Подлинные истории тех, кто выжил, будут преследовать вас и сниться по ночам — истории тех, кто голодал, кого избивали, унижали, на ком ставили эксперименты, кто гнул спину на непосильной работе почти до смерти в грязных и бесчеловечных условиях. С ними обращались, как не обращаются даже со скотом.
Некоторые массовые уничтожения особо памятны: около трех миллионов евреев из Польши, полтора миллиона из России, все еврейское население некоторых небольших местечек. Из Будапешта 440 000 евреев были депортированы в мае 1944 года; 400 000 из них были убиты в Освенциме. Когда немцы в октябре 1941 года захватили советскую Одессу, в ней находилось около 90 000 евреев.[6] Большинство из них было уничтожено в тот же месяц. Как потом выяснилось, то же самое происходило в окрестных деревнях:
«Осенью 1941 года отряд эсэсовцев появился в одной из деревень и арестовал всех евреев. Их выстроили перед канавой у дороги и велели раздеться. Затем командир подразделения СС заявил, что евреи развязали войну и что собравшиеся люди должны за это заплатить. После этого выступления взрослые были расстреляны, а дети забиты прикладами. Тела облили бензином и подожгли. Ещё живых детей тоже бросали в огонь.»[7]
Детей сжигали заживо. Об этом настойчиво повторяют самые разные источники.
Большинство евреев было убито в лагерях. Примо Леви, едва ли не самый известный и читаемый автор из числа узников, выживших в Освенциме, оставил одни из самых первых личных воспоминаний в своем «Репортаже из Освенцима»[8]. Леви был в числе 650 человек, которых затолкали в вагоны для скота и отправили в Освенцим из родного города Фоссоли в Италии. Из них выжили только двадцать четыре. По прибытии около 525 человек сразу отправили в газовые камеры. В течение пары часов они были умерщвлены и отправлены транспортёром в печь. Еще сто человек умерли в лагере от каторжной работы. Бесчеловечные условия тщательно задокументированы. Вот что говорил сам Леви чуть менее двух лет после событий:
«До февраля 1944 года там не было медицинского обслуживания, и больные не имели возможности лечиться, но были вынуждены работать как обычно, каждый день, пока не падали прямо за работой от истощения. Естественно, такое происходило часто. В смерти удостоверялись особым образом; задача была возложена не на врачей, а на двух человек, вооружённых бичами из воловьих жил, которые должны были избивать упавшего в течение нескольких минут. Если после избиения тот оставался недвижим, его считали мертвым и тело немедленно отправляли в крематорий. Если же, наоборот, тот двинулся, то это означало, что он все-таки не умер, и его заставляли вернуться к работе.»[9]
Холодная эффективность нацистской машины убийства нигде не передана так беспристрастно, как в автобиографии коменданта лагеря Освенцим Рудольфа Гесса[10], написанной им на досуге во время Нюрнбергского трибунала. Не без гордости он описывает, как сам придумал сначала применить пестицид для крыс, газ Циклон Б, для одновременного уничтожения сотен людей, а затем использовать специальные крематории для утилизации трупов. Демонстрируя привязанность к своему творению, он вспоминает, как построил два больших крематория в 1942-43 годах: «Они имели пять трёхкамерных печей и могли сжечь в течение 24 часов около 2.000 трупов».[11] Было и два крематория поменьше. Это была машина убийства, каких мир прежде не видывал. Как вспоминает Гесс, «наибольшее количество удушенных и сожжённых в течение 24 часов составило примерно 9.000»[12], и это выглядит так, словно он пишет о каком-то соревновании.
Как ни ужасно, но газовая камера была в некотором роде предпочтительнее других вариантов. Миклош Нисли, еврей венгерского происхождения, прежде имел медицинскую подготовку, и в лагере стал ассистентом безумного доктора Менгеле. Им было сделано большинство нужных тому вскрытий (например, близнецов, поскольку Менгеле «экспериментировал», пытаясь сделать арийских женщин вдвое продуктивнее), и он рассказал о том, что происходило, когда газовые камеры оказывались переполнены жертвами. «Лишних» вытаскивали, пинками и криком, чтобы застрелить их в затылок перед огромным костром, сложенным внутри глубокого рва, и затем бросить в огонь. Кто был убит сразу, тому повезло: «…лучший стрелок первого крематория обершарфюрер Мюсфельд стрелял второй раз в любого, кто не был убит с первого выстрела. Обершарфюрер Молле не тратил время на такие пустяки. Здесь большинство людей бросали в костёр заживо.»[13]
В других случаях, с детьми, поспешность убийства означала, что не было вообще никакой пулевой анестезии. На Нюрнбергском процессе польская женщина Северина Шмаглевская дала особенно запоминающуюся картину событий. Её освободили из Освенцима в январе 1945 года, где с октября 1942 года она более двух лет пыталась выжить. На суде она описала процесс «отбора», в ходе которого некоторые евреи были отправлены в трудовой лагерь, в то время как большинство — включая всех женщин с детьми — были немедленно убиты. В этом отрывке допрос ведётся советским обвинителем Смирновым:
«Смирнов: Скажите, свидетель, были ли Вы очевидцем фактов, когда детей отправляли в газовые камеры?
