воздействие имплантации воспоминаний обратимо[264], если экспериментатор сообщит участникам, что их дезинформировали, или призовет их скептически отнестись к достоверности воспоминаний. Данные лабораторных исследований согласуются с примерами из реальной жизни. Например, женщина, которая в терапии восстановила воспоминания о сатанистском ритуальном насилии, в конечном итоге обратилась к другому терапевту и пришла к выводу о том, что невольно перекомпоновала разные прошлые переживания в воспоминания о событиях, которых никогда не происходило[265]. В последующие месяцы она проследила свои воспоминания о ритуальном насилии ко множеству источников: фильму, который она смотрела в подростковом возрасте, написанному ею самой рассказу и популярной книге 1973 года «Сибил» (Sybil) о пациентке с диссоциативным расстройством личности.
То, что люди могут различать реальные и имплантированные воспоминания, говорит о том, что, даже когда мы обновляем свои воспоминания, у нас есть возможность следить за тем, что вспоминается, чтобы отличать факты от вымысла.
Ложные признания и дезинформированные свидетели
Гуго Мюнстерберг, чьи научные исследования столкнулись с неприятием общества из-за письма в защиту Ричарда Айвенса, был ярым сторонником применения психологических исследований и науки о памяти для совершенствования системы уголовного правосудия. Его исследования поднимали важные вопросы правомочности дел, основанных исключительно на воспоминаниях очевидцев и сделанных под давлением признаниях. Проведенные с тех пор исследования дезинформации и имплантации воспоминаний подтвердили опасения Мюнстерберга, и эти выводы имеют далеко идущие последствия.
Например, в одном эксперименте исследовали, может ли рецепт имплантации воспоминаний Лофтус, в том числе многократные сигналы припомнить событие, дезинформация и наводящие вопросы со стороны авторитетных лиц, привести к тому, что у доверчивых участников разовьются ложные воспоминания о совершении преступления. Как и в исследовании имплантации воспоминаний о том, как ребенок потерялся в торговом центре, родители участников предоставляли информацию о реальных событиях, а экспериментаторы добавляли вымышленное событие: совершенное участником преступление, которое привело к вмешательству полиции. В течение нескольких дней участников неоднократно просили припомнить событие (и просили попытаться представить, как оно могло произойти, если они не могли вспомнить). В конце эксперимента более чем у 25 % испытуемых образовались подробные личные воспоминания о преступлении, а еще 40 % были по крайней мере убеждены, что совершили преступление[266].
Настоящие допросы могут вызывать те же эффекты. В руководстве по обучению детективов 2001 года описывается «техника Рида»[267] – ряд приемов для допроса, которые с большой вероятностью исказят воспоминания подозреваемого. Так было и с Ричардом Айвенсом: подозреваемым сначала говорят, что они виновны в преступлении, – это само по себе может заставить их усомниться в достоверности первоначальных попыток вспомнить, что произошло. Затем подозреваемым неоднократно предъявляют выборочный набор сведений по делу и просят вообразить, как разворачивалось преступление. Иногда подозреваемым намеренно показывают ложную обличающую информацию, что может заставить их еще больше усомниться в своей памяти о рассматриваемых событиях. Следователям предписывается изображать сочувствие подозреваемым, чтобы завоевать доверие.
Таким образом, подозреваемый проводит долгие часы под давлением в попытках вспомнить событие, получает дезинформацию от властной фигуры, которой якобы можно доверять, узнает ключевые подробности преступления и тренируется воображать, как разворачивалось преступление, – это сочетание может довести уязвимого человека (например, Ричарда Айвенса) до того, что он «вспомнит» о преступлении, которого никогда не совершал.
Правоприменительные процедуры также могут искажать воспоминания очевидцев. Получая наводящую информацию, очевидцы поддаются обновлению памяти – иногда непреднамеренно, – когда пытаются вспомнить главное событие. Рассмотрим случай Дженнифер Томпсон, которая подверглась сексуальному насилию в 1984 году[268]. Когда Томпсон помогала полиции установить личность преступника, ее попросили помочь составить фоторобот. Она просматривала каталоги черт лица: носы, глаза, брови, губы, уши и так далее. Затем ей показали ряд фотографий. Глядя на фотографии, Томпсон указала на молодого темнокожего мужчину по имени Рон Коттон как на потенциального подозреваемого, хотя была не слишком уверена. После того, как она выбрала Коттона, детектив сказал: «Мы так и думали, что это он».
Затем Томпсон попросили определить виновника в линейке подозреваемых. Оказавшись в одном помещении с мужчиной, которого подозревала в нападении, Томпсон не находила себе места от тревоги. Она не была уверена, кто из двоих человек на опознании был преступником, но в конце концов остановилась на Коттоне. Когда Томпсон, все еще потрясенная произошедшим, вышла из комнаты, полиция сказала ей: «Это тот самый парень… Тот, которого вы выбрали по фотографии». Томпсон была уверена, что опознала преступника, и в 1985 году Коттона осудили. Он провел десять лет в тюрьме, а потом его оправдали, когда настоящего преступника определили с помощью ДНК-теста. Томпсон, уже пережившая травму, была повторно травмирована полицейскими процедурами, которые создали идеальные условия для обновления воспоминаний с катастрофическими последствиями.
Первым звеном в цепочке событий, повлиявших на память Томпсон, был готовый фоторобот, который она увидела после того, как пыталась вспомнить лицо преступника. Во время опознания по фотографиям она пыталась вспомнить лицо нападавшего и получила от полиции подтверждающую обратную связь – которая оказалась убедительной дезинформацией. Еще больше усложнило ситуацию то, что Коттон был единственным, кто присутствовал и на опознании по фотографиям, и на физическом опознании, поэтому Томпсон могла неправильно опознать его вживую на основе обновленных воспоминаний об опознании по фотографиям. Когда Томпсон говорила, что все еще не уверена в своем выборе, полиция добавила последний штрих, предоставив еще больше дезинформации и подтвердив, что выбор верен.
Случай Дженнифер Томпсон и Рона Коттона – один из многих, в которых многократные наводящие вопросы очевидцам и допросы подозреваемых или свидетелей под сильным давлением привели к искажениям памяти с ужасающими последствиями. Правоохранительное сообщество все лучше осознает масштабы проблемы, и многие организации провели реформы с учетом научных исследований по обновлению памяти, чтобы предотвратить подобные проявления несправедливости в дальнейшем.
Податлива, но не размазня
Несколько лет назад ко мне обратилась американский прокурор: она вела дело домовладельца, обвиняемого в сексуальном насилии над несколькими женщинами, которые снимали у него жилье. Она объяснила, что жертвам потребовались годы, чтобы узнать друг о друге, и теперь, когда они подали в суд, она обеспокоена тем, что защита прибегнет к доводам Лофтус и станет утверждать, что спустя столько времени на воспоминания жертв полагаться нельзя.
К сожалению, в войнах памяти пережившие травму часто безвинно страдают. Публикации в прессе о податливости памяти чрезмерно обобщают выводы об обновлении памяти, предполагая, что нельзя доверять вообще никаким воспоминаниям о давно прошедших событиях[269]. В этом ключе беспрестанно нападали на тех, кто выступил в рамках движения #MeToo. Это опасное утверждение. Оно не только сеет неуверенность и смятение в умах переживших травматические события, но и противоречит науке.
Если внимательно изучить литературу о влиянии дезинформации, можно увидеть, что память податлива, но не полная размазня. Ученые, изучающие достоверность памяти и правовые следствия (в том числе Элизабет Лофтус), хорошо знают о том, что эффекты ложной памяти в лабораторных условиях возникают ограниченно. Как я уже упоминал выше, по крайней мере один анализ лабораторных исследований имплантации воспоминаний предполагает, что у большинства людей вовсе не возникает подробных ложных воспоминаний о событии, которого никогда не происходило. И, пусть дезинформация и может исказить воспоминания, но при некоторых условиях она помогает вспомнить точнее[270]. Например, если люди достаточно хорошо помнят исходное событие и замечают дезинформацию, то их первоначальное воспоминание только укрепляется. Как мы увидим в следующей главе, способность укреплять воспоминания, которые мы только что извлекали, – фундаментальное свойство человеческого обучения.