Шмаглевская: Я работала очень близко от железнодорожной ветки, которая вела в крематорий. Иногда по утрам я проходила возле помещения немецкого клозета, откуда я тайно могла присматриваться к транспортам. Тогда я видела, что вместе с евреями, которых привозили в концлагеря, приезжало много детей. Иногда в семье имелось несколько детей. Трибунал, вероятно, знает, что перед крематорием имел место отбор — селекция. … Те женщины, которые несли детей на руках или везли в колясках или которые имели более взрослых детей, вместе с этими детьми посылались в крематорий. Детей отделяли от родителей перед крематорием и вели их отдельно в газовую камеру. В то время, когда больше всего евреев уничтожалось в газовых камерах, вышло распоряжение, что детей будут бросать в печи крематория без того, чтобы их раньше задушить газом.
Смирнов: Как следует Вас понимать: их бросали в огонь живыми или перед сожжением их убивали другими способами?
Шмаглевская: Детей бросали живыми. Крик этих детей был слышен во всем лагере.»[14]
Детский крик из пылающих печей.
К тем, кого не убили, а отобрали для трудового лагеря, вряд ли отнеслись лучше. Они постоянно голодали, подвергались жестокому обращению, избивались и в большинстве случаев в буквальном смысле работали до смерти. Уже упоминавшийся ассистент Менгеле Миклош Нисли подсчитал, что в результате такого обращения подавляющее большинство умирало в течение трех или четырех месяцев. И это происходило не только в Освенциме: другие лагеря были такими же или ещё хуже. Например, концлагерь Белжец насчитывал сотни тысяч заключенных. Известно, что выжил только один.[15]
Если выйти за пределы статистики, чисел, за пределы даже сводящего с ума личного опыта этих миллионов людей, с которыми нечеловечески обращались и зверски убивали, если попытаться понять все это, получится ли у нас осознать Холокост? Отложив на мгновение пять миллионов неевреев, которые были убиты, как мы можем постичь безжалостное истребление шести миллионов евреев? Евреи были предназначены стать избранным народом Божьим, избранным Богом, чтобы пользоваться его особой милостью в обмен на преданность ему. Были ли евреи избраны для этого?
Как ни тяжко в это поверить, но в мире есть христиане, которые утверждают, что для этого. Это одно из многих проявлений антисемитизма, который по-прежнему процветает в наши дни так же, как и во время погромов в Восточной Европе, во времена инквизиции, на протяжении всего Средневековья доходя до раннего периода церкви. Сразу после Второй Мировой войны немецкая Евангельская конференция в Дармштадте — в стране, ответственной за геноцид, — заявила, что еврейские страдания во время Холокоста были божественным посещением, и призвала евреев перестать отвергать и распинать Христа.[16] То было не лучшее свидетельство о немецком христианстве. Ведь как ни посмотри на дело, подавляющее большинство погибших при Холокосте были невинными жертвами, простыми людьми вроде нас с вами, только лишенными своих домов, семей, привычной жизни и подвергшимися неописуемой жестокости.
Как Бог мог позволить этому произойти? И одну невинную смерть было бы трудно объяснить: один пятилетний мальчик был задушен газом, один подросток заморен голодом, одна мать троих детей заморожена живьём, а один порядочный врач, химик, финансист или учитель избит в кровь и застрелен за отказ подняться на ноги. Но мы говорим не об одной, двух или трех таких смертях. Мы говорим о шести миллионах евреев и пяти миллионах остальных. Потребовалось бы много томов, чтобы подробно описать боль, унижение и страдания; самому миру не вместить бы написанных книг. Как Бог мог позволить этому случиться с кем бы то ни было вообще, не говоря уже о «богоизбранном народе»?
Суть современной философской проблемы теодицеи, пребывающей с нами начиная с эпохи Просвещения, в том, чтобы объяснить существование Бога одновременно со столь бессмысленной болью и страданием. Для древних народов, однако, никогда или почти никогда не вставал сам вопрос о реальности существования Бога (или богов). Но вставал вопрос, как объяснить отношение Бога (или богов) к людям, учитывая состояние мира. Учитывая, что Бог одновременно и выше сего мира, и связан с ним, (а почти каждый древний человек понимал Бога именно так), как можно объяснить, что люди при этом страдают?