Также важно понимать, что эксперименты по обновлению памяти основаны на определенном рецепте дезинформации, имплантируемой из надежных источников, но это не репрезентативно для травматического опыта. Большинству переживших сексуальное насилие в детстве не нужно восстанавливать травматические воспоминания. Напротив – чаще всего такие воспоминания доступны им все время. Воспоминания о травматическом опыте могут оставаться невероятно точными спустя годы и даже десятилетия после насилия, и, вопреки идее подавленных воспоминаний, тяжелая травма иногда может порождать более точные воспоминания[271]. Подобно ветеранам, страдающим ПТСР, с которыми я работал в госпитале, пережившие травму, как правило, борются не со внезапно всплывающими воспоминаниями о забытом опыте, а с кошмаром постоянного переживания этого опыта заново.
Хотя ученые и не нашли доказательств, подтверждающих концепцию подавленных воспоминаний, существует множество причин, по которым у людей могут возникать, как кажется, «восстановленные воспоминания» (т. е. опыт припоминания события и убежденности, что оно не было доступно им ранее). Это может произойти просто потому, что они на самом деле его и не забывали. Во многих случаях пережившие травму долгие годы не рассказывают о своем опыте. Сторонний наблюдатель может ошибочно заключить, что это воспоминание «восстановленное», а значит, ненадежное, хотя на самом деле воспоминание существовало и до того – просто человек не был готов делиться своим опытом. В иных случаях переживший травму мог долгое время не думать о травмирующем событии и в конечном итоге утратить путь к тому, что было доступно в прошлом[272]. Позже, в определенном контексте или ситуации – например, снова посетив место, где произошла травма, – мы можем вспомнить случай, который, казалось, забыли.
Возможно, самый интересный аспект обновления памяти – то, насколько забывание или точное припоминание нам подвластны[273]. Нет никаких научных оснований считать, что мы автоматически подавляем травмирующие события, но некоторые данные свидетельствуют о том, что мы можем подавлять воспоминания примерно тем же способом, каким подавляем желание прихватить шоколадный батончик, стоя в очереди на кассу в супермаркете. Ученые смоделировали это явление в лаборатории: заставляли людей запоминать слова, а затем, вызвав воспоминание, велели его подавлять и не думать о нем. Примечательно, что эта простая инструкция срабатывает. Активные попытки о чем-то не думать могут сделать воспоминание менее доступным в дальнейшем, даже если испытуемым предложат деньги за припоминание подавленных слов.
В исследованиях, где студенты запоминали слова или изображения, эффект подавления воспоминаний не так уж и значим, но в реальном мире для некоторых людей он может сыграть более существенную роль. О травматических событиях вспоминать болезненно, и понятно, что многие пережившие травму активно стараются этого избегать. Многократное подавление этих воспоминаний в итоге может привести к тому, что они расплывутся и вернуться к ним будет труднее.
Все эти эксперименты прояснили, в каких обстоятельствах своим воспоминаниям можно доверять, а в каких следует беспокоиться о возможном обновлении памяти. Они также помогли выйти за рамки войн памяти и перейти к более тонкому пониманию. На данный момент большинство клинических психологов признают, что многократные внушения могут приводить к обновлению и искажению памяти. И наоборот – большинство экспериментальных психологов (включая меня) согласятся, что люди могут точно вспоминать многие аспекты травматических событий и что обновление памяти редко приводит к образованию совершенно новых воспоминаний о травматических событиях. И все мы можем использовать это новое понимание, чтобы избежать негативных последствий обновления памяти, а его силу поставить себе на службу, чтобы делать жизнь лучше.
Преимущества обновления
Мозги у нас совсем не хилые. Они прекрасно приспособлены пользоваться прошлым, учитывая, в каком изменчивом и непредсказуемом мире мы эволюционировали. Очевидно, что запоминание событий, которых никогда не происходило, невыгодно с точки зрения адаптации, но изменчивость воспоминаний о прошлом дает важные преимущества. Мир вокруг нас постоянно меняется, и крайне важно обновлять воспоминания, чтобы отражать эти перемены. Если ресторан, который вам нравился, перешел к новым хозяевам и вы там отравились, предпочтения мест для ужина нужно обновить. Если вы поймаете кого-то, кому доверяли, на лжи, то в следующую дозу информации, полученную от этого человека, придется добавить скепсиса. Без обновления памяти нам недоставало бы гибкости, чтобы корректировать поведение на основе новой информации.
Многие нейробиологи считают, что обновлением памяти управляют гены. Как уже упоминалось в пятой главе, с приобретением нового опыта меняются связи между нейронами, и это позволяет нам иметь доступ к воспоминаниям в дальнейшем. Нейромодуляторы помогают изменениям закрепиться: они активируют внутри нейронов гены, которые дают клетке инструкцию производить определенные белки, а те способствуют увеличению прочности и эффективности связей, сформированных во время обучения. Раньше ученые думали, что через несколько часов после обучения этот процесс более или менее завершается и память закрепляется: техническое название для этого процесса – консолидация. Эта догма была опровергнута, когда нейробиологи Карим Надер и Джозеф Леду опубликовали исследование, показавшее, что всякий раз, когда мы извлекаем воспоминание, воспроизводится вся цепочка консолидации[274].
Предположим, что животное обучается распознавать угрозу – скажем, его слегка бьют током под определенный звуковой сигнал: консолидация включается и стабилизирует память об этой связи. Позже, если воспроизвести звук, но не ударить током, память дестабилизируется. Если остановить выработку белков в клетках, можно, по сути, стереть плохое воспоминание, так что впоследствии животное вообще перестанет реагировать на звук. Вывод из этого и других исследований, по-видимому, заключается в том, что, когда мы вспоминаем событие, мы должны реконсолидировать его, а если реконсолидация блокируется, воспоминание может быть стерто.
Самые надежные подходы к нарушению реконсолидации применяются не на людях. Например, можно изучать мышей с генетическими мутациями или использовать некоторые довольно мощные (и несколько токсичные) препараты, чтобы нарушить молекулярные изменения, которые вступают в силу после извлечения воспоминания. Очевидно, что использовать эти подходы на людях неэтично, да и практически невозможно. Ученые пытались продемонстрировать реконсолидацию у людей другими способами, начиная от методов отвлечения внимания и заканчивая введением довольно безвредных препаратов, которые блокируют реакцию страха, когда человеку напоминают о чем-то пугающем. Эти исследования проходили с переменным успехом, и разные лаборатории испытывали трудности с воспроизведением результатов друг друга[275]. Несмотря на эти трудности, было проведено несколько клинических испытаний методов лечения ПТСР на основе реконсолидации[276], и исследователи пытаются понять, может ли эффективность психотерапии с применением психоделических веществ[277] быть связана с дестабилизацией травматических воспоминаний такими препаратами, как MDMA.
Как мне кажется, еще невозможно сказать, есть ли надежные способы задействовать реконсолидацию в клинической практике, но из существующих исследований можно сделать более глубокий вывод. Мы уже знаем, что воспоминания можно усиливать, ослаблять или изменять с момента извлечения. Такого рода обновление памяти лежит в основе психотерапии, которая, по сути, заключается в изменении связей, созданных в прошлом, при поступлении новой информации. Цель состоит не в том, чтобы стереть воспоминания о случившемся, а в том, чтобы адаптивно обновить воспоминания и изменить отношение человека к прошлому, позволив взглянуть на него под другим углом.
Это относится не только к травматическим воспоминаниям. Многие из нас могут припомнить повседневные переживания, пронизанные неприятными чувствами, воспоминания о тех, кого мы обидели или кто обидел нас. Благодаря мозгу, который эволюционировал, чтобы дать нам возможность пересматривать эти воспоминания, мы способны переосмыслить свои чувства, взглянуть с новой точки зрения. Припоминая, как огрызнулся начальник, вы, возможно, согласитесь переосмыслить воспоминание, решив, что у него был очень напряженный день. Воспоминание о неудачном свидании можно рассматривать как возможность понять, какие качества вы ищете в партнере. Управляя памятью, чтобы переосмыслять то, как мы смотрим на прошлое, можно обновлять болезненные воспоминания, чтобы делать переживания более терпимыми и, возможно, двигаться к росту и развитию